Нет, не мог. Шамирам бы явилась ко мне на крыльях бури, злая, как тысяча демонов, и устроила показательную казнь. Всех бы во дворце убила и меня – последним. Что мешает ей убить меня в храме? Ничего.
Я подготовил роскошные дары: золото, каменья, ткани, благовония и так любимые ею сладости. Ей должно понравиться. По крайней мере, она не спустит на меня ягуаров сразу.
На закате, оставив необходимые распоряжения на случай, если мне не суждено вернуться, я отправляюсь в храм. Шамирам милостива, говорили мне доносчики. Она пощадила даже презренного раба: запретила Рамине его убить. Значит, сегодня богиня благодушна.
Благодушна! О, вы не знаете, как переменчива наша госпожа!
Рамина ведет себя как обычно. Встречает у ворот, разыгрывает целое представление: «Ах, царь, не знаю, захочет ли богиня тебя видеть!» Меня держат за оградой, а повозки с дарами Верховная жрица велит пропустить. Ну-ну.
Я терплю. Прошу отправить весть Шамирам. Рамина смотрит на повозки с золотом, уверенная, что одна из них должна быть преподнесена в дар ей как взятка. Я же смотрю на Верховную и думаю, что она жалкого медяка от меня не получит. Я царь, и без позволения богини она не смеет меня не пускать.
Кровь проклятого бога-солнца уже плещет на горизонт. Алым сияет статуя Шамирам на вершине храма. Я гоню от себя мысли о жестокости богини. Все будет хорошо. Моя жизнь дорого стоит, но я могу ее купить.
А ведь некогда я был здесь желанным гостем – ворота и двери открывались по одному моему слову, а богиня ждала меня, счастливо улыбаясь. То время ушло, и жалеть о нем не стоит.
Некоторое время спустя, приторно улыбаясь, Верховная жрица выходит к воротам снова. «Великая госпожа утомлена и отдыхает. Она не желает видеть тебя, царь».
И все.
Конечно, я оставляю дары. И отправляюсь во дворец, прекрасно зная, что назавтра даже дети в Уруке будут шептаться: «Великая богиня охладела к нашему энзи. Он ей больше не по нраву».
А тот, кто теряет расположение богини, долго не живет.
Бессонная ночь проходит в раздумьях. Что может смертный против дочери Неба?
И снова рассвет. Снова бюст Шамирам смотрит на меня из угла. «У ног моих тебе место. Мой. Ты мой. Только мой. Навсегда». Я лежу перед ней ниц, а сам истово молюсь Эрешкигаль. Они же враждуют, значит, быть может, – о, прошу! – госпожа нижнего мира заступится за меня. У кого еще просить защиты? Мардук не сладит со старшей сестрой. К тому же всем известно: он любит ее и ни в чем ей не откажет.
Я молюсь и вспоминаю, как улыбалась Шамирам, слушая крики моего отца, царя Лугальзагеси. Я наслаждался его казнью – тогда у меня не возникло даже мысли, что она может сделать то же со мной. Я был молод и глуп. Боги никогда и ничего не делают ради смертных, ведь люди существуют, лишь чтобы служить великим.
Шамирам казнит меня перед придворными. Да что там – перед всем Уруком! Вчера она не пустила меня в храм – это было предупреждение. Ей хочется, чтобы я ждал, чтобы боялся, чтобы валялся у нее в ногах и молил сжалиться. Я все это сделаю, ей это известно. Чтобы выжить, я пойду на все, даже на унижение. Но жизнь бывает разной. Без конечностей, без разума – такая мне не нужна.
«Какие вы, люди, привередливые!» – сказала бы Шамирам.
Я беру с собой кольцо с ядом – таким, к которому еще не привык и от которого нет противоядия. Одно незаметное движение, и шип войдет мне в кровь. Смерть будет болезненной, но быстрой – это лучше, чем пытки Шамирам. Нет, госпожа, я не твой. Ты меня не получишь.
Долго ждать не приходится. Весть из храма приходит к полудню: великая и прекрасная Шамирам, защитница Урука, желает видеть царя. Это приказ, и понимать его следует однозначно: богиня решила отдать корону другому. Но почему так скоро? Шамирам любила казни на закате. Говорила, это время для плоти и крови. Сейчас ей полдень по душе?
Еще час требуется богине, чтобы преодолеть площадь Звезды, отделяющую дворец от храма. Шамирам несут в паланкине, который сопровождает длинная процессия жриц во главе с Раминой. Но в зал приемов Шамирам входит одна, словно обычная просительница. Это настолько не вяжется с тем, что я о ней знаю, что ставит в тупик. Впрочем, Шамирам любит торжественность, как и сами торжества с представлениями, но сейчас это не имеет никакого значения. Хотя, думаю я, стоя на коленях у ступеней трона, может, и стоило всех удивить: пригласить сюда лицедеев, устроить праздник. Вряд ли это сбило бы ее с толку, но, может, моя смерть не была бы мучительной?
И не будет! Вот оно, кольцо – яд отправит меня к Эрешкигаль быстро, а это главное. Я позаботился о дарах для госпожи подземного мира. Надеюсь, она не так привередлива, как Шамирам.
Хрупкая девичья фигурка приближается. Из-под столетних расписных сводов смотрят на богиню братья и сестры с духами-прислужниками. Вырезанные в камне, украшенные золотом, они следят за всем, что здесь происходит. Изображение самой Шамирам, конечно, в центре: богиня любуется, глядя на город, раскинувшийся у ее ног. На покрытых драгоценным кедром стенах идут к ней на поклон длинные вереницы правителей. Ярко вспыхивает пламя светильников в зубах и клювах каменных тварей – ягуаров, орлов и драконов. Один их коготь крупнее, чем вся Шамирам. Она идет, с интересом рассматривая лежащих ниц придворных. Спокойная, обманчиво слабая, божественно прекрасная. Длинные черные волосы не прикрыты накидкой, грудь высоко вздымается под шелком простого, без украшений, платья, из-под подола то и дело выглядывает аккуратная ступня в сандалии из позолоченной кожи.
Я жду. Сердце бьется у горла, и мне чудится, что его стук громом разносится по залу, заглушая шаги богини, странно легкие. Раньше Шамирам любила появляться в блеске своего великолепия – в золоте, каменьях и драгоценной ткани. Раньше каждое ее движение сопровождал звон браслетов, а грудь украшали рубины-сердца. Ничего подобного сейчас нет – но это никого не обманывает.
Во рту горько от крови, а плечи давит драгоценное облачение. Зря я его выбрал – гордец, хотел умереть в роскошной одежде, как царь. Как будто это важно, как будто кровь у меня хоть чем‐то отличается от крови простолюдина. Как будто имеет хоть какое‐то значение, что она пропитает – бахрому или лохмотья нищего.
Какие странные мысли посещают меня перед смертью!
Тук-тук – сердце. Шурх-шурх – шаги Шамирам.
Наконец она останавливается на расстоянии вытянутой руки. Медовый аромат кружит голову, в нем, как мухи, вязнут мысли. Ну же, госпожа, не медли – яви свою волю! Чего ты ждешь?
Она глубоко вдыхает и оглядывается, словно растерянная девочка.
Все мы перед ней на коленях. Лишь я выпрямившись, остальные – ниц. Ничего, сейчас ей в ноги упаду и я. Что захочет богиня? Слезы или сначала поцелуи?
Я вздрагиваю, когда она осторожно касается моего плеча.
– Прошу… – Она запинается, потом добавляет: – Встань.
Не повиноваться я не могу, но палец держу над кольцом. Давай, я сдохну быстро. Ты меня не получишь, великая госпожа. Играй с кем‐нибудь другим.
Она запрокидывает голову, чтобы встретиться со мной взглядом – на мгновение, не дольше. В ушах шепчет ее сила, но где‐то на грани слышимости, от нее легко отвлечься.
Я жду. Ну же, Шамирам, зачем этот спектакль? Помучить меня?
– Я оставила жриц снаружи, – говорит она неторопливо, словно подбирая слова. – Можно… Ты можешь так же? Я хочу поговорить наедине.
Мгновение я медлю – не сразу справляюсь с изумлением. А зрители, Шамирам? Ты же всегда любила, чтобы на тебя смотрели.
– Конечно, великая госпожа, – в моем голосе слышится только смирение, больше ничего. – Ваше желание – закон.
Одни мы оказываемся только в моих покоях. И по взглядам украдкой я понимаю, что думает двор: они ждут воссоединения любовников. Для чего еще нужно уединение, возможное только в спальне?
Мои шаги гремят в унисон сердцу. Вот что чувствует приглашенный на казнь: спокойную уверенность пополам с горечью и пустотой. Я хочу жить, очень, но слишком хорошо знаю, что молить Шамирам бесполезно. Она не передумает. Только не она. Я видел, как она играла с такими мольбами – унижайся, смертный, я просто убью тебя, когда ты замолчишь. Почему бы и не подождать немного? Для богини и год как мгновение.
Шамирам молча рассматривает кровать. Сейчас, спустя столько лет, великая богиня кажется совсем юной, почти ребенком. А я ей, наверное, стариком. Последний раз она видела меня юношей – таким я ее и привлек. Нет, спальня – это унижение. Она хочет указать на мою старость, как Дзумудзи. Без сомнения, это так.
Поглаживая кольцо, в любое мгновение готовый умереть, я становлюсь на колени, когда Шамирам садится на кровать.
Глаза богини расширяются, и она краснеет, точно юная девственница. Потом, потупившись, просит:
– Можно мне воды?
Я с поклоном подношу ей кубок. Она берет, вертит его, рассматривая, словно думает, я могу ее отравить. Богиню? О нет, даже пробовать не стану.
И вдруг приказывает:
– Встань. – А когда я повинуюсь, нерешительно добавляет: – То есть сядь. Вон туда. – Она кивает на кресло у окна.
Натыкается взглядом на свой бюст. Выдыхает так, словно удивлена.
В какую игру ты играешь, великая госпожа?
Я покорно жду, пока она пьет. Потом ставит пустой кубок на пол и принимается смотреть на меня. Не в глаза, иначе я уже валялся бы у нее в ногах, готовый на все. Нет, куда‐то мимо. Но очень пристально.
Мгновение проходит за мгновением, тишина становится все оглушительнее. Я представляю, как замерли за дверями советники. Как прислушиваются к каждому шороху.
По спине течет пот, голову сдавливает боль.
Богиня молчит.
– Великая госпожа, – сжимая кольцо, тихо говорю я. – Вы меня убьете?
Она вздрагивает.
– Что? – И прикусывает губу. Потом медленно интересуется: – А за что я должна тебя убить, царь?
Наедине она всегда звала меня по имени.
– Великой госпоже известно, – отвечаю я, – что этот недостойный не отправился за ней в нижний мир. Несчастный глупец струсил. И конечно, заслуживает смерти.