Ну вот, начинается! Что ж ты не отправил эти жемчужины своему повелителю, если они так драгоценны?
– Одна из них гибкая, как змея, а другая поет столь чудесно, что птицы слетаются послушать. Я обязательно покажу их вам, о великий. Уверяю, вы останетесь довольны.
Угу. Одна из этих прелестниц станет танцевать с кинжалами и, пока вторая поет… А в меня перед этим вольют вместе с вином столько яда, что и демон бы захмелел.
– Ихаб, – усмехаюсь я, – змей и девиц не сравнивают в Иштарии. Или сравнение будет не в пользу красавицы.
Тут покаянно опускает глаза, косится на бедра девушки с фруктовым льдом и говорит виновато:
– Ваш язык странен и сложен для выходца из Земли Черного Солнца, о великий. Прошу меня простить.
Я улыбаюсь. Мой черед делать ход.
– Что ж, ихаб, и мне есть чем порадовать слугу моего брата-повелителя.
Тута, как обычно, перекашивает, когда я пытаюсь «породниться» с его царем. Как же, повелитель Черного Солнца едва ли не бог – а тут какой‐то бывший садовник навязывается ему в побратимы!
– Хотите получить в подарок чужеземца из-за гор? – продолжаю я.
Глаза Тута расширяются. Выглядит смешно: ни дать ни взять удивленная блудница, которой не заплатили.
– Того самого? – выдыхает он, похоже, с огромным трудом справляясь с собой.
Да, думаю я, того самого, которого ты, навозник, упустил на последнем аукционе. А уж как слюнями‐то капал! Я откормил мальчишку, чтобы был пожирнее, и дал яд, а целитель объяснил, как вернее убить тебя, если ты снова не отравишься, когда его сожрешь.
На игральной доске у нас выходит ничья. Как и в жизни. Я не могу отказаться от настойчивого приглашения, хотя подозреваю, чем это для меня обернется. А Тут ни за что не откажется от желанного раба. У всех свои слабости.
– О великий, смею ли я уточнить? – осторожно подбирая слова, говорит Тут напоследок, когда игру уносят, а я собираюсь встать из-за стола. – Вы упоминали, что залогом нового мирного соглашения станет царевич…
– Если только ваш, – усмехаюсь я.
Тут изумленно поднимает брови. Неужели иноземцу и правда так сложно постичь наши обычаи? Он был тогда на площади и, конечно, все видел. Так и не понял?
Очевидно, нет, потому что у него вырывается:
– Вы решили отдать его другому, о великий?
– Ихаб, вы говорите о царевиче так, – ровным тоном замечаю я, – словно это раб.
Тут немедленно прижимает руки к груди и кланяется.
– Простите, о великий, должно быть, мой рассудок помутился из-за жары. Я лишь хотел спросить, не решили ли вы отослать царевича Юнана… в Землю Кедров, к примеру?
– Наши традиции и впрямь слишком сложны для понимания выходцу из Земли Черного Солнца, – усмехаюсь я. – Жизнь Юнана отныне принадлежит великой богине Шамирам. Разве в Земле Черного Солнца нет жертвоприношений?
Тут кусает губу, прежде чем ответить. Любопытно… Не помню его раньше таким взволнованным.
– Да, о великий, так было бы и в моей стране. Однако, когда служба царевича богине закончится… – Тут замолкает, внимательно глядя на меня.
Закончится? Ну конечно! Я забыл про этот глупый обычай Черного Солнца отправлять царевичей в храмы богов, посвящать в жрецы на срок, угодный их повелителю. Действительно, странные у иноземцев отношения с богами.
– Когда великая Шамирам устанет от моего сына, ихаб, она заберет его сердце, и он умрет, чтобы служить ей как дух. Наша богиня не делится тем, что принадлежит ей. Никогда. В отличие от ваших богов, как я понимаю.
– Наши традиции различны, как небо и земля. И все же как Отец-Небо и Матерь-Земля породили могущественного сына-солнце, так и наш союз может быть плодотворным, – вежливо замечает Тут и в последний раз смотрит на рабыню с фруктовым льдом.
На мгновение я представляю на месте невольницы Юнана, а Тута – в роли царя Черного Солнца. Царь сейчас стар, но я помню безумный блеск в его глазах. Одна возможность сделать больно мне – через моего сына, – должно быть, будоражит царя. Повелитель Черного Солнца любит пытки. Наверное, он не так изобретателен, как его посол, и не отдает рабов жукам, однако… Конечно, я думал об этом раньше. Но слепое ничтожество ничто не связывает со мной, кроме досадного момента его зачатия. Если я что и испытывал, представляя, как отправлю его царю Черного Солнца, так это облегчение.
Сейчас все иначе. Странно. Юнану ссылка пошла бы на пользу – он слишком дерзок. Но теперь, когда я представляю это… Чувствую унижение. Наверное, дело в том, как этот щенок вел себя во время жертвоприношения. И после – когда без слов отправился со жрицами Шамирам.
Неожиданно. Я не знал, что слепое, немощное ничтожество способно на такое. Пожалуй, мне стоило присмотреться к нему пристальнее. Удивительно, но в тот вечер я впервые увидел в нем что‐то… что очень напомнило меня в его годы.
Наверное, это что‐то разглядела в нем и Шамирам, иначе зачем она оставила его в живых? Вряд ли дело во внешности, мы совершенно не похожи. Лицом Юнан напоминает скорее саму богиню – грубое подобие, но все же. Для девицы это была бы похвала, но не для юноши. Да, щенок вырос слишком женственным. Наверное, потому, что не держал в руках меч. Кем еще он мог стать? Евнухом-книгочеем. Похоже, читать слепец все же может, но стать воином – никогда.
Тощий мальчишка с остекленевшими глазами не выходит у меня из головы уже второй день. Я думаю о нем и сейчас, после встречи с Тутом, направляясь в лучшие покои гарема, где разместили его и взбалмошную богиню, которую за каким‐то демоном понесло в город. Что она там разрушила? Школу? Кто‐то из детей взглянул на нее косо? Или учителя не слишком расторопно рухнули ниц? Мелко для великой госпожи.
А Юнана даже жаль – я‐то знаю, сколько сил нужно, чтобы ублажить пресытившуюся богиню. Странно, что он еще жив, ведь Шамирам, по словам моих соглядатаев, не отпускает его от себя.
В гареме царит сонная полуденная тишина. Или евнухи спрятали наложниц от богини, или этим куклам самим ума хватило не высовываться. Шамирам не завидует чужой красоте – слишком тщеславна. Но когда сердится, женщин не щадит. Это красивый мужчина может ее привлечь, заставить сменить гнев на милость. У женщин же нет ни единого шанса.
Евнухи разбегаются с моего пути, словно напуганные ящерицы. Я их не тороплю. Идти на поклон к Шамирам всегда мерзко, но сегодня я даже приблизительно не могу угадать ее настроение. Школу она разрушила со зла или случайно? Юнан смог подарить богине улыбку или уже надоел? Если второе – оказаться на его месте я не хочу. Мне выгодно, чтобы она подольше занималась царевичем. Он для меня не опасен, даже Шамирам не придет в голову отдать трон слепцу. А вот любому из достойных юношей высокого рода – вполне.
У позолоченных дверей, где со створок на меня скалятся ягуары – во дворце всегда готовы комнаты, чтобы принять богиню, если она того пожелает, – мне салютуют евнухи-стражники. Я жду, что они распахнут мне двери, но рабы отчего‐то мешкают. Мои собственные стражи замирают у меня за спиной, мгновения текут, как песок сквозь пальцы. Я недоуменно оглядываюсь, невольно поглаживая рукоять спрятанного за поясом кинжала.
Наконец слева раздается:
– Простите, повелитель, но великая госпожа сейчас отдыхает и не может вас принять.
Я поворачиваюсь на голос: юный безбородый евнух в простой одежде горожанина даже не собирается вставать на колени. Он смотрит словно вскользь, но меня удивляет не это, а его хриплый голос. У евнухов, особенно молодых, он всегда звучный и приятный.
Потом я встречаюсь взглядом со стражей у дверей – те немедленно падают ниц.
– Уберите отсюда этого безумца. – Обычно царю не приходится говорить, чтобы подобное было исполнено, но сегодня слуги отчего‐то медлят. Они не двигаются и сейчас, а евнух усмехается.
– Вы ополоумели? – забывшись, повышаю голос я. – Хотите поскорее отправиться в царство Эрешкигаль? Выполняйте!
Усмешка евнуха становится шире. Ударить его было бы недостойно, но гнев требует выхода, и я бросаю:
– А тебя, ничтожный глупец, я пришлю в подарок послу Черного Солнца. Уверен, ты про него слышал.
В гареме, конечно, знают о Туте и его боге-покровителе. Но и сейчас улыбка с губ евнуха не пропадает, когда он говорит:
– Отец, вы уж определитесь, к кому в пыточную желаете меня отправить: царю Черного Солнца или всего лишь его послу?
Хорошо, что он не видит, потому что мгновение я точно не могу прийти в себя. Рука поднимается сама собой – ударить.
Бить собственность богини нельзя. Преступно даже волос на его голове тронуть! Но моя растерянность немедленно превращается в ярость.
– Юнан?
– О да, отец. Хотел бы я сказать, что рад вас видеть, но вы же знаете – это невозможно.
Глава 25Обманутая
Небо прогневалось на меня – оно не щадит моего драгоценного царевича. Небо одарило его безумием!
– Пожалуйста, замолчи! – умоляю я, повиснув у Юнана на плечах.
Конечно, он меня не слышит.
– Щас цапну! – визжит отъевшийся, раздобревший на благодати госпожи Шамирам, а оттого еще более мерзкий Гнус. Он скачет вокруг царя, как пес, которому хозяин вот-вот кинет кость. Злой, оскаленный пес. – Ца-а-апну!
Откуда‐то сверху слышится издевательский смех царского защитника. Этот дух предпочитает оставаться невидимым – мы с Гнусом имели сомнительное удовольствие лицезреть его лишь однажды, когда подросшего Юнана поймали в гареме у любимой царской наложницы. Та кричала, что царевич насильно ею овладел, хотя сама выманила его из укрытия ласковыми посулами и сладостями.
Саргон тогда в гневе чуть не убил сына, а его защитник так же смеялся – огромный, похожий на змею с капюшоном. Я думала, он сожрет Гнуса, но нет, только поиграл, обслюнявил и бросил. Мне кажется, он безумен, как порой и царь.
Саргон смотрит сейчас на сына со снисходительным презрением, то есть чуть ласковее, чем обычно. Меня удивляет такая перемена, но Юнан вряд ли ее замечает.