А вот я смеюсь. Сбежать? О нет, я никуда больше сбегать не собираюсь. Но Юнану говорю, конечно:
– Успеем. Только прошу, если решишь уйти, возьми меня с собой, ладно?
Улыбка Юнана тает.
– Да. Но никакого колдовства, Хилина. Не со мной. Пообещай.
– А лечить тебя можно?
– Никакого.
Я вздыхаю. Что ж… В любом случае это не колдовство. Колдуют иначе. Мне Эа рассказывала: людям для этого нужны обряд, кровь и что‐то там еще. Ах да, свитки, книги. Так что я даже не солгу.
– Обещаю. Никакого колдовства. Мне очень жаль, Юнан, прости меня. Я не понимала, что делаю. Клянусь.
Он мгновение колеблется, потом подается ко мне.
– Ты еще очень юна, Хилина. Пони…
Я обнимаю его, не стесняясь ни того, что я грязная и потная, ни того, что от меня наверняка воняет. Полуголый Юнан в рабской одежде сейчас ничуть не лучше.
– Прости меня, я больше не буду. Ты мне веришь?
Он дергается было, но потом – и это удивительно – обнимает меня сам. Не как ночью или вчера – в этом нет эротического подтекста. Мы просто два одиноких, запутавшихся человека. Богиня и сын царя. М-да.
– Верю, Хилина.
И я выдыхаю в ответ:
– Спасибо.
Удивительно, но мне и правда становится легче – как будто я уже забрала его сердце и выпила силу, как делают созданные Уту духи, нынешние боги Черного Солнца. Правда, сердца они не трогают. Я даже кладу на всякий случай руку Юнану на грудь – и поскорее отнимаю. Сердце на месте, заполошно бьется. Почему же тогда мне так легко?
– Ты должна поговорить с Верховной жрицей, – напоминает Юнан.
Я отстраняюсь.
– Конечно. Прямо сейчас. И вот что, Юнан: ты замечательный. Не верь никому, кто скажет обратное. Они глупы и слепы.
Это смешит его до икоты. Я ловлю настороженный взгляд Лиисы и качаю головой. Защитник-крыса, пьяный от моей благодати, падает на пол лапами кверху – это значит, Юнан тоже сдался. Временно, разумеется. Но это пока.
А сейчас и впрямь нужно объяснить жрицам, кто тут госпожа.
Ну, Урук, держись: твоя хозяйка вернулась. По этому случаю, разумеется, нужно устроить праздник. Я дома и хочу пировать! Боже, Небо, как я хочу наконец расслабиться! Что там Саргон говорил вчера про чей‐то пир? То что надо.
Будем пировать!
Глава 28Расколотая
Как‐то раз мы с Тёмой стащили из подсобки кафе бутылку шампанского – Тёме исполнилось шестнадцать, и мы решили отметить его день рождения по-взрослому. Шампанское оказалось некрепким и не особенно вкусным, но это был первый раз, когда я почувствовала себя пьяной. Сначала в голове шумело, а самоконтроль ослаб. Я чуть было не посмотрела Тёме в глаза, он чуть было меня не поцеловал. Чувство легкости длилось недолго – часа два или три. Потом нам влетело от Андрея, а до меня дошло, что я нравлюсь Тёме не только как друг. Мы едва тогда не разругались.
Сегодня мне кажется, что я выпила сразу три или четыре бутылки шампанского. Голова кружится, я сама себе кажусь всемогущей. А что? Захочу – Юнана царем сделаю. Захочу – с Саргоном поквитаюсь. Пусть он только скажет, что богиня ненастоящая, – я ему покажу!..
В то же время часть меня приходит от подобных мыслей в ужас.
Все не ладится с самого утра. Верховная жрица – как там ее? ах да, Рамина – при первом же признаке божественного недовольства бросается мне в ноги и клянется, что хотела как лучше. Дескать, госпожа, как так, ведь ваш любовник первый начал. Мало того что, скотина неблагодарная, не оценил вашей милости, так еще и сбежать ночью пытался! Да-да, рабов подкупил, они обещали вывести царевича из Старого города. Мерзавец!
Я ловлю себя на мысли: вот бы превратить эту смертную в пыль! Тогда она сразу заткнется и перестанет действовать мне на нервы. Или нет – в насекомое. Чтоб с наслаждением потом раздавить.
Шамирам бы даже раздумывать не стала. Жрица, пусть и Верховная, смеет оправдываться, вместо того чтобы слушать божественное желание? Пусть отправляется к Эрешкигаль и там голосит сколько угодно – прислужники моей мрачной сестры все равно глухие.
Лена, наоборот, вежливо и очень осторожно уточнила бы, что она может сделать и как объяснить, чтобы в будущем госпожа Рамина не запирала царевича, потому что лучше быть порядочной, внимательной и тактичной, если хочешь оставаться в безопасности. Конфликт – это поражение. Сколько раз я спорила с мамой, бабушкой, учителями в школе, одноклассниками и так далее? К чему‐нибудь хорошему это привело? Нет.
Я ограничиваюсь обещанием: еще раз подобное произойдет, и Верховной жрице не поздоровится. Она не показывает удивления и, конечно, заверяет, что никогда больше не посмеет своевольничать. Но мне кажется, начинает что‐то подозревать. Неужели без бури и парочки молний, как привык Дзумудзи, меня и слушать здесь не будут?
Кстати, о Дзумудзи. Его духи исчезли из Урука. Я не сразу это замечаю – еще бы, вчера я о них понятия не имела. Сегодня зрение иногда плывет, и я вижу то, что человеческий разум осознать едва ли способен. Тени. Чудовища. Психоделика какая‐то. Как в индийской мифологии: шесть рук, кожа немыслимого цвета, голова зверя, туловище человека – и это еще более-менее. Есть… эм… образцы и похуже. Раньше Шамирам это не волновало. Как Лену не волновали, к примеру, пауки. Да, на людей не похожи. Но это же пауки.
Но это же духи.
Так вот, когда я разбираюсь, что к чему, то понимаю: прислужники Дзумудзи ушли недалеко. Их след хорошо виден за городскими стенами. И если утром они просто там есть, то к полудню еще и развивают бурную деятельность. Для людей это похоже на бурю. Странную, с десятком вихрей и молниями бурю. В городе при этом ярко светит солнце.
Господи ты боже мой, почему этот истерик не может оставить меня в покое?!
С Юнаном дело обстоит не лучше. Он прямо за завтраком заявляет, что ни на какой пир я не иду. С ума сошла? Тем более у Тута – это попросту опасно! Я же себя выдам. И кому – посланнику Черного Солнца! Он жуку-скарабею поклоняется. Навозному жуку, Хилина! Говорят, он рабов ему в жертву приносит. Хочешь подробности?
Я прошу не портить мне аппетит. Потом признаюсь: мне плевать, кто и кому поклоняется. Помню я того жука – молодой бог, бывший дух. Кто‐то из наших же его и возвысил. Наверняка Мардук – это в его стиле. Лет сто назад скарабей перебрался в Землю Черного Солнца, потом его оттуда в пустыню вроде бы выгнали. Уж с такой‐то мелочью я как‐нибудь справлюсь.
«Как?» – интересуется в голове Лена. Правда, шепотом, и я от нее отмахиваюсь. Как‐нибудь.
За обедом Юнан называет меня упрямой ослицей. И тоже выглядит как будто удивленным, когда я в ответ смеюсь, а не обижаюсь. Поняв, что переубедить меня не получится и угрозы не действуют, он принимается перечислять красоты Урука. «Хилина, даже морское путешествие лучше, чем пир у Тута!»
Много ты понимаешь, царевич! Шамирам помнит, как ей нравились пиры. Там можно танцевать и заглядываться на красивых смертных. А Лене хочется оказаться на вечеринке, откуда не придется уносить ноги, потому что парни сходят с ума от вожделения, а их девушки бесятся от зависти. Я же мечтаю забыться и побыть наконец собой, а не разрываться между Леной и Шамирам, смертной и богиней.
Было бы еще неплохо понять: а я‐то теперь кто?
На закате, спускаясь к паланкину, вижу за городскими стенами зарево – слуги Дзумудзи разошлись не на шутку. Царапает мысль: сколько людей, которых буря застигнет в предместье, погибнет сегодня из-за меня?
Лена требует бросить все и бежать успокаивать духов. Шамирам напоминает, что это вряд ли поможет – скорее всего, меня перенесут в храм к Дзумудзи, а буря продолжится. «В назидание». Очень в стиле Дзумудзи.
Я залезаю в паланкин и думаю, что на пиру отдохну и уже тогда решу, что делать. А еще – может, оно само как‐нибудь решится? Дзумудзи перебесится. Не станет же он устраивать конец света? Побоится Матери.
При мысли о ней меня охватывает такая тоска, что весь путь до дома Тута (метров сто) я молчу. Юнан тоже молчит и выглядит задумчивым. Зачем он здесь?
«Хилина, ты решила, что я оставлю тебя одну?» – сказал он мне за обедом.
«Ну да, позориться в одиночку скучно», – усмехнулась я. Он не улыбнулся.
Меня даже платье не радует – золотые цепочки искуснейшего плетения давят на плечи и натирают грудь. А на подошве сандалий я в последний момент замечаю лазурных змеек – символ царского рода Черного Солнца. И я их, получается, ногами попираю. Не идти же переобуваться!
Вдобавок, как только паланкин вносят в ворота, гремит гром. Ненормально долго, минуты две. У меня потом звенит в ушах и стреляет в висках. Даже странно видеть чистое звездное небо.
Чертов Дзумудзи!
Худшее, что может сделать военачальник перед сражением, – это недооценить противника. Однажды такая ошибка едва не стоила мне жизни. Я запер войско царевича Гуде́и в долине – плоской, как блюдо. Она просматривалась со всех сторон, и у меня было преимущество – высота. Что могло пойти не так? Люди Гудеи устали, у них не было коней и обоза, который за пару дней до этого захватили мы. Всего‐то и нужно было сжать кольцо окружения, чтобы лысые потаскухи из Черного Солнца передохли все до единой.
Река. Я не учел проклятую реку и глупо дал царевичу время – думал позволить моей армии отдохнуть, насладиться едой и вражескими женщинами из обоза, а Гудею я хотел поморить голодом. Несколько дней мы праздновали, а люди Черного Солнца сидели в долине. Мы обменивались послами, ловили соглядатаев. Наконец я решил: хватит.
Господин Мардук тогда отвернулся от меня – боги не благоволят глупцам. Все эти дни люди Гудеи меняли русло реки. Многого не нужно, чтобы коннице стало не проехать. Я еле унес ноги в тот день – и мне еще повезло.
Отчаянный мальчишка был Гудея – шестнадцать лет ему исполнилось, когда мы отдали его Мардуку. Пусть же он служит нашему богу верно!
Меня не отпускает неприятное чувство, и я не хочу признаваться даже себе, что это страх. Кажется, я совершил ту же ошибку снова. Как бы она опять не стоила мне жизни.