Она шмыгает носом.
– Спа…сибо. А что это?
– Не знаю. Но люди пьют это в зной. Говорят, хорошо утоляет жажду, – вспоминаю я слова Юнана.
Он целый трактат про этот напиток читал, но я слушала невнимательно. Куда интереснее было смотреть на лицо моего возлюбленного, чем вникать в слова очередного скучного ученого.
Сейчас я утешаюсь тем, что госпожа немного похожа на Юнана. Наверное, мне мерещится, но линия скул и разрез глаз – одни и те же.
– Похоже на кефир с солью, – говорит она, отпив. – И мятой. Но правда вкусно. А ты не хочешь?
– Духи не едят человеческую пищу.
Она вздыхает.
– Ладно. Если я и сошла с ума, то, по крайней мере, в этом бреду вкусно кормят. А можно мне те фрукты?
Я подношу ей блюдо. У госпожи урчит живот – ну точно как у обычной смертной! – и она накидывается на виноград с таким воодушевлением, будто давным-давно не ела.
– Уф, фкуфно! – Она сглатывает, вытирает губы и с подозрением смотрит на меня. – А боги, выходит, едят?
– Если им того хочется, госпо… – Ее взгляд меняется, и я торопливо поправляю себя: – Хилина. Господин Дзумудзи известен своей любовью к меду.
– Дзумудзи, – повторяет она. – Зачем он тебя послал?
– Защищать вас, госпожа.
– Тебя, – поправляет она. – И Хилина, ладно? А защищать от чего?
Я замираю. Действительно, от чего я должна защищать великую богиню? Я, слабый дух?
– Этот Дзумудзи не хочет сам ко мне прийти? – интересуется тем временем госпож… Хилина. – Или он и сейчас где‐то здесь?
Она оглядывается, и я невольно тоже.
– Не знаю, Хилина. Ты, наверное, можешь его позвать.
Она в ответ хмурится и насмешливо уточняет:
– Да? И как же?
– То ведомо лишь великим богам.
Она вздыхает.
– Ладно. Лииса, расскажи мне, пожалуйста, про Шамирам. Я поняла, что это богиня любви. Только… – Она косится на потолок и морщится. – Ну почему никто мне не верит! Я говорю, что всего лишь похожа. И это правда!
– Хилина, это невозможно. – Я позволяю себе улыбку. – Разве могут смертные иметь одно лицо с богами?
Она пожимает плечами и отправляет в рот ломтик персика. Сок течет по ее губам, она слизывает его, очень изящно, так, что я не могу отвести глаз. Все она делает очень грациозно и красиво – как и положено богине. Только удивляется, как смертная.
– Господин Дзумудзи сказал, что вы… ты потеряла память, – добавляю я. – Когда вернулась из нижнего мира.
– Ну, если Дзумудзи сказал! – фыркает она. – Знаешь, что я думаю? Он все это подстроил. Он встретил меня там, у меня. И тоже сначала про богов говорил. Сказал еще, что люди умрут. А потом… Точно! Я же потом нашла камень на подушке! Я забыла, потому что мама ушла, совсем из головы вылетело! Это все он! Он подстроил!
И с подозрением косится на меня.
– Госпожа… Хилина, я не понимаю, что ты говоришь.
– Ну да, конечно. – Она со вздохом закрывает глаза. Потом снова открывает и оглядывается. – А где жрицы? Вчера, помню, тут полно народу было. Где все?
Я улыбаюсь. Если это и притворство, то выглядит искренне.
– За дверью, Хилина. Твоего приказа дожидаются две жрицы-прислужницы. Полагаю, они боятся тебе помешать. Наверное, раньше тебе не нравилось присутствие смертных в спальне.
Хилина хмыкает.
– Допустим. Продолжай.
– Они сделают все, что вы пожелаете, госпожа, – объясняю я. Понимаю, что оговорилась, и виновато поправляюсь: – То есть Хилина. Прости. Еще я слышала, Верховная жрица готовит твой парадный выход во дворец.
– Мой парадный выход? – недоверчиво повторяет она.
– Да, ведь в обычае великой богини встречаться с царем. – Я смотрю на Хилину. Она слушает так жадно, так ловит каждое мое слово, что становится не по себе. – Но если не желаешь, то этого, конечно, не будет.
Она облизывает испачканные в соке пальцы. Даже это у нее получается изящно.
– То есть теоретически я могу запереться в этой комнате и никого не видеть?
– Ты можешь все. Ты великая богиня, Хилина.
Она смеется, ровно как Юнан, – тоже совсем не весело. Потом фыркает и встает.
– Ну уж нет! Запираться в комнате я не буду. Этому Дзумудзи нужно, чтобы я зачем‐то сыграла роль богини, – пожалуйста. Если подумать… – Она оглядывается. – Да, если подумать, меня все устраивает. Только не нравится, когда передо мной становятся на колени. И называют госпожой. Это странно. А так – шикарная комната, вкусная еда. Если за это надо встретиться с царем – да пожалуйста, встречусь. Давно хотела потренировать актерское мастерство в разных нестандартных ситуациях. Кажется, сейчас как раз она.
– Хилина, я не понимаю, что ты говоришь…
– Ну-ну. – Она улыбается. – Скажи этому Дзумудзи, я не против. Не люблю играть вслепую, но пока меня почти все устраивает. Однако если что‐то пойдет не так… Подозреваю, что виновата буду тоже я, да?
– Госпожа, я не понимаю…
– Да, помню. – Она фыркает. – Сделаем вид, что верим друг другу, а, Лииса? Давай ты поверишь, что я человек из другого мира, а я – что богиня.
– Хилина, нельзя быть одновременно великой богиней и смертной.
Она лукаво улыбается.
– А я попробую.
Глава 12Приговоренный
Наступает рассвет. Проклятый бог-солнце возрождается, чтобы отбыть очередной постылый день, после которого его ждет смерть.
А я смотрю на бюст Шамирам в углу спальни. В сизых сумерках пляшут тени, и мне кажется, что богиня глядит на меня в ответ. Она улыбается. Я, как наяву, слышу ее сладкий голос: «Думал, ты хитрее меня? Глупый смертный!»
Сердце сжимается, а голову прошивает привычная боль. Я сижу на кровати не шевелясь, потому что, услышав шорох, в спальню войдут рабы. И после омовения я вынужден буду, упав ниц перед бюстом богини, возносить ей молитвы.
Я царь, великий энзи. Я исполняю этот спектакль даже перед рабами.
Мне думалось, что, стоит Шамирам уйти в нижний мир, о ней забудут. Не сразу, но память о лукавой, ненасытной богине сотрется. Она ведь жива – где‐то там, у сестры своей Эрешкигаль. Великие боги бессмертны.
Может, так и случилось бы. Может – я на это надеялся. А в первый год даже верил. Посвятил себя Мардуку, принес богатую жертву его храму. Великому энзи не зазорно поклоняться богу войны, особенно когда армия Черного Солнца только и ждет повода для вторжения.
Но к концу первого года стало ясно: в нижний мир Шамирам ушла не одна. Дети рождались теперь куда реже. Сначала про́клятым считали меня: всего один сын, и тот слепой. Но потом это стало заметно и у советников, а следом – у простого народа. Семья с тремя и даже двумя отпрысками стала редкостью. Детей рождалось все меньше, и болели они все чаще.
Шамирам забрала в нижний мир наше будущее.
А обвинили во всем меня, ведь великая богиня громко объявила, что уходит в царство смерти, дабы спасти возлюбленного царя. Об этом помнили все – как не забыли и про прекрасную Шамирам, которая так любила людей, что даже приняла смерть за одного из них.
Глаза богини смеются из угла: «Ты мой, Саргон. Мой навсегда».
Ненавижу! Себя – за малодушие и слабость. Ненавижу тело, которое предает меня с каждым днем. Ненавижу боль. И тебя, Шамирам, – о, как же сильно я тебя ненавижу!
Думаешь, я сдался, великая госпожа? Не дождешься.
Сжав зубы, я нарочито громко встаю с кровати. И когда рабы неслышно открывают двери, входя в спальню, а Шамирам смотрит на нас вырезанными в мраморе глазами и улыбается, я повторяю про себя: «Даже если ты вернулась, моя госпожа, я найду способ извлечь из этого пользу. Как и раньше – из твоей любви. Иначе и быть не может».
Начинается новый день.
В полдень я узнаю, что богиня снова удостоила Урук своим вниманием. Другими словами, она появилась в храме, прогулялась по садам, зачем‐то вышла на площадь и там разыграла спектакль с воровством. Кто в здравом уме решит обокрасть Шамирам? Право слово, можно придумать себе менее изощренную смерть.
После, изображая из себя простушку, она полезла в фонтан, до смерти напугала торговцев и только потом соизволила удалиться обратно в храм. Но и там не угомонилась – продолжает уверять жриц, что она не богиня.
Впервые я чувствую нечто похожее на жалость, когда думаю о Рамине. Гадина это заслужила, конечно, но я отлично помню, как увлеченно Шамирам любит разыгрывать смертных.
«Богиня здесь», – шепчутся советники, поглядывая на меня.
Я изображаю радость и тут же, выслушав новости, собираюсь в храм. Конечно, сборы затягиваются до заката. Шамирам требовательна, а я знаю ее достаточно хорошо, чтобы лично отобрать дары, а не скинуть эту обязанность на слуг.
О Небо, на что я трачу время! На изучение качества заморской ткани.
Изображение богини смотрит на меня едва ли не с каждой колонны во дворце и смеется: «Выбирай усерднее. Покупай свою жизнь».
Когда смертный удостаивается божественного внимания, следует помнить две вещи.
Боги переменчивы. Их интерес может быстрее молнии обернуться как выгодой для тебя, так и поражением. Очень часто – смертью. Боги играют нашими жизнями как захотят. Пожелают осыпать тебя милостями – и сделают это. Навлечешь на себя их гнев – ты погиб.
Не стоит приближаться к богу без даров. О, наши боги легко, а иногда и дешево покупаются. Мардук предпочитает юных дев, Эрешкигаль – кровь, Дзумудзи – мед.
Шамирам обожает все, что сверкает – и чтобы это можно было надеть. Настоящая женщина, пусть и богиня. Ее глаза блестят, а сердце бьется чаще при виде драгоценных побрякушек. И чем богаче и дороже украшение, тем, естественно, лучше.
Мои лазутчики рассказали, что богиня бегала по торговым рядам, как девчонка, как какая‐нибудь безродная нищенка, в странной одежде, ее недостойной, простоволосая… Одна.
Что ж, это еще ничего не значит. При мне Шамирам не раз изображала из себя то ненасытную блудницу в портовом кабаке, то селянку из приграничья, невинную и простодушную. Ей давалась любая роль. Вздумалось богине нарядиться невесть во что и бродить среди смертных? Кто ей запретит? Царю не следует об этом думать. Царю до́лжно приветствовать покровительницу Урука. Не мог же я дожидаться, пока богиня, как простая смертная, попросит у меня встречи.