Рассказывают, что Тут приносит невольников в жертву своему богу-скарабею. И что этот бог пожирает их живьем. Врут, быть может. Но что мне известно доподлинно: красивые рабы входят в покои Тута и пропадают там без вести. Вряд ли они все настолько глупы, что умудряются заблудиться.
– Повелитель мудр и удачлив. – Тихий голос Тута мягок, под стать его женственной внешности. Уродливая бы вышла девка – толстая, одутловатая, к тому же лысая. Как же мы, иштарцы, любим сравнивать мужчин Черного Солнца с женщинами! Точнее, с блудницами – красятся так же ярко.
Помню, как по молодости удивлялся: у наших соседей все по-другому. Чем гуще размалевано лицо, тем выше статус. А волосы в Земле Черного Солнца не сбривают только детям, незамужним девицам да мальчишкам, не побывавшим на войне.
– Удачлив и мудр, – задумчиво повторяет Тут, глядя на доску для игры в сенет.
Я двигаю фишки – мне и правда выпал счастливый ход. Раб слева от нас мерно взмахивает радужным опахалом. Сонно журчит вода в искусственном роднике – в унисон арфам. Музыканты – все стройные евнухи и невольницы, разумеется. Тут время от времени на них косится и даже причмокивает мерзко, трескуче, по-жучьи.
И ведь тел от них не остается. По моему приказу искали – ничего.
– И могуч, – добавляет посол. – Как лев.
– Как лев. – Я поглаживаю бороду и смотрю, чтобы все фишки остались на своих местах. Тут мухлюет так же часто, как жалуется на иштарскую жару и пялится на рабов. Как будто в Земле Черного Солнца прохладнее! Ветрено – да. Но солнце жалит ничуть не меньше. – Не потому ли ваш царь, уважаемый иха́б [5], прислал мне в подарок шкуру песчаного льва?
– Изумительный дар, мой повелитель чрезвычайно щедр, – тонко улыбается Тут и вместо костяного «пальца» – фишки – берет кубок с мятной водой. Пьет медленно, с наслаждением, заставляя раба согнуться в три погибели у своих ног, чтобы держал золотой поднос над головой. – Известно ли вам, о великий, как охотятся цари на земле моей родины?
Известно – но я молчу. Тот же раб мгновения спустя склоняется передо мной, по его виску стекает капля пота. В кубках с мятными листьями трескается, плавясь на жаре, лед.
– Лев – царский зверь, любимый богами. Юный наследник или сам повелитель Черного Солнца отправляется на охоту один. Как же он справится с могучим зверем? – Глазки Тута, такие же черные, как глаза любимых им скарабеев, хитро поблескивают.
Я вежливо улыбаюсь. Один их царь отправляется, как же! Видел я ту охоту: сначала рабы все для царя сделают, а потом уже он сам едет в золотой колеснице, красивый такой, размалеванный, как кукла. В чем прелесть такой охоты? Отправился бы уж лучше в бордель – хоть удовольствие бы получил…
– Сперва выкапывают яму, – продолжает Тут. – С кольями. Тренированные собаки, как раз из Иштарии, – у вас прекрасные собаки, повелитель! – загоняют в эту яму льва. И храбрый царь или юный царевич пронзает ему глаз копьем. Важно попасть точно в глаз, но так, чтобы не повредить шкуру. Вам понравилась шкура, о великий?
– Да. – Серебряной ложкой, смазанной противоядием, я черпаю политый фруктовым соком лед и кладу в рот. Как жарко… И как гадко принимать Тута! Впрочем, как и всегда. – Я повесил ее в моих покоях.
Тут вежливо улыбается.
– Я передам моему повелителю.
Передай, думаю я. И добавить не забудь, что рядом со шкурой я приказал нарисовать самого царя Черного Солнца. В яме. Так, чтобы удобно было метать в него дротики. Очень расслабляет – особенно после таких вот посиделок.
Тишина длится недолго: Тут, облизывая голодным взглядом рабов-музыкантов, допивает отравленную мятную воду и с удовольствием крякает. Мне снова чудится жучий стрекот.
Чтобы отвлечься, я перевожу взгляд на доску: знак, означающий один из «домов», в полуденном мареве кажется мне неприличной урукской надписью. Что‐то про накрашенных блудниц.
– Всегда хотел узнать, уважаемый ихаб, – глядя, как Тут берет наконец «палец», чтобы подбросить и сделать ход, интересуюсь я, – почему ваша игра называется так же, как танец?
– Сенет? – Тут хитро́ подкидывает костяную палочку. «Палец» закручивается в воздухе и падает на доску так, как этому навозному жуку угодно. – Наша богиня, великолепная Не́фир, танцевала сенет с богом смерти, Суба́ну. Каждый раз, играя, мы повторяем этот танец – всегда по-разному. Изящно. – Он делает ход, и я мысленно соглашаюсь: и впрямь изящно. – Утонченно. Красиво.
Его фишки и правда танцуют. Так змея выделывает кольца для заклинателя, внимательно следя за его дудочкой.
– А в Иштарии, особенно в Уруке, я слышал, предпочитают танцу гонки, – заканчивает Тут тоном «фу, какие же вы варвары».
Угу, а скарабеи делают шарики из навоза.
– Я тоже давно хотел сказать, о великий… Позвольте выразить мое восхищение. – Тут откидывается на спинку кресла, выпятив непомерный живот, который его юбочка даже не пытается скрыть. – Ваша богиня, прекрасная Шамирам, улыбается вашему роду. Это же великое счастье, когда боги к нам великодушны!
– Боги всегда благоволят царскому роду, ихаб. Разве у вас не так?
Тут смотрит, как я делаю ход, потом оглядывает замерших с подносами рабов, пальцем подзывает того, что с фруктами. И принимается медленно, неторопливо – ну точно как жук-навозник – катать из одной руки в другую финик. Раб стоит перед ним на коленях, держа на вытянутых руках поднос.
– О нет, великий. Наш повелитель и сам бог. Сам сиятельный властелин звезд и солнца зачал его госпоже нашей, царице Инта́ру. А принимала роды пряха Таа́м.
Ну да, ну да. И гробницу себе этот ваш бог строит еще при жизни, всех уверяя, что уж он‐то никогда не умрет. То есть, конечно, умрет, но тут же переродится. В Земле Черного Солнца интересные отношения со смертью.
– Признаю мудрость вашего царя, ихаб, однако мы в Иштарии смотрим на божественность иначе. Нам здесь, – я с трудом удерживаюсь, чтобы не добавить издевательское «варварам», – кажется странным, когда бог думает о смерти.
На лице Тута мелькает улыбка, словно он только что сделал удачный ход. Впрочем… Я смотрю на игральную доску. План посла Черного Солнца видно сразу, но, даже зная о нем, не уверен, смогу ли я обернуть его в свою пользу.
– Неужели? – Тут словно невзначай запускает пальцы в волосы склонившегося перед ним раба – будто перепутал их с фруктами на подносе. – Традиции Иштарии и впрямь непостижимы. Но ваша богиня, о великий, разве не стала неожиданно… человечнее?
Моя рука замирает над игральной доской.
– Человечнее?
Ветер качает виноградную лозу, ползущую по стене беседки. Тут оставляет в покое волосы раба и цепко выхватывает из листвы золотистые ягоды. Жаль, что я приказал потравить всех змей в саду после случая с невольницей, которая наступила на гадюку. Вот была бы потеха, встреться Тут сейчас с какой‐нибудь гадиной.
Он улыбается, отправляя в рот ягоды, одну за другой. Смотрит на поднявшегося раба, облизывая тонкие губы. Черные жучьи глазки голодно блестят.
– Слухи, должно быть, о великий. Россказни рабов – разумеется, я уже приказал вырвать язык одному такому болтуну. Однако он клялся, что прекрасная Шамирам теперь человек.
Я не могу сдержать смех. Мгновение спустя ко мне присоединяется Тут – его живот безобразно вздрагивает в такт хохоту. Заглянувшая было в беседку чайка, испугавшись громких звуков, с криком улетает.
– Ихаб, вы что, верите выдумкам рабов? – успокоившись, спрашиваю я.
Тут не сводит с меня внимательного взгляда, даже когда берет с подноса второй кубок мятной воды. Пей, давай, может, хоть двойная доза яда заставит тебя проваляться в постели… Допустим, месяц.
– Прошу меня простить, о великий, но и мне порой любопытно прогуляться по базару, послушать сплетни… У всех свои слабости.
Вот именно. И я совершенно уверен, что ни на каком базаре подобное не болтают.
– Вы б на базаре поосторожнее, о любопытный ихаб. Сами знаете, как в Иштарии относятся к торговцам с вашей родины, – мой голос звучит благожелательно, несмотря на слова. Ведь Тут – гость в моей стране, и я обязан о нем заботиться, будь он проклят!
Тут поджимает губы, и я зову самую аппетитную из рабынь – с фруктовым льдом. Тройная доза яда должна ведь сработать!
– Великолепная госпожа наша Шамирам, разумеется, может делать что пожелает, даже притворяться человеком. Она не раз это делала, и горе тому, кто испортит ее забаву. Но вряд ли это хоть сколько‐то умалит ее божественность, – говорю я, наблюдая, как Тут сглатывает, не отрывая глаз от обнаженной груди рабыни. – Прекрасная шутка, ихаб.
– Рад, что развеселил, о великий.
Тут якобы случайно промахивается мимо ложки в чаше со льдом и попадает по плечу рабыни, где и задерживается. Мерзкая картина – девицу мне даже жаль. Мелькает мысль после наградить рабов… пожалуй, всех. И успокоить. Отдать последнего слугу на пожирание жуку, пусть сотню раз божественному? Вот уж нет!
Но тут посол Черного Солнца продолжает:
– Раз уж речь зашла о веселье, то ничтожный слуга моего царя смеет просить великого повелителя Иштарии почтить своим присутствием скромное жилище этого слуги.
«Как велеречиво! Сам‐то не запутался?» – с досадой думаю я. Неужто царь Черного Солнца снова празднует день своего рождения? Недавно же был. Варварский обычай, никак к нему не привыкну. Ежегодно чествовать бога – вот заповеданный Небом порядок вещей, отмечать же день рождения человека – неуместно и странно. Однако что еще ждать от проклятой земли, где всерьез верят, будто их царь – бог?
Я задумчиво поглаживаю бороду, размышляя, не удастся ли придумать себе какое‐нибудь важное и, главное, неотложное дело. Конечно, я волен отказаться – и тогда в Землю Черного Солнца полетит секретное донесение, что царь Иштарии стал немощен и рабыни уже не соблазняют его, как раньше. Возможно, он и армию не удержит? Стоит проверить.
– О великий, – Тут, разом забыв про рабыню, наклоняется над доской и говорит тише, почти шепотом, который, впрочем, отлично слышно даже сквозь музыку арф, – мне удалось добыть юных невольниц из-за гор. Они невинны и чисты… М-м-м! Они быстро учатся – из них можно вырастить настоящие жемчужины гарема.