— Мы ужинали, — продолжила рассказывать женщина. — К ужину приехали несколько новых гостей, в том числе принц Уэльский и его друзья, и супружеская пара из соседнего поместья, где гостил принц. Это был роскошный ужин из девяти или десяти блюд с превосходными винами. Дамы были в своих лучших нарядах и драгоценностях, а Гизела, как всегда, затмила всех, даже баронессу Бригитту Арльсбах. Правда, та никогда не стремилась привлечь к себе всеобщее внимание, хотя и была самой богатой особой из всех гостей.
Зора бросила взгляд куда-то в конец зала, словно мысленно восстанавливала в памяти картину того вечера.
В зале же стояла напряженная тишина. Публика боялась пропустить хотя бы слово.
— Принцесса Гизела была весь вечер очень оживленной и остроумной, — снова заговорила фон Рюстов, чувствуя, как трудно ей теперь дается каждое слово. — Она смешила нас, особенно принца Уэльского, который находил ее необычно обаятельной и не скрывал этого. Ей явно нравилось его внимание, и она становилась все смелее в своих остроумных замечаниях… хотя до вульгарности не доходила. Я не помню, чтобы она когда-нибудь была вульгарной. Но она могла быть беспощадной, когда высмеивала человеческие слабости. Каким-то особым чутьем принцесса безошибочно угадывала их в каждом.
— Черта, свидетельствующая о жестокости, — как бы между прочим заметил Рэтбоун.
— Здесь это была изощренная жестокость, — уточнила графиня. — Но когда это остроумно, то невольно заставляет всех смеяться — кроме, разумеется, жертвы.
— И кто же был жертвой на этот раз? — поинтересовался Оливер.
— Чаще всего Бригитта, — ответила фон Рюстов. — Поэтому ни Стефан фон Эмден, ни Флорент Барберини не смеялись. Зато остальные порядком потешались. Я полагаю, что они не вполне понимали, над кем и над чем смеются. Вино лилось рекой, все были навеселе… Какое им было дело до оскорбленных чувств какой-то заштатной баронессы из крохотного немецкого государства, когда за столом царит одна из самых блестящих и романтических фигур Европы?
Рэтбоун на этот раз удержался от комментариев. Под ложечкой у него заныло: предстояло самое трудное, но, не преодолев это, он не смог бы выиграть дело.
— А что было после ужина, графиня фон Рюстов? — Адвокат постарался, чтобы голос не выдал его. Лишь Монк и Эстер, сидевшие на галерее, догадались, как ему было тяжело.
— После ужина были игры, — чуть улыбнувшись, ответила Зора.
— Игры? Вы имеете в виду карточные игры? Бильярд, шарады?..
Судья, нахмурившись, посмотрел на свидетельницу.
Та стиснула зубы.
— Нет, сэр Оливер. Это были самые настоящие игры, в которые обычно играют дети. Все из них я не помню, но мне запомнилось, что мы играли в прятки. Мы завязали глаза принцу Уэльскому, и он стал ловить нас, дам. Пойманные, мы валились на диван или просто на пол.
Харвестер вскочил со своего стула.
— Да, да, согласен, — поспешил успокоить его судья. — Сэр Оливер, это относится к делу? Мы знаем, что молодые люди часто играют в игры, которые могут показаться нам не совсем приличными или даже непристойными…
Судья явно старался спасти ситуацию, а с нею и Рэтбоуна, и тот понимал это.
На какое-то мгновение Оливер растерялся. У него еще было время все исправить и смириться с поражением, но от этого пострадали бы не только он и Зора, но и правда тоже.
— Да, все это имеет отношение к делу, — быстро подтвердил адвокат, глядя на судью. — Что было дальше? Рассказывайте, графиня фон Рюстов.
— Дальше мы играли в наперсток, — послушно сказала свидетельница. — Дамы прятали его на себе в разных укромных местах…
— И никто из них не возражал?
— Не помню. Бригитта не принимала в этом участия и, кажется, граф Лансдорф тоже. Из всех дам Бригитта выделялась тем, что была трезвой. А после полуночи мы стали играть в скачки.
— Скачки? — подал голос председатель суда.
— Это когда мужчины встают на четвереньки, ваша честь, — пояснила графиня Зора, — а дамы садятся на них верхом.
— И мужчины скачут? — искренне удивился судья.
— Не в полном смысле этого слова, ваша честь, — покачала головой фон Рюстов. — Такую цель никто и не преследовал. Это была просто игра, все хохотали, многие даже до истерики… Дамы то и дело падали с «лошадей».
— Понимаю. — На лице судьи появилось выражение откровенной брезгливости, и это все заметили.
— Принцесса Гизела участвовала в этих развлечениях? — спросил Рэтбоун. — И принц Фридрих тоже?
— Конечно, — кивнула Зора.
— Гизела была в ударе? Ей это нравилось?
Графиня слегка свела брови, словно задумалась, прежде чем ответить на вопрос адвоката.
— Не думаю, — произнесла она наконец.
— Но вы же сказали, что она участвовала в этих… забавах? — возразил Оливер.
— Она… скакала верхом на принце Уэльском… и свалилась с него.
Галерка готова была взорваться от негодования, но шум тут же был подавлен громким шиканьем.
— Принц Фридрих был недоволен и огорчен, что его жена привлекает всеобщее внимание? — спросил Рэтбоун пересохшими губами.
— Нет, — просто ответила графиня. — Ему нравилось, что она в центре внимания, что вокруг нее веселье и смех. Он не ревновал ее, и если вы думаете, что он опасался, как бы она не поддалась чьим-то ухаживаниям, то вы ошибаетесь. Такого с нею никогда не случалось. Я ни разу не видела, чтобы она обнадежила кого-то из мужчин, да и другие о ней такого не скажут. Они с принцем всегда были вместе, всегда ворковали, как голубки. Часто, сидя рядом с ней, он держал ее за руку.
С галерки снова донесся неясный шум. Судья был смущен, а адвокат Харвестер — озадачен.
— И все же вы не уверены, что она была счастливой? — Рэтбоун постарался, чтобы в его голосе звучало сомнение. — Почему вы так считаете? Мне кажется, что у нее было все, чего может пожелать женщина.
По лицу графини пробежала тень гнева, а затем жалости. Это неожиданное и новое для нее чувство, как вешняя вода, смыло старую неприязнь и предубеждения.
— Однажды я увидела ее стоявшей на верхней площадке лестницы, — медленно, словно вспоминая на ходу, сказала свидетельница. — Свет падал на ее лицо, а я стояла в тени, у подножия лестницы. Она не видела меня. На мгновение мне показалось, что она чувствует себя загнанной в угол, зверем в клетке. У нее было ужасное лицо. Я никогда не видела такого отчаяния, такой полной беззащитности…
Зал застыл в недоумении. Даже судья был ошеломлен.
— За мною неожиданно открылась дверь, — продолжала фон Рюстов, понизив голос почти до шепота. — Гизела услышала звук открываемой двери, и ее лицо тут же преобразилось. Она снова заулыбалась и спустилась с лестницы, вся сияющая, излучающая только радость.
— Вы знали причину ее состояния, графиня?
— Тогда — нет. Я думала, что все вызвано страхом того, что Фридрих под нажимом семьи вернется в Фельцбург. Но даже это не могло объяснить мне того смятения, которое я увидела на ее лице. Казалось, что она… попала в западню, что она отчаянно пытается освободиться от чего-то, что опутало и душило ее. — Зора подняла голову, и ее голос стал звучать сдавленно. — Я меньше всего собиралась испытывать жалость к такому человеку, как она, но не могла забыть того, что увидела в ее глазах, когда она стояла на лестничной площадке.
И вновь воцарилась тишина — теперь она была почти физически ощутимой.
— А что еще было в тот вечер? — прервал молчание Рэтбоун.
— Мы продолжали пить вино, придумывать игры, смеяться, рискованно шутить и зло высмеивать своих знакомых. Или нам казалось, что мы их высмеиваем… А в четыре утра мы разошлись, кто по своим, кто по чужим спальням, — ответила графиня.
Гул недовольства пробежал по галерке. Встревожились и присяжные: они не привыкли, чтобы о знати говорили так плохо, даже если кое-кто из них и был полностью с этим согласен. Однако никто не должен был оказывать на них давление, и теперь большинство из них были просто шокированы.
— Это был типичный день? — устало спросил Оливер.
— Да.
— И таких дней было много?
— Все дни походили один на другой, менялись лишь детали, — ответила фон Рюстов. Выпрямившись и откинув назад голову, она смотрела с высоты свидетельской трибуны на судейский стол. — Мы ели, пили, совершали прогулки в экипажах… Проводили соревнования на лучшего наездника или наездницу, отправлялись на пикник или же устраивали вечеринки. Играли в крокет. Мужчины охотились. Пару раз совершались лодочные прогулки… Еще мы гуляли по лесу или в саду. В дождь или в особенно холодную погоду беседовали, музицировали, читали или смотрели собрание живописи в поместье. Мужчины играли в покер, бильярд или просто курили, затевали азартные игры, делали ставки все равно на что: кто выиграет в карты, кто из слуг первым откликнется на звонок и прочую ерунду. По вечерам устраивались концерты, ставились пьески, или же мы снова возвращались к играм.
— И все это время принц Фридрих и принцесса Гизела продолжали быть нежно любящей парой, как вы нам их представили?
— Да.
Харвестер не выдержал и встал, чтобы заявить протест.
— Ваша честь, это вторжение в частную жизнь; кроме того, свидетельства бездоказательны и не имеют отношения к делу.
Однако Рэтбоун не прервал допрос — он повысил голос так, что заглушил протест своего коллеги:
— Графиня фон Рюстов, после несчастного случая вы навещали принца Фридриха?
— Всего один раз, — сказала свидетельница.
— Пожалуйста, опишите нам его спальню.
— Ваша честь!.. — негодующе вскричал Харвестер.
— Это имеет прямое отношение к делу, ваша честь, — перебил его Оливер. — Я заверяю суд, что это очень важно!
Судья застучал молотком, призывая адвокатов к порядку, но его никто не слушал.
Эшли не мог допустить, чтобы ему таким образом заткнули рот: он вышел на середину зала и встал перед своим оппонентом.
— Ваша честь, показания свидетельницы опровергнуты самими обстоятельствами, — вновь обратился он к председателю суда. — Слушается ее дело, она — заинтересованное лицо. Все, что она собирается здесь сказать, не является…