Я ставлю рюкзак обратно в угол и иду к двери.
– Знаешь что, царевич? Пусть этот ваш Дзумудзи запирается и прячет лицо. А я не стану.
Глава 18Предвкушающий
Смертная разговаривает со жрицами так гордо, что даже мне тяжело отличить ее от Шамирам. Надо отдать девчонке должное, она держится достойно.
Или настоящая Шамирам нашептывает ей, что делать.
Надеюсь, нет. Если это так, мне нельзя медлить. Впрочем… Выбор слов и высокомерие показывают, что девчонка действует от своего имени. Нет нужды богине указывать смертным их место – они и так его знают. Кроме глупых иномирян, конечно. Но девице с лицом моей жены это невдомек.
Что же с тобой не так, маленькая смертная? Я снова побывал в твоем мире, я видел: там чтут богов, даже не зная их. Не все, не всегда, но тем не менее. Отчего же ты так дерзка? Отчего не склонишься передо мной?
Шамирам, дело в тебе? Что, если я пробудил тебя, угрожая девчонке? Она твой сосуд, твоя клетка, но ты слаба и не захочешь немедля покинуть ее. Это возможно.
Как понять? Имей я право прийти в Урук, было бы легче. Но город отныне для меня закрыт. Это ты разгадала мой замысел, Шамирам? Не смертная же сказала то слово. Колдунья или нет, она человек и не способна на такое. Ей бы и в голову не пришло.
Так или иначе, отныне я вынужден, точно призрак или голодный дух, седлать зверье. И то лишь затем, чтобы смотреть. Иного мне не дано. Большего унижения не знал ни один великий бог. Если таково было твое желание, Шамирам, ты сполна отплатила мне за намерение отобрать Урук.
А все‐таки как хорошо эта смертная изображает тебя, любовь моя! Я смотрю на ее лицо и вижу тебя. Только взгляд отличается – слишком человечен. Она милосердна, эта девочка. Даже посмела меня жалеть. Меня! Великого бога!
Я прочел трактат, который дала мне Эа. Не люблю пачкаться в человеческой магии, но тот обряд и правда поможет не только пробудить тебя, Шамирам, но и держать некоторое время под контролем. Недолго, однако хватит для того, чтобы я смог объясниться, а ты – понять: нужно вымолить жизнь смертных перед Отцом. После – делай что хочешь, моя безумная жена. Я говорил с Эрешкигаль – нижний мир отныне для тебя закрыт. Сомневаюсь, что после стольких лет в плену человеческого тела ты еще желаешь стать смертной. Но я должен предусмотреть все.
А тебя, девочка из другого мира, я научу почтению. Быть может, потом я отпущу тебя обратно в твой серый душный мир. Ты похожа на мою жену – а я милостив. Но до этого поймешь, что жалости достойна именно ты!
И сама придешь в мой храм. Тебя приведет сердобольность. Люди предсказуемы, играть на их пороках столь просто, что даже скучно. Шамирам, как эта забава могла занимать тебя целые века?
А впрочем, неважно. Я давно отчаялся понять тебя.
– Царевич Юнан – мой дорогой гость, – говорит смертная со спокойной уверенностью. – Я хочу, чтобы его разместили с удобством. И буду недовольна, если узнаю, что с ним плохо обращаются.
Не сжимай она руки в кулаки за спиной, даже я бы не понял, что девчонка не привыкла отдавать приказы. Этого не видно жрицам, но я наблюдаю глазами обезьяны. И вижу все.
Прислужницы лежат ниц, только Верховная смеет поднять взгляд. На ее лице растерянность и изумление – столь сильные, что я бы приказал духам наказать строптивицу, а Шамирам бы наверняка жестоко ее высмеяла. Люди не должны подвергать приказы богов сомнению. А эта смеет удивляться. Так нельзя! Однако смертная не делает ей замечания. Еще одно доказательство ее человеческой природы.
– Великая госпожа, значит ли это, что царевич Юнан отныне ваш избранный возлюбленный? – спрашивает Верховная жрица. Слова ее пристойны для служительницы богини, но тон слишком волен.
Моя обезьяна хихикает. Мерзкий звук, но вздрагивает только смертная. И оборачивается тоже одна она. Ее взгляд меня озадачивает. Словно она подозревает, нет, видит меня настоящего в храме.
Но потом девочка отворачивается и косится почему‐то на потолок.
– В-возлюбленный?
Царевич стоит рядом с ней, почтительно склонившись. Не верю, что мальчишке не пришло в голову, как сильно вознесет его благосклонность богини. Он сын Саргона, в конце концов.
Хорошая шутка, Шамирам, как считаешь? Однажды ты уверяла, будто красота и гармония есть в каждом смертном. Что сказала бы ты сейчас? От мальчишки отказался даже Мардук. Слепой глупец – для него было бы лучше, умри он вчера. Я оказал ему великую честь, выбрав жертвой. А он посмел противиться. Неудивительно, что у них такое согласие со смертной. Они стоят друг друга, неразумные ничтожества.
Девочка наконец решается. Она бросает последний взгляд на потолок, будто там написан ответ.
– Да. Во-возлюбленный. Это так.
Верховная склоняет голову. Уверен, в попытке спрятать лицо. А царевич произносит тихо, но отчетливо:
– Великая госпожа оказывает недостойному честь.
Порозовевшая смертная сглатывает и отодвигается от него так явно, что это даже смешно. Однако куда веселее будет посмотреть на Шамирам, когда она пробудится и увидит это в своей постели.
– Великая госпожа, – голос Верховной жрицы полон смирения, – привести вам другого мужчину?
Дерзкая. Я бы лишил ее жизни за одну эту попытку оспорить божественную волю. Но смертная девочка только кривится.
– Не!.. – пищит она. Однако берет себя в руки. – Не нужно. Позаботьтесь об этом, – она кивает на царевича. – И еще – мы… – Она снова запинается, но быстро находит слова. – Я голодна. И желаю в скором времени завтракать. Царевич Юнан составит мне компанию.
Жрица немедля отдает приказы. Царевича уводят, у госпожи уточняют, как скоро она желает завтрак и где.
– В течение часа, – отвечает смертная, наверняка позабыв, что наш час отличается от ее. Впрочем, не сильно. – И сейчас я хочу остаться одна.
– Эта недостойная оставит прислужниц у дверей ваших покоев, великая госпожа, – говорит Верховная жрица, прежде чем уйти.
Смертная молча кивает. А когда дверь закрывается, оседает на пол и хватается за голову.
Мне тяжело смотреть на нее сейчас. Конечно, смертная вызывает у меня омерзение – как и все люди. Но ее сходство с Шамирам играет со мной злую шутку: я сам не замечаю, как понукаю обезьяну подойти ближе. И ближе. И еще.
Девочка вздрагивает, когда когтистая лапа ложится ей на плечо. Оборачивается, хмурится. Давным-давно, тысячи лет назад, я впервые увидел эти глаза, и пустота обрела смысл. Ничего прекраснее быть не могло. Ни один рассвет, ни один закат, даже улыбка Матери не сравнятся с твоим взглядом, Шамирам. Я, новорожденный бог, шел к тебе и трепетал, слыша: «Идем, брат, я покажу тебе этот мир. Он прекрасен». Нет, Шамирам, прекрасна ты. Мне не нужен этот мир без тебя.
Мы будем вместе. Так до́лжно. Меня создали тебе в мужья, я твой, а ты моя. Я люблю тебя.
Дай мне посмотреть в твои глаза еще, прошу!
Обезьяна издает невнятный лепет, и девчонка моргает, а потом отшатывается. Шипит:
– А ну пошла вон!
Я закрываю глаза, отпускаю обезьяну и мысленно возвращаюсь в свой храм. Воздух замер в ожидании бури, украшенные кристаллами хрусталя стены покрылись инеем. В каждой из зеркальных граней отражается смертная.
Каменное сердце слабо мерцает в моей руке. Я смотрю и думаю, что давно должен был развеять его в пыль. Зачем мне сердце, когда моей жене оно не нужно?
– Великий господин? – гудит голос одного из ветро́в, духа-прислужника.
Людям нет места в моем храме, даже жрецам. Смертные оскверняют все, к чему прикасаются. Вреда от них куда больше, чем пользы.
– Принеси мне мед.
Что ж, вот и польза. Дурман напитка смертных и его же сладость развеют горечь от мыслей о Шамирам.
Дух повинуется. Не служи он мне, разбил бы и кувшин, и кубок. Природные духи неуклюжи. Но когда они становятся прислужниками, то способны, выполняя приказы, принимать человеческий облик. Многим это неприятно, но кого из богов заботят чувства слуг?
– Великий господин, владетель Легима отдал во славу вам свою дочь, – говорит дух, разливая золотистый напиток. В человеческом обличье он похож на крупного мужчину, которого Шамирам бы нашла привлекательным. Впрочем, она считала, что духам не хватает смертной яркости, тоски по уходящей жизни. – Дева ждет вашей милости, – продолжает дух, – в руинах старого храма в предгорье.
Я невольно вспоминаю цветущий луг и дикий виноград, оплетающий расколотый от времени алтарь. Шамирам любила гулять там, и я тоже. Но она морщилась, когда видела наши статуи, стоящие бок о бок. Мое же сердце, наоборот, пело.
Как давно это было!
– Отчего же владетель Легима решил, будто я нуждаюсь в его жертве?
Дух молчит, хотя ответ известен: вчера Легим сотрясла буря, а смертные обожают подсовывать мне своих дочерей, сестер, а порой и жен. Они руководствуются собственной природой: любого человеческого мужчину умилостивил бы вид покорной женщины.
Но я бог, и мне нужна лишь одна дева – а та никогда не будет покорной. Я люблю ее за это – и за многое другое.
– Принес ли владетель Легима мне в жертву медовые лакомства? Или ограничился лишь дочерью?
– Принес, великий господин.
Что ж, хоть на что‐то его скудного ума хватило.
– Еду забери, остальное оставь. И дай понять владетелю: его дочь мне не по нраву.
Ветер склоняется ниц и вдруг говорит:
– Великий господин, эта дева невинна и прекрасна.
– И что мне до того?
Дух молчит. Я невольно вспоминаю, что в Легиме принято отдавать отвергнутые жертвы богов на потеху толпы. Дескать, они все равно прокляты, пусть хоть так послужат. Невинной и прекрасной дочери владетеля осталось быть недолго.
– Ты хочешь ее себе? – мой голос подобен льду, так же холоден и бесстрастен.
– Если позволит великий господин, – откликается дух.
Мне нет дела до этой девы, но я добрый хозяин для своих прислужников. А их время от времени нужно кормить. Жизненная сила юной смертной пойдет впрок. Что ж, да будет так.