Я ошибся, Шамирам. Так же, как ошибаются сейчас люди, глядя на девчонку с твоим лицом. Во время нашей встречи эта смертная назвала мое имя и не упала ниц, узрев мой истинный облик. Человек, считал я, на такое не способен. Мне не пришло в голову, что люди в других мирах не похожи на наших. Я забыл, что среди смертных попадаются колдуны. Их нечистая, плотская магия позволяет приказывать духам.
Глядя сейчас на испуганную девчонку, так отчаянно убеждающую жриц, что она не их богиня, сложно заподозрить в ней колдунью. Уверен, она и сама всей правды не знает. Сбежавшей из нижнего мира Шамирам требовался сосуд, тело, в котором она могла бы набраться сил. Конечно, она выбрала ребенка. Быть может, даже младенца. Только ей не повезло наткнуться на колдунью.
Осознавай смертная свою власть, она непременно попыталась бы воспользоваться силой богини – ведь так сладко исполнять свои желания без ограничений. Это убило бы ее. Я видел, как она слабеет после каждого перемещения в наш мир. Мне даже пришлось ее лечить.
Эта догадка объясняет, почему смертная так похожа на Шамирам и откуда у нее власть над мужскими сердцами. Моим в том числе.
Я чуть не убил ее тем вечером на ступенях храма, когда наконец понял. Как смеет она держать в плену своего тела мою жену? Касаться моего сердца? Стоять на вершине храма и изображать мою Шамирам?
Однако я сдержался. И был прав. Ужасное расточительство – избавиться от смертной колдуньи, ведь она может быть мне полезна. Шамирам внутри нее спит, разбудить ее – в моей власти. Можно сделать это немедленно, но кто тогда поручится, что она не отвергнет мою просьбу?
О нет, я так не поступлю. Слишком хорошо знаю Шамирам, чтобы надеяться на ее милость ко мне. А вот если в опасности окажутся ее ненаглядные люди… Пусть они ее умоляют, не я.
Тем более смертная сама решила вернуться в Урук. Забрать у нее мое сердце, чтобы не передумала и не отправилась обратно домой, было просто. Теперь она в моей власти. Нужно лишь позаботиться, чтобы она не погибла раньше времени. Пусть наслаждается всеми благами, которые Урук привык дарить своей госпоже, – я не против. Жертва должна быть счастливой, когда придет ее время умирать. Шамирам напитается ее радостью и станет сильнее, чем прежде. А тело смертной сбросит, как змея – старую кожу.
Но это после. Сейчас я должен быть терпелив.
Смертная снова испуганно озирается. Ее взгляд скользит по жрицам, рабыням и стражникам. Падает на меня.
Каменное сердце вспыхивает.
Я прикрываю его рукой и невольно отступаю в тень. Девчонка не может меня увидеть, она человек. Смертным колдунам требуется кровавый обряд, чтобы узреть хотя бы мир духов, что уж говорить про бога, желающего остаться незамеченным.
Но она смотрит. Щурится, кусает губу – так сосредоточенно и в то же время очень мило. Я завороженно наблюдаю. Назови она сейчас меня по имени и попроси вернуть домой, я сделал бы это.
Она отворачивается и вытирает дрожащей рукой пот со лба. А я вспоминаю, что это всего лишь смертная. Испытывать к ней чувства так же глупо, как жалеть статую, пусть и прекрасную. Глина остается глиной, а червь – червем. Меня смущает лик Шамирам, только и всего.
– Великая госпожа изволит шутить, – говорит в наступившей тишине Верховная жрица.
Смертная вздыхает.
– Я же вам объясняю: какая, ну какая из меня богиня? – В ее голосе ясно звучат раздражение и усталость. – Разве боги не владеют магией?
Глупая смертная! Магией владеете вы, люди. Это вам для исполнения ваших низменных, жалких желаний требуются обряд и кровопускание. Нам же, великим богам, стоит лишь повелеть, как все сбудется.
– Разве боги не всесильны? – добавляет смертная.
Наивное дитя! На человеческий взгляд мы, наверное, всесильны, но на самом деле абсолютной властью наделены лишь творцы – Отец и Мать. Мы, их великие дети, во многом подобны им. Во многом – но не во всем.
Верховная жрица осторожно поднимает голову. Я удивленно хмурюсь, потом вспоминаю: Шамирам действительно позволяла своим жрицам вольности. Она даже разрешала им не падать ниц все время. «Что ты, Дзумудзи, зачем? Они почитают меня и без этого».
Окажись она сейчас здесь, как раньше, именно мне бы достался ее гнев – за то, что явился в храм без приглашения.
– Великая госпожа, конечно, всесильна, – говорит Верховная жрица.
– Великая госпожа, может, и всесильна, но я – нет! – отвечает смертная.
Она на мгновение закрывает глаза, и я заставляю себя подойти ближе. Тела людей слабы и хрупки. Что, если она сломается раньше времени?
Девочка вздрагивает, когда я касаюсь ее плеча. Дождавшись, когда ее дыхание выровняется, я убираю руку и отхожу, потому что смертная вновь странно смотрит на меня. Будто и правда видит.
А лицо Верховной жрицы озаряет довольная улыбка.
– Великая госпожа желает продолжить игру? – говорит она тоном «наконец я все поняла!». – Эта недостойная подчиняется. Если великой госпоже хочется показать свою власть, не может быть ничего легче.
Теперь мы со смертной смотрим на жрицу с одинаковым недоумением. Никогда не поймешь этих людей! Им в головы приходят совершенно сумбурные, нелогичные мысли. А иной раз, мне кажется, мыслей там нет вообще – только заученные приказы.
Жрица делает страже знак. Мгновение – и к беседке выталкивают раба, смуглого мальчишку с узкими глазами горца. Он цепляется за метлу так крепко, словно надеется, будто эта соломинка позволит ему спастись.
– Желает ли великая госпожа забрать сердце этого недостойного? – спрашивает Верховная жрица.
Я перевожу взгляд на смертную – она этого мальчишку, похоже, знает. Что ж, я не следил за ней все время, быть может, они повстречались в одно из прошлых ее перемещений в Урук. Или сегодня, до того, как она попала на площадь. Здесь, в саду. Метла говорит сама за себя: раб – подметальщик.
Верховной жрице вырвать бы язык за то, что осмелилась предложить сердце такого ничтожества богине.
Я обдумываю это – жриц много, если онемеет одна, вреда не будет. Но тут смертная наконец выдыхает:
– Что?
И привстает, крепко держась за подлокотники.
«Неужели ее волнует судьба этого раба? – думаю я, следя за ней. – Но почему?»
Он даже не красив. Наверное, нужно быть человеком, чтобы понять причину этой внезапной жалости. Для меня мальчишка кажется не интереснее червя, которого вот-вот задавит повозка.
Верховная жрица склоняется до земли и спрашивает снова:
– Великая госпожа, хотите ли вы его?
– Что? – повторяет смертная, в ужасе глядя на нее.
Жрица с улыбкой кивает, будто поняла волю госпожи. И с презрением бросает рабу:
– Великая госпожа не желает тебя. Как посмел ты поднять на нее свой ничтожный взгляд? Ты не достоин ее милости и не достоин жить!
Ах, так вот в чем дело! Мальчишка посмел взглянуть на богиню. Что ж, согласен, он не достоин жить.
Один из стражей немедленно выступает вперед и вытаскивает из ножен короткий меч. Я смотрю, как сверкает солнечный луч на клинке. Мне скучно. Сейчас смертная девчонка отвернется – не станет же она смотреть на казнь? Ей должно быть противно. Но возразить не посмеет. Тогда Верховная жрица решит, что игра закончена, и наконец уведет «богиню» в покои наверху, где девочка сможет отдохнуть. Я прослежу, чтобы о ней позаботились, и пришлю смертной прислужника.
Перед этим надо погрузить девочку в целебный сон, а то слишком уж сильно и неровно бьется ее сердце.
– Что вы делаете? Стойте! – вдруг раздается голос, так похожий на Шамирам, что мне от него не по себе. Девчонку колотит, словно это ее шее угрожает клинок. Но она и не думает отворачиваться. – Прекратите! За что?
Верховная жрица позволяет себе удивиться.
– Великая госпожа, этот недостойный осквернил вас!
– Меня? Чем?!
– Своим нечестивым взглядом, великая госпожа. Вы не желали его, а он посмел на вас посмотреть. – Жрица поворачивается к трясущемуся рабу. – Моли о прощении!
Тот открывает рот, как рыба, и не раздается ни звука. Жалкое зрелище! Я отворачиваюсь и смотрю на девочку, которая в этот момент кажется такой несчастной, что я чуть было все не прекращаю. Мне хочется сейчас лишить жизни их всех – рабов и жриц. Всех, кто заставляет ее страдать.
Только следует начать с себя, ведь по моей воле она здесь.
Но тут смертная выпрямляется, гордо вскидывает голову и отпускает подлокотники. Я отшатываюсь – так она похожа сейчас на Шамирам.
– Как ты смеешь, жрица! Не тебе решать, кому жить или умереть. – Сейчас голос смертной звучит уверенно и важно.
Жрица улыбается.
– Но, госпожа, если вы простая смертная, то, получается, как раз мне.
Девочка вздрагивает, я вижу ее замешательство. На мгновение мне становится интересно, как же она выкрутится.
Потом я снова ловлю ее отчаянный, несчастный взгляд – и шепотом отдаю приказ.
Земля вздрагивает. По каменным плитам дорожки пробегают трещины, но беседка остается неподвижной. Мне не нужно, чтобы смертная пострадала, а человеческим строениям доверять нельзя: они такие же хрупкие, как и тела их создателей.
Это даже забавно: сильнее всех пугается именно девочка. Она падает в кресло и смотрит так, словно я по меньшей мере небо обрушил, а не аккуратно землю встряхнул.
– Великая госпожа, не гневайтесь! – вскрикивает Верховная жрица.
Теперь все лежат перед беседкой ниц, даже стража.
– Отдай приказ, – шепчу я на ухо смертной. Она озирается, и я добавляю: – Ну же, скажи, что это была игра.
– Это была игра, – послушно повторяет смертная.
– Увереннее, – вздыхаю я.
– Уве… – Она смотрит прямо на меня. Снова щурится и мгновение спустя отворачивается. Вдыхает поглубже, встает. – Игра окончена. Никто не умрет. Я… так хочу.
Верховная жрица принимается благодарить, не поднимаясь с колен. Смертная растерянно смотрит на трещины в каменных плитах.
– Пожелай, чтобы тебя отвели в твои покои отдыхать, – говорю я ей на ухо.
– Какие покои? – шепчет она.