Царевич словно что‐то чувствует.
– Возвращайся, друг мой, – тихо говорит он и отворачивается.
Я не вернусь, любимый. Кажется, я больше тебя не увижу.
Суховею приходится пригрозить увести меня силой – только тогда я улетаю с ним. И в последний миг ловлю взгляд Гнуса – сочувствие пополам с жалостью. Даже это ничтожество жалеет меня.
Господина Дзумудзи я раньше видела лишь издали – мне повезло не сталкиваться с богами. Кому нужна ничтожная радуга? Выходит, зачем‐то понадобилась. Взгляд господина бури ввергает меня в трепет. Его благодать горька, тень длинна, а божественная сила изумляет. Но я отчего‐то смотрю лишь на знаменитое каменное сердце, которое сияет на груди бога ярче солнца. Даже среди духов это легенда: как подарил господин Дзумудзи сердце супруге своей, госпоже Шамирам, и как та над ним посмеялась.
– Посмотри на меня, дитя, – приказывает бог.
Взгляд его пронзает, как сталь – смертную плоть. Я подчиняюсь – и молча кричу от боли. Голос исчезает. Наверное, от страха. Или же господин пожелал сделать меня безгласной.
– Достаточно! – слышу я и оседаю на землю без сил. По хрусталю, который украшает его горный храм, скользят радужные всполохи, тусклые, еле заметные. Еще немного – и я исчезну.
– Ты чиста и человечна, – задумчиво говорит бог.
«Сейчас он меня развеет», – думаю я. Дух не должен быть человечен. Для духа это – скверна.
Но господин Дзумудзи объявляет:
– Я нарекаю тебя защитником и дарю тебе свое благословение.
Слово бога – закон.
Мгновение – и я лежу на земле, больше не безликая, а дыхание мое тяжелое и хриплое, как у смертного, когда тот страдает от немощи.
Господин Дзумудзи усмехается, разглядывая меня. Я чувствую его одобрение – оно буквально разлито в воздухе. Он даже спрашивает с оттенком веселья:
– Что же, тебе не любопытно, кого из смертных я отправлю тебя защищать?
Господин Дзумудзи отправляет защитника людям? Он же ненавидит смертных!
– Как пожелает господин, – мой голос смиренен и тих. – Я покорна вашей воле.
Веселье бога горько-сладкое, почти как у Юнана, когда он смеется.
– В таком случае, дитя, я отправляю тебя к супруге моей Шамирам.
Новое тело становится вдруг невыносимо тяжелым.
– Господин… – шепчу я.
Духи вокруг бога смотрят на меня: кто с презрением, кто с неодобрением. Суровые, угрюмые… Одинаковые. Господин Дзумудзи окружен ими, словно царь – воинами.
– Спрашивай, дитя. Я отвечу.
Я сглатываю и даже не пытаюсь подняться. Ниц – разве не так должен дух говорить с богом?
– Почему све… светлейшей госпоже нужен защитник?
Он наклоняется ко мне и говорит теперь тихо, так, что слышу одна лишь я:
– Ты знаешь, что Шамирам вернулась из нижнего мира?
– Да, господин.
– После нижнего мира моя жена потеряла память, а с ней и силу. Ты позаботишься о том, чтобы смертные, среди которых она решила жить, оказывали ей должное почтение. Ты поможешь ей освоиться. Ведь ты знаешь о людях достаточно, маленькая радуга? Ты бывала среди них чаще, чем до́лжно таким, как ты, – с презрением добавляет он.
Я чувствую, как гулко бьется мое новое сердце. Теперь оно у меня точно есть.
– Ты многому научилась у смертных, не так ли? – продолжает бог.
– Да, господин, – обреченно повторяю я.
Он улыбается – совершенно как Юнан, одними губами.
– Служи верно моей жене, дитя. Видит Небо, ей нужна твоя помощь.
Господин Дзумудзи отстраняется, потом снова протягивает руку. Вокруг его ладони вихрем свивается серая, жутковатая благодать.
– Возьми. Ты сможешь напиться от Шамирам, но и это тебе не помешает. Пей же.
Я смотрю на серую благодать и медлю. Мне отчаянно не хочется ее даже касаться.
– Господин, как мне… Как меня… Духа-защитника нужно привязать… к человеку.
Обычно смертные, как я видела не раз, проводят для этого ритуал, в котором самое важное – посвященное духу одеяние, чаще всего покрывало, в которое заворачивают новорожденного. Кажется, люди называют его «пеленой».
В руках бога появляется нечто сияющее, что я сперва принимаю за жидкий металл, но потом вижу, что это ткань. Господин Дзумудзи протягивает ее мне и снисходительно произносит:
– Возьми же, дитя.
Одежда странная – ни у кого из людей такой нет. Она скользкая на ощупь, блестящая и пахнет медом. Не терпко, а наоборот – тонко, маняще. Мне хочется зарыться в ткань носом, но господин смотрит, и я не решаюсь.
– Пей мою благодать, – говорит бог. – И внимай моему благословению.
Никогда не слышала, чтобы ритуальные слова привязывания говорил бог. Обычно родители просят жреца, а тот взывает к Небу.
Я пью божественную благодать, горькую, как улыбка ее господина. Больше я не свободна. Цепь от моего горла тянется далеко, к людям. К жестокой госпоже Шамирам.
Меня переполняет сила, но больше – ужас. Мне до́лжно думать о госпоже, но мысли мои – о Юнане. Больше мне не прийти к нему, не обнять, не подарить надежду.
Больше никогда.
Сердце разрывается.
Глава 11Двуличные
Мне снится ручной ягуар. Он похож на пятнистую кошку. Очень большую – моя ладонь размером с один только его нос. Ягуара зовут Ни́ншибуру. Сначала он долго смотрит на меня во сне, потом подходит и мягко бодает в плечо. Я слышу его низкий, рычащий голос: «Ты бросила меня, госпожа».
«Не злись, Нинь-Нинь, – отвечаю я и глажу его за ухом. – Я скучала». Это неправда. Я забыла его, как и все остальное, но он замирает, жмурясь от удовольствия и мурлыча низко, рычаще.
Во сне я знаю, что на самом деле он не ягуар, это всего лишь одна из его форм, любимый облик. Ниншибуру – мой дух-прислужник. Могущественный, ведь я щедро делюсь с ним благодатью. Силой он подобен богам. Не великим, конечно, не моим братьям и сестрам, а тем из духов, кто возвысился благодаря смертным или воле Отца. Вроде созданий Уту, которым с такой страстью поклоняются в Черном Солнце.
Ниншибуру славится умением размножиться, то есть сотворить собственные копии. Кроме него, никто на такое не способен. Даже я. Вот почему люди изображают меня, окруженную ягуарами, хотя на самом деле Ниншибуру всегда один. Мой ласковый верный Нинь-Нинь.
Мне хорошо, когда я просыпаюсь. Рука еще тянется погладить мягкую шерсть, под боком чувствуется приятная тяжесть.
К сожалению, это сон. Или к счастью. Вряд ли бы я обрадовалась, валяйся рядом на кровати ягуар, пусть хоть тысячу раз ручной. Во сне его когти и зубы не пугали, но сейчас я понимаю: они были с палец длиной. Ничего такая кошечка.
В общем, все к лучшему.
С этими мыслями я принимаюсь изучать потолок. На нем неизвестный художник в деталях изобразил хоровод очень серьезных мужчин, которые идут на поклон к голой черноволосой красавице. Та встречает их, изящно выгнувшись в очень откровенной позе. Слева, ближе к стене, она же – в объятиях сразу десятка любовников.
Я не ханжа, но там мое лицо – в сладострастной истоме. Мне неуютно на него смотреть. «Шамирам, богиня любви», – говорил тот торговец. Вот это мне повезло… С другой стороны, хоть в рабство не угодила!
– Великая госпожа? – раздается откуда‐то с пола, между кроватью и роскошным, забранным деревянной решеткой окном.
Я с удовольствием отворачиваюсь от порно на потолке, смотрю вниз и с улыбкой говорю:
– Зачетные ушки.
– Благодарю, великая госпожа, – говорит девушка, не поднимаясь с колен.
Ее уши забавно подрагивают, как настоящие. Интересно, это ободок такой? Или механизм какой‐нибудь внутри? Хотя здесь вроде нет электричества. Это с одной стороны. С другой – откуда я знаю? Может, и есть.
– Меня зовут Лена, – говорю я ушастой девушке.
Только всем вчера было плевать. Для них я вон та эротичная красотка с потолка – Шамирам.
– Хлина? – помедлив, повторяет девушка. Мое имя у нее получается с придыханием, а еще – с «е», переходящим в «и».
Я ободряюще улыбаюсь и повторяю раздельно:
– Ле-на.
– Хили́на, – кивает девушка.
Хорошо, пусть будет Хилина. Главное, чтобы не Шамирам.
Покосившись на потолок, я снова перевожу взгляд на девушку. Лисьи ушки не самое необычное в ее внешности.
– Вау, волосы тоже зачетные. Очень красиво. Где красила? Цвет обалденный. – Ярко-малиновый. Или даже нет – фуксия. На солнце просто неон!
Девушка поднимает голову. Хмурясь, подцепляет когтистым – ничего себе маникюр! – пальцем прядь. И разглядывает ее так сосредоточенно, словно видит впервые.
– Может быть, ты встанешь? – прошу я. – На полу, наверное, неудобно.
Девушка бросает на меня короткий взгляд.
– Мне удобно, госпожа.
Я кусаю губу, чтобы не сказать: «А мне нет». Очень неуютно, чувствуешь себя совершенно не в своей тарелке, когда перед тобой человек на коленях стоит.
– Может, все‐таки встанешь? – ни на что особенно не надеясь, повторяю я.
– Как прикажете, госпожа.
И она правда встает. Ого! Значит, так это работает? Я могу, эм, приказать, и они перестанут валяться передо мной на коленях? Вот так просто? Да ладно!
Девушка смотрит в пол, а я – на нее. Какая куколка, симпатяга – прям затискать хочется! Хрупкая, изящная, как статуэтка. В хитоне. Вроде так называли туники, которые греческие богини носили? У девушки что‐то наподобие, из легкого полупрозрачного льна. Никаких аксессуаров, разве что позолоченные сандалии. И розовые волосы с рыжими лисьими ушами. Обалдеть!
– Скажи, пожалуйста, если ты на меня посмотришь, – я собираюсь с силами, прежде чем закончить, – тебя убьют?
Лисьи уши встают торчком, удивленно так. Однако возражает девушка спокойно, равнодушно даже:
– Великая госпожа, я не могу умереть. Я дух. Но вы, конечно, можете меня развоплотить.
Я пару мгновений смотрю на нее, открыв рот. Наверное, ослышалась?
– Ты… кто?
– Дух, госпожа. Ваш дух, – она запинается, потом добавляет: – Защитник.
– Да ладно, – выдыхаю я и слезаю с кровати.