– Зачем вы здесь, о великий? – снова спрашиваю я. Чем скорее он соблаговолит признаться, тем спокойнее мне будет.
Дзумудзи облизывает перепачканные в меду губы и высокомерно отвечает:
– Захотелось поболтать, прежде чем вы все сгинете.
– Сгинем? – удивляюсь я.
Дзумудзи хохочет – его смех ввинчивается в уши, словно кинжал, который все поворачивают и поворачивают, чтобы клинок вошел глубже.
Тем временем паланкин проносят через Лазурные ворота. Ягуары Шамирам, украшающие створки, скалятся так похоже на настоящих, что я словно наяву слышу их рык. «Не бойся, они совсем-совсем ручные, – всплывает в памяти сладкий голос богини. – Как и я». Шамирам была какой угодно, только не ручной. А ее ягуары не раз пытались растерзать даже Дзумудзи. При мне.
– Вы хотите жертву, о великий? – нарушаю молчание я.
Шамирам запретила человеческие жертвоприношения, но когда она исчезла, я посвятил себя Мардуку, и порядки в Уруке изменились.
По лицу мальчика пробегает тень, черты плывут, делаются старше… На мгновение. Потом Дзумудзи, отодвинув занавески, смотрит на статую Шамирам в фонтане посреди площади и усмехается.
– Подаришь мне своего сына, Саргон?
Я едва не смеюсь от облегчения.
– Живым или мертвым?
Дзумудзи поворачивается ко мне, смотрит с любопытством.
– Есть хоть что‐то, что ты ценишь больше собственной шкуры, смертный?
Значит, это была всего лишь божественная шутка. Жаль! Я было уже представил, как устрою из жертвы никчемного царевича спектакль и получу покровительство самого господина бури.
Дзумудзи презрительно морщится и прикладывается к чаше. Жмурится – мальчишеские черты снова плывут, а мне чудится запах дыма. Но нет: когда чествуют Шамирам, в воздухе витают только ароматы меда и цветов. Дзумудзи не посмеет осквернить праздник жены даже такой малостью, не то что моей пыткой.
Однако исчезать он тоже не собирается.
– Каково это, Саргон? Знать, что ошибся. Ты мог бы править, не боясь бунта, как возлюбленный дочери Неба. Ты был бы всесилен. – Голос бога чарующе прекрасен, в нем тоже слышен соблазн, как у Шамирам… но иначе. – Ты больше всего на свете любишь, когда славят тебя. А теперь тебя ненавидят. Кто ты без моей жены? Садовник на троне.
– Оставьте меня в покое, – прошу я едва слышно: ликующая толпа как раз приближается к золотой лестнице храма, откуда уже спускается, медленно и торжественно, богиня. Точнее, ее статуя в руках жриц. – Чего вы хотите, великий Дзумудзи? Я дам это вам. Вы зря меня ненавидите – мы оба выиграли от исчезновения Шамирам.
Взгляд бога темнеет, а в голосе рычит буря:
– Я бы с удовольствием посмотрел на тебя, царь, после того как Шамирам бы с тобой расправилась.
– А что, уже нашелся дурак – царь или бог, – решивший умереть ради нее?
Дзумудзи мрачнеет.
Последние мгновения мы молчим. Снаружи звучат флейты и арфы, чернь пляшет и славит богиню, а в паланкине царит напряженная тишина. Бог цедит мед и задумчиво смотрит. Я пытаюсь не согнуться пополам от вернувшейся боли.
Наконец паланкин ставят на землю. Не дожидаясь слуг, я распахиваю занавески. Дальше пешком – всего десять шагов до первой золотой ступеньки. Статуя Шамирам уже стоит возле нее, гордая, надменная.
А ее муженек, вечный страдалец, смотрит на меня с усмешкой. Золотая чаша сверкает в его руках, вырезанные на ней крылатые демоны щерятся. Я словно наяву слышу их рык. Затем отворачиваюсь.
– Бедный Саргон, – раздается мне в спину. – Как же ты будешь простираться ниц перед моей женой? Ты же еле стоишь!
Я невольно оглядываюсь и чуть не вскрикиваю, когда поясницу, словно раскаленный прут, обжигает боль.
– Надеюсь, ты выживешь, Саргон, – продолжает Дзумудзи. – Мне и делать ничего не нужно, чтобы ты страдал: ты всего лишь смертный. Живи, познавай старость. Вижу, это весьма болезненно.
Я стискиваю зубы, одновременно борясь с тошнотой. Перед глазами вспыхивают звезды, сладкий воздух душит…
Я не сразу понимаю, что повисшая над площадью тишина мне не чудится. А когда понимаю, сердце скачет в груди, и я тянусь за кинжалом. Все‐таки бунт? Неужели сейчас? Взгляд мечется: почему никто не двигается? Я сошел с ума? Это видения? Проклятье Дзумудзи?
А потом я вижу, что Шамирам две. И могу поклясться, это правда: одна, золотая, смеется надо мной – до нее лишь десять шагов. Другая, живая, замерла на вершине лестницы. Ветер играет ее бесстыже распущенными волосами, а глаза ярко горят – все как я помню.
Она смотрит на нас. Мы – на нее.
В воздухе разливается предвкушение.
Сердце ухает вниз, я невольно делаю шаг назад и спиной прислоняюсь к паланкину. Звенит по мраморным плитам площади золотая чаша. Не в силах стоять, я хватаюсь за дверцу и оборачиваюсь.
В это же мгновение в воздух взмывает ликующий вопль – все кричат в унисон. А мне кажется, будто набат звонит к моим похоронам.
Богиня исчезает, но это уже мало кого волнует. Шамирам жива, она вернулась! Она всех спасет…
Я перевожу взгляд на Дзумудзи – он комкает в руках несчастную подушку, ткань плавится и расползается под его паучьими пальцами.
Наши взгляды на мгновение встречаются. Серый, как мертвец, бог исчезает, а я падаю в паланкин.
Небо, защити!..
Глава 7Решительная
«Никакой это не сон», – понимаю я, когда от жаркого воздуха спирает дыхание и кружит голову. Душно-сладкий аромат забивается в нос, как вата, а перед глазами плывет закат, непривычно мягкий, как на картине.
Я сглатываю и часто-часто моргаю. Лучше не становится. Вид вокруг настолько невероятен, что просто не укладывается в голове. Я воспринимаю его осколками: зубчатые стены, синие ворота, толпа. И тихо. Ненормально тихо для такого скопления людей. Мне чудится, что все они смотрят наверх – прямо на меня.
По спине течет пот. Я невольно ежусь, зачем‐то поправляю волосы – их принимается трепать ветер.
И вдруг тишина взрывается. Люди внизу кричат так громко, что мне кажется, лестница подо мной вздрагивает. И я тоже вздрагиваю, отшатываюсь и падаю на кровать.
Вокруг снова темно, мрачно, холодно, а с фотографии на стене знакомо улыбается мама в пляжном платье. Я держусь за нее взглядом и дышу сначала тяжело, загнанно, потом все медленнее и тише.
Все хорошо. Все в порядке. Я дома.
Что это было?
Взгляд падает на зажатую в кулаке подвеску-камень. Она пульсирует и стучит: тук-тук, тук-тук. Словно сердце. Я озадаченно смотрю на нее пару мгновений, потом поворачиваю в поисках места для батареек. Не само же оно так сияет?
Ничего похожего на отверстие для аккумулятора – выходит, само.
Камень сияет. Я побывала… где? И… как?
Господи, я сошла с ума!
Тут в глазах окончательно темнеет. В себя я прихожу почему‐то на полу. Холодно, у меня чертовски затекли плечи, и голова просто раскалывается. Сияющая подвеска продолжает постукивать: тук-тук, тук-тук.
Да-а-а, Лен, поздравляю: ты спятила!
Странно, но эта мысль не вызывает никаких эмоций, кроме разве что любопытства. Спятила – это как? И что теперь делать? Наверное, я просто исчерпала весь запас чувствительности. В общем, я кое‐как, держась за мебель, встаю. Шатаясь иду на кухню, глотаю сразу две таблетки болеутоляющего и открываю поисковик. Что там про галлюцинации пишут?
М-да. Чего только не пишут. Лучше б я этого не читала. Все ясно: завтра бегом к врачу. Дорогу в ближайшую поликлинику знаю: мама болеет часто, к врачу вожу ее я. Знаю, обычно все наоборот, но у нас в семье так. А теперь я просто позабочусь о себе, а не о ней. Впервые. Но ничего же сложного? Совсем ничего. Подумаешь, психиатр. С кем не бывает! Только нужно подготовиться и объяснить, что именно со мной происходит. Галлюцинации? Ну да. Какие? Пульсирующий камень и странный город. Что послужило толчком? Да черт его знает!
А правда – что?
Через час до меня доходит: дело в желании и камне. Если держать подвеску в руке и сильно-сильно хотеть увидеть город – он появляется. Причем всегда разный. То есть место разное: если из спальни – то мраморная лестница. А если из кухни – то сад.
Сад, кстати, красивый. Я позволяю себе сделать пару шагов по каменной дорожке, задираю голову и любуюсь силуэтами пальм на фоне ночного звездного неба. Галлюцинации мои – значит, ничего страшного со мной не случится. Надеюсь.
Надежда умирает на повороте, где я, оступившись, падаю в колючие кусты. Вокруг покачиваются удивительно большие и упругие, словно пластиковые, цветы вроде лилий. Одна запутывается в волосах, и я случайно приношу ее домой, когда возвращаюсь, вся исцарапанная и больная.
Кажется, таблетки перестали действовать. Вдобавок меня еще и тошнит.
За стеной тем временем начинают греметь посудой соседи. Выходит, уже шесть утра. А что, если?..
Пять минут спустя, кое‐как приведя себя в порядок, я стучусь в соседскую дверь. Открывают неожиданно быстро – похожая на ощипанную курицу женщина в ярко-алом халате с розами, от которых у меня немедленно начинает рябить в глазах.
Сглотнув, я выдавливаю улыбку и протягиваю лилию.
Соседка моргает.
– Это мне? – У нее прокуренный хриплый голос.
Меня снова тошнит, поэтому вместо ответа я с трудом киваю, заставляя себя внимательно следить за ее реакцией.
Соседка неожиданно улыбается. Это так красиво, что я на мгновение застываю.
У нее даже голос теплеет.
– Спасибо, – осторожно говорит она. И добавляет: – Никогда таких цветов не видела.
В глубине ее квартиры раздается грохот, я вздрагиваю – и прячусь за своей дверью. Потом опускаюсь на коврик, сжимаю голову руками.
Она видела цветок. Он настоящий. Не галлюцинация. Ничего себе! Это же значит…
Что именно это значит, я не успеваю додумать, потому что снова теряю сознание. А потом, наверное, проваливаюсь в сон, потому что мне опять чудится мальчик-матрешка. Правда, сейчас он в образе прекрасного юноши, и я откуда‐то знаю, что это его настоящий облик. Как он хорош собой! Все портит только взгляд: теперь я уже не пыль у его ног, а что‐то хуже. М-да.