Кутаясь в благодать, как в плед – хотя в местном климате уместнее сравнение с полотенцем, – я выхожу на балкон и дышу полной грудью. Солнце только‐только встало (ты видишь меня, Уту? Приветствую, брат!), на горизонте еще дрожит золотистая дымка, а небо уже бездонно-синее, точнее любого синоптика обещает жару. В Иштарии сейчас лето, так что неудивительно. Я помню, да, теперь помню – здесь бывает и зима. Дождливая, иногда даже прохладная. Время сестры моей Эрешкигаль.
А сейчас мое. И думать не хочется больше ни о чем. Только смотреть на раскинувшийся внизу сад и город за ним. Мой город. Я дома! Я наконец‐то дома!
Отец-Небо, ты видишь меня? Я вернулась.
– Сорвется! – вдруг скрипит совсем рядом чей‐то голос. – Ай, сорвется!
Вздрогнув, я оборачиваюсь.
По карнизу слева, прямо над постом стражи, цепляясь за стену, медленно идет Юнан. Он облит солнечными лучами, его хорошо видно, но я все равно на всякий случай протираю глаза. Рядом, балансируя хвостом, топчется крыса. Громадная, величиной, наверное, с теленка. Это ее голос я слышала.
– Сорвется! – стонет она. Или это он? – Сейчас точно сорвется!
Бледная до синевы Лииса мечется рядом. Крыльев у нее нет, но в воздухе она держится прекрасно. Неудивительно – бывшая‐то радуга. Дзумудзи знал, кого отправить ко мне на службу. Лииса тянет к Юнану тонкие руки, потом прижимает их то к груди, то ко рту. Живое воплощение отчаяния. Да уж, я бы тоже пришла в ужас, если б предмет моей любви вышел за окошко погулять. Слепой.
Медленно выдохнув, я щурюсь и сосредотачиваюсь. Медовая нить коконом закручивается вокруг царевича, и тот ступает увереннее, а Лииса, прижав руки к груди, кланяется мне.
– Сорвется, – бормочет крыса. Ее черный носик дергается, рот открывается, и тонкий змеиный язычок слизывает капли благодати. Распахнув глаза, крыса смотрит на Юнана, потом на меня и выдыхает: – Ох, великая госпожа, благодарим за вашу милость!
А глазки при этом жадно блестят: мол, а мне вкусняшку?
Защитники – отражения смертных в мире духов. Защитник Юнана – крыса. Наверное, мне стоит задуматься.
С усмешкой я протягиваю руки и говорю:
– Слева от тебя перила на расстоянии шага.
Юнан вздрагивает, замирает. Я окутываю его благодатью, мысленно прошу успокоиться. Ты нужен мне, ты мне нравишься. Пожалуйста, не делай глупостей.
– Юнан, спускайся, пожалуйста. Нам надо поговорить.
Сейчас царевич кажется мне другим. И не только потому, что одет как раб и балансирует на карнизе. Просто раньше он был для меня несчастным, страдающим парнем с самооценкой ниже плинтуса и поистине царским гонором. Сейчас я вижу юношу, который родился про́клятым, но не сдался и сумел дожить до своих… Сколько ему? Восемнадцать? Девятнадцать? Как ему это удалось – при Саргоне, который помешан на собственном совершенстве? Какой бог хранил тебя, Юнан?
Помедлив, царевич все‐таки поворачивается ко мне и прыгает – неуклюже, прямо в мои объятья. Погорячилась я насчет перил на расстоянии шага. Мой шаг короче.
– Хилина? – выдыхает Юнан, лежа на мне. И тут же, невероятно меня удивляя, спрашивает: – Очень больно?
– Не очень. Но ты с меня все‐таки встань.
Он торопливо поднимается. Чуть снова не теряет равновесие, хватается за перила. Рядом уморительно скачет его крыса. М-да, даже сердиться не получается. На саму себя. Но я все равно говорю:
– Ты сдурел? Ты царевич, гимнаст или кто?!
Юнан крутит головой, напряженно вслушиваясь. Тонкие руки с паучьими пальцами скользят по перилам.
Я сглатываю, поправляю тонкое льняное платье, которое приспособила здесь под ночную сорочку.
– Пожалуйста, не делай так больше.
Юнан прижимается к перилам спиной.
– Меня заперли по твоему приказу? Что ты от меня хочешь, Хилина?
«Если он и спятил, то все же не окончательно, – с облегчением думаю я. – Раз говорит со мной, а не пытается снова сбежать».
– Не нужно пытаться меня заколдовать, – добавляет царевич. – Скажи, чего ты хочешь, я это сделаю. Моя жизнь и так в твоих руках, Хилина. Я говорил это и повторю снова. Таковы наши традиции. Не нужно во мне сомневаться.
Его крыса смотрит искоса, словно никак не может решить: упасть ниц, как и положено духу в присутствии бога, или броситься защищать своего человека. Это тоже кое-что о Юнане говорит. Например, сейчас он лжет и пытается выиграть время, а еще готов на все, лишь бы выжить. Даже напасть на страшную колдунью. Храбрый юноша.
Ты нравишься мне, царевич. Я буду полной дурой, если и впрямь ненароком заберу твое сердце. Зачем – ведь я хочу твою дружбу. Ты мне нравишься, я восхищаюсь тобой. Пусть ты и колючий – твоему защитнику превратиться бы не в крысу, а в ежа. Но, очевидно, ты скорее укусишь исподтишка, чем спрячешься от мира за броней. И это мне тоже очень нравится. Ты как Саргон – только без его самолюбия и самоуверенности. А значит, куда умнее.
– Юнан, обещаю: что было этой ночью и вчера днем – никогда не повторится, – говорю я тихо, ровно, не делая попытки подойти. – Моя сила вышла из-под контроля, иногда это случается. Но очень, очень редко. И больше, уверена, не повторится. Поэтому прошу тебя, не делай глупостей.
Царевич усмехается.
– Значит, теперь ты не отрицаешь.
– Что именно?
– Что ты колдунья.
Я вздыхаю. Лучше так, чем богиня. Если признаюсь, что была раньше Шамирам, он, наверное, просто сиганет с балкона, не дослушав, потому что Шамирам не стала бы его слушать. Шамирам смертный мужчина был нужен только для одного – и я совершенно не хочу вспоминать, как это происходило.
Сейчас все иначе. Сейчас я другая – вот на этом и остановимся.
– Колдунья. Да. Но моей магии бояться тебе не нужно. Мы же союзники. Верно?
Он хмурится. И внезапно говорит:
– Да, пожалуй, так лучше.
– Лучше?
– Что ты не обычный человек. Было бы странно, если бы Дзумудзи воспользовался простой смертной. – Я морщусь, слыша это имя, но Юнан, конечно, не видит. Он продолжает: – Если царь усомнится, если узнает, что ты не богиня, а всего лишь человек, ты пропала. Мы пропали. Но раз ты колдунья, то мы действительно сможем его обмануть. Да. Так и впрямь лучше.
Я невольно смеюсь. Не могу удержаться. Давай, царевич, пугай меня Саргоном, который сам наверняка дрожит от страха.
– Хилина, это вовсе не смешно. Подумай…
– Без меня тебя убьют, – перебиваю я. – Ты прав: это вовсе не смешно. Между прочим, в чей храм ты собирался бежать?
Царевич снова вжимается в перила и дрожащим голосом переспрашивает:
– В храм? О чем ты, Хилина?
– Помнишь, ты предлагал побег? В чей храм ты бы меня продал? Кто тебе покровительствует, Юнан?
Целое мгновение мне все‐таки кажется, что он бросится с балкона вниз. Я укутываю его благодатью, стараясь не обращать внимания на уморительную крысу, которая так и топчется между нами. И на Лиису. Перед ней я чувствую вину – за Дзумудзи. А еще эта радуга мне тоже нравится. Не понимаю почему. Может, это ностальгия по Золушкам – я все‐таки любила эту работу, или меня восхищает любовь духа к человеку. Это почище Ромео с Джульеттой, которые друг с другом хотя бы поговорить могли.
– Ты внезапно заинтересовалась нашими богами, Хилина? – спрашивает Юнан. И отпускает перила. Нет, не прыгнет. Я тоже ему нужна, причем куда сильнее, чем он мне. Попробует договориться.
Я вздыхаю.
– Нет. Просто любопытно, куда ты собрался бежать – слепой, по крышам. И я не приказывала тебя запереть. Ни в коем случае. Юнан, моя неуклюжая магия тебя напугала – прости. Но ты все еще единственный, кому я в этом мире доверяю. Прошу, не бросай меня здесь.
Он горбится, а я в упор смотрю на его защитника. Давай, крыса, тебе‐то уж точно невыгодно, чтобы твой человек свернул шею. Вам у Эрешкигаль не понравится, зуб даю. Мне не понравилось.
Бр-р-р, не вспоминать, ни в коем случае не вспоминать!
– У меня нет покровителя, – наконец отвечает царевич. – Кроме тебя. Ты права: без тебя меня, скорее всего, убьют. – Он мгновение молчит и кажется сломленным, раздавленным этой правдой. Я прекрасно его понимаю: доверять страшно. Но Юнан справляется. Он поднимает голову и спокойно продолжает: – Если приказ запереть меня был не твой, Хилина, тогда ты должна поговорить с Верховной жрицей.
А вот и царственный тон прорезался. «Должна…»
«С удовольствием, – думаю я. – Совсем тут без меня распустились».
– И все это нужно повернуть в нашу пользу, – добавляет Юнан. – То, что было ночью. И вчера. Еще нам давным-давно нужны ягуары. Можно найти ручных. Я что‐нибудь придумаю. Ты же не боишься больших хищных кошек, Хилина?
Ягуары. Я невольно оглядываюсь, готовая увидеть Ниншибуру, и сердце сжимает тоска. Нинь, верный мой, подожди еще немного. Я приду за тобой. Только пойму, что происходит, – и обязательно приду. Прости меня, я была такой эгоисткой!
– Не боюсь. Но не торопись, большие хищные кошки не самая серьезная наша проблема.
– Согласен. Шамирам давно забрала бы мое сердце, – голос царевича звучит встревоженно. – Нужно чем‐то объяснить твое внимание к ничтожному слепцу. Хилина, дослушай! Это важно. Шамирам всегда выбирала красивых мужчин. Я же…
– Но ты тоже красив! – вырывается у меня.
Юнан фыркает.
– Да, я слышал, как ты вчера доказывала царю, что я достоин и ценен. Хилина, ты не понимаешь. Возможно, там, откуда ты родом, порядки другие, но у нас богиня, которая долго играет с калекой, вызывает вопросы.
– Какие еще вопросы? – Я старательно убираю из голоса эмоции, хотя внутри все пылает от гнева. Со мной и раньше случались подобные вспышки, и, если честно, я думала, это темперамент такой, холерический. Теперь понимаю.
– «Что великая госпожа Урука в нем нашла», разумеется. – Юнан улыбается. – Хилина, сколько человек ты можешь заколдовать?
– Э-э-э… – И впрямь – хотела бы я знать. То есть это же не считается колдовством – мой взгляд и все остальное. – Ну, я могу сказать сл… А зачем?
– Чтобы мы успели сбежать, разумеется! – Царевич едва ли не смеется.