Саргон удивляется настолько, что даже поднимает взгляд на госпожу. И впервые начинает запинаться:
– Моя… г-госпожа… Я…
– Ты сделаешь, как я хочу, – подмигивает богиня. – Ты уже разозлил меня, Саргон. Поверь, ты не хочешь злить меня больше. Ах да, те дары, что ты мне отправил, – не шли мне больше ничего, лучше разберись с Уруком. Я хочу, чтобы жить в нем было удобно и хорошо не только знати. Каждый смертный здесь для меня важен. Не только тот, кто может принести мне дар подороже. Тебе ли не знать, сын садовника.
В глазах Саргона мелькает ненависть, и он поскорее утыкается лбом в пол. Его голос звучит глухо, но по-прежнему ровно:
– Да, великая госпожа.
– Молодец. И молись, чтобы твой сын подольше радовал меня. – Богиня окидывает Юнана оценивающим взглядом, и у меня сжимается сердце.
Не смотри на него так, не надо! Не делай ему больно!
Госпожа Шамирам продолжает:
– С ним я забываю о некоторых досадных вещах, так огорчавших меня ранее. О твоем предательстве, например. – Она вздыхает и добавляет капризным тоном, глядя в окно, где солнце светит сквозь листву винограда: – Скучно…
Юнан настороженно поднимает голову, а Саргон, снова сев в кресло, торопливо говорит:
– Великая госпожа, быть может, вас развлечет праздник?
– Праздник… Ты людям воду сначала дай, а потом празднуй, – поджимает губы богиня. Но видно, что ей интересно: глаза блестят, и на царя она смотрит без прежнего высокомерия, с любопытством.
Саргон кивает.
– Конечно, моя госпожа. Однако у посла Земли Черного Солнца завтра пир. Помнится, вам нравились иноземные диковинки, а господин Тут обещает, их будет множество. Если вы пожелаете оказать честь… – Он не заканчивает, просто смотрит в сторону богини, старательно не встречаясь с ней взглядом.
Госпожа Шамирам пару мгновений молчит, потом наклоняет голову и начинает наматывать черный локон на палец.
– Пи-и-ир. Что ж, я подумаю. А сейчас уходи, Саргон. Ты меня утомил. Мне скучно. А ты знаешь, что бывает, когда я скучаю.
Царь бросает в сторону сына короткий взгляд, в котором я с удивлением замечаю жалость. Потом встает с кресла и кланяется.
– Да, прекрасная госпожа. Благодарю, что почтили своим присутствием мой дворец. Я немедленно исполню все ваши приказания.
Богиня отворачивается. Царь уходит в полной тишине – пятясь и не разгибая спины. Зыркая по сторонам, на нем едет змей-защитник, раздувая свой яркий капюшон.
А когда дверь за ними закрывается, я вдруг слышу облегченный выдох, а следом – смех.
Глава 26Настоящая
Мне страшно – до сих пор, хотя царь ушел, пусть он как будто поверил, пусть я победила. Меня трясет от смеха, вовсе не веселого. Просто со смехом уходит напряжение, в голове становится пусто и звонко, а из глаз брызжут слезы. Вот царь сейчас увидел бы – хороша была бы богиня!
Я смеюсь, не могу остановиться, а комната вращается – раз, другой, третий. Снова в нос ударяет медовый, приторный запах местных цветов – слишком яркий, причудливо-странный. В ответ живот сводит, к горлу подкатывает тошнота. Я хватаюсь за синий столик – тот оказывается прямо под рукой, неожиданно крепкий. Неужели каменный?
– Юнан, ты в‐видел? Видел? – Дура, как он мог видеть, он же… ох! – Юнан?
Царевич бросается на пол, закрывая голову. Прямо мне в ноги.
– Юнан? – От удивления пополам со страхом мне неожиданно становится легче. – Что?..
– Великая госпожа, – бормочет Юнан, – простите ничтожного смертного…
И комната снова принимается вращаться, только на этот раз вместе со мной. В глазах темнеет, но я кое‐как, на ощупь, добираюсь до кровати и падаю на подушки. Голос звучит слабо, невнятно, но в звенящей тишине его слышно:
– Юнан, что ты? Это же я. Ты поверил, да? Прости. Прости, пожалуйста. Я думала, ты меня сразу раскусишь. Думала, подыграешь. Пожалуйста, встань.
Царевич медленно поднимает голову: глаза стеклянные и блеклые, как у куклы, а на лбу морщинки, когда он подается вперед и напряженно прислушивается.
– Прости, – повторяю я и смаргиваю слезы. Или пот. А скорее и то и другое. – Я проснулась – тебя нет. Пошла искать. У дверей слышу – вы с царем ругаетесь. Что мне было делать?
– Хилина? – тихо спрашивает Юнан.
Мне чудится в его голосе отчаянная надежда. Что ж, понятно: если он поверил, что та Шамирам – с фресок и мозаик – вернулась, то наверняка решил, будто ничего хорошего ему это не сулит. А тут всего лишь я. Опять.
– Кто же еще? Встань, пожалуйста. – Я снова оглядываюсь, тяжело сглатываю. – Где мы? Это ведь не храм? Не помню там такой комнаты.
Юнан медленно, осторожно поднимается.
– Нет, Хилина, это дворец. Мы в гареме.
– Правда? – На меня опять накатывает волна паники. Я прижимаю руки ко рту, пережидая очередной приступ тошноты. В ушах стучит и звенит одновременно. – А как мы… Как мы оказались во дворце?
Царевич досадливо дергает уголком рта.
– А где еще нам быть? Ты потеряла сознание. Вокруг толпа, которая напрочь забыла о почтительности. Молись, чтобы все подумали, будто Шамирам все еще играет, потому так милостива, – добавляет он, понижая голос. – Конечно, нас забрали царские стражники.
Перед глазами встает вереница повозок от дворца к храму. Юнан сказал утром, это дары его отца. Что ж, куда меня могли отвезти царские стражники, как не к своему господину? Богиню, которая якобы притворяется, что потеряла сознание.
– А тебя… – Я запинаюсь, кое‐как выравниваю дыхание и продолжаю: – Тебя они не выслушали?
Не верю, что царевич так уж рвался во дворец. Впрочем, разве что это очередная интрига, которой я не понимаю?
– Меня? – Юнан усмехается. – Когда богиня молчит, а значит, согласна? Конечно, нет. Кто я такой, чтобы отдавать им приказы?
– Сын царя.
– Слепец, Хилина, обуза и ничтожество. Ты никак не запомнишь?
Комната опять вращается. Мне чудятся тени, они движутся, а некоторые даже сияют. Как тени могут сиять? Но у них получается.
– Юнан…
«…мне нехорошо», – я не могу это сказать. Не могу признаться, что мне плохо. Не могу попросить о помощи.
Снова тени танцуют, и одна из них – яркая, радужная – Лииса на коленях неподалеку от кровати. Она встревоженно смотрит на Юнана, потом на меня. Рядом еще одна тень, юркая, как крыса, она вьется и скользит по полу, тянет тонкие лапки, словно молит меня о чем‐то.
Мне и правда нужна помощь, потому что у меня галлюцинации. Теперь уже наверняка.
– Юнан? – Как же жалко звучит мой голос. Царевич хмурится, и я невольно поправляюсь, говорю совсем не то: – Это нормально для царя – встречать богиню в гареме? Наверное, стоило обидеться?
Господи, зачем я это спрашиваю, когда больше всего на свете мне хочется крикнуть: «Забери меня отсюда! Помоги! Спрячь там, где я могла бы отлежаться и все это – тени, звон в ушах, слабость и головокружение – исчезло бы».
Кажется, Юнан в ответ фыркает.
– Нет, не стоило, Хилина, даже богиня остается женщиной. А значит, ей место в гареме.
– Неужели? – вырывается у меня чужим, холодным тоном.
И эхом звучит в ушах отчаянное: «Моя госпожа, не гневайтесь! Это лучшие комнаты на женской половине. Умоляю, госпожа!»
В ответ тот же холодный – мой, но словно бы и нет – голос произносит: «Дзумудзи ты принял иначе, царь. Ты не запер его в золотую клетку – ты пригласил его на пир и отдал ему почетное место. Ты устроил игры в его честь, ты праздновал десять дней и ночей. А что же достается мне?»
Я откидываюсь на подушки, чувствуя, как волной в груди поднимается гнев – снова мой и не мой одновременно.
«Великая госпожа, я повелю усладить ваш слух музыкой, я призову прекрасных танцовщиц, дабы развлечь вас, о великая богиня. Я…»
«Ты сделаешь все это сам, – теперь мой голос сладок, как отравленный мед. – Ты станцуешь и сыграешь мне, царь. Сейчас».
Он исполнил мою волю – я же забрала его сердце. А после пришла к его сыну и спросила, усвоил ли он урок. То был другой царь, давным-давно – как же смертные считают годы? Столетия назад. И…
Я до крови кусаю губу – видение исчезает.
Это все слабость, мигрень и наверняка Дзумудзи. Неспроста я видела его, прежде чем потерять сознание. Конечно, это все он подстроил, наверняка заколдовал меня. Я уже убедилась, что здесь существует магия. Не смогла принять – но помнить‐то о ней стоит.
Я слизываю кровь, смотрю на царевича. И снова чувствую приступ паники.
– Юнан, а царь, – мне тяжело говорить, голос слабый и тихий, – ведь ударил тебя?
– Я ему перечил, – пожимает плечами царевич.
– Да, и у тебя была кровь. А… Куда она делась?
Юнан проводит пальцем по щеке, задевает рот. Снова пожимает плечами.
– Ты меня вылечила. Я должен быть благодарен?
Меня начинает трясти.
– Я?
– Ты колдунья, Хилина, – устало говорит Юнан. – Довольно притворяться, у тебя кошмарно получается.
– Но я не колдунья!
Юнан усмехается. А мой взгляд вдруг упирается в его грудь, скрытую под серым от пепла хитоном.
Снова воспоминание: другой юноша, красивее, спокойнее, чувственнее, целует меня, а я прижимаю руку к его груди, где сердце стучит так громко, что этот звук эхом отдается в ушах. Юноша… Нет, целая вереница таких, как он. Всполохи чувств мелькают в памяти, образы – быстро и ярко, как в калейдоскопе, пока не сходятся на одном: костяная шкатулка, полная сияющих звезд.
– Хилина, я заметил, – голос Юнана доносится словно сквозь толщу воды, – ты можешь заставить подчиняться. Ты очаровала Ралина и его друзей. Ты беседуешь с духами, и они покорны твоим приказам. Ты умеешь лечить – ты сделала это с ранеными детьми, а теперь и со мной. Это благородно, и я тебе благодарен, но настоящая Шамирам никогда бы так не поступила.
– Это все Дзумудзи. – Я трясу головой, пытаясь заставить видения – галлюцинации – исчезнуть. – Это он, не я. Ты мне не веришь?