Паника накатывает снова, слепящей волной. Ну что, богиня, доигралась? Здесь нет покорных тебе духов – здесь вообще никого, кроме смертных, нет. Ты окружена мужчинами, связана и совершенно бессильна, потому что скажи ты сейчас слово – слабая, больная, – и отправишься прямиком к Эрешкигаль. Даже если выживешь – что вряд ли, слово тебя убьет, – но даже если выживешь, за тобой придут галлу. Оглядись, ты же помнишь эти подземелья? Нижний мир совсем рядом. Демоны с удовольствием полакомятся смертной, особенно когда ее прямо‐таки распирает от благодати. Ты для них как ароматная приманка – странно, что до сих пор не учуяли. И что же ты будешь делать?
Я снова начинаю задыхаться. Шамирам бьется в истерике – за все ее тысячелетия прекрасной госпоже не доводилось бояться людей, а тем более галлу! Она могущественна – и оставалась таковой в нижнем мире. Слуги Эрешкигаль склонялись перед ней, даже безмозглые галлу хоть и рычали, но убирались с ее пути, ведь она была богиней, пусть потерявшей большую часть своей силы, но все еще любимой дочерью Отца-Неба и Матери-Земли, старшей сестрой царицы подземного мира. А я сейчас человек. Значит, беспомощна. Значит, смертна…
И тут случается нечто забавное.
«А ну-ка уймись!» – приказывает Лена. Смертная – богине.
Уймись, потому что никто сейчас умирать не собирается. Ты выкрутишься. Раньше у тебя получалось – вот и сейчас справишься. Соберись, ты сможешь! Ты не беспомощна. Хватит пугать себя этими галлу. А мужчины тебя и вовсе пока не тронули. Да, связали. Но на эротический бондаж это не тянет, так что могло быть и хуже. Вдобавок… Они же мужчины! Ты ведь помнишь, как вести себя с мужчинами, чтобы они слушались?
Шамирам удивленно хмыкает и соглашается. О да, она помнит. Это последнее средство, и мы им воспользуемся, только если сможем успокоиться. Давай, Лена, Шамирам или кто я там теперь? Дыши.
Я дышу. Медленно, мало-помалу, но успокаиваюсь.
Некоторое время спустя мне слышится звук воды, и я кое‐как приподнимаюсь.
Тот воин, царевич, держит флягу. Я с завистью слежу, как он пьет, потом хрипло, еле слышно, но все же прошу:
– Можно?
Царевич молча разглядывает меня. Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Это легко – на его щеке шрам и на лбу тоже. Есть на что посмотреть.
– Пожалуйста, можно мне воды?
Говорить тяжело, каждое слово отзывается в голове болью.
Помедлив, царевич все же наклоняется и прижимает флягу к моим губам. Стараясь не думать, как жалко выгляжу со стороны, я пью. Как же вкусно, как сладко! Лучше вина вчера на пиру.
Вино… Господи, какая же я дура!
Царевич убирает флягу, только когда она пустеет, и отходит, не глядя на меня.
– Благодарю, – тихо говорю я, но мне, конечно, не отвечают. – Зачем?..
И замираю, когда взгляд натыкается на льва. Он окружен вязкой, приторной благодатью, подаренной человеческими жертвами, – такую ни с чем не спутаешь.
«Приветствую, Шамирам», – раздается в голове мягкий мужской голос.
– Эхат, – вырывается у меня.
Царевич оборачивается, хмурится.
– Иб, ко мне.
Лев шагает навстречу.
– Иб! Живо ко мне!
Я поднимаю связанные руки.
– За что?
Лев рычит.
«Спроси своего брата, Шамирам!»
Перед глазами снова вспыхивают алые искры.
– Которого?
Эхат смотрит мне прямо в глаза. Ровно как тысячи лет назад, но уже после восстания Уту и даже после того, как Дзумудзи подарил мне сердце и оно окаменело. Эхат смотрел так же, когда я связывала его руку и когтистую лапу Бекос золотой лентой, скрепляя божественный союз.
«Пусть любовь ваша будет счастливой», – говорила я. А на губах горчило: «Не как у меня».
Тогда в Эхате было мало звериного. Уту создал его одним из последних, и он получился куда больше похожим на нас, великих.
– Закрой рот, ведьма, если не хочешь, чтобы его заткнули, – говорит царевич.
Мне становится смешно. И этот!
– Ты ошибся, царевич. Я не ведьма.
Он снова подходит, наклоняется. Я старательно не смотрю в его глаза.
– Ты знаешь, кто я?
Эхат снова рычит:
«Этот человек мой».
«Твой-твой», – думаю я.
А вслух говорю:
– На тебе змеи. И ты похож на… эм… – я медлю, выискивая в памяти Шамирам имя, – Рахоте́па. Ты его сын. – Голова отвечает на мои усилия всполохами боли. – Что тебе от меня нужно?
Он усмехается. Я отворачиваюсь, смотрю на Эхата.
– А тебе?
Тот молчит, но у меня в голове раздается:
«Спроси у своего брата, Шамирам, что он сделал с моей женой».
– А что?.. – Я замираю.
Саргон упоминал войну с Черным Солнцем. Он не смог бы пересечь пустыню без божественного покровительства. Шамирам ушла в нижний мир, умирать ради нее Саргон не желал. Еще бы: сложно воевать, когда ты мертвец. К кому же он обратился за помощью?
– Мардук, – выдыхаю я, холодея.
Эхат молча смотрит – и его заслоняет царевич.
– Ведьма, довольно, – приказывает он.
– Я не ведьма.
Кто‐то усмехается – кто‐то за спиной царевича. В остальном в подземелье тихо.
– Кто же ты, если не ведьма? – Голос у царевича негромкий, но хлестский. Таким не с придворными разговаривать, а солдатам приказы отдавать.
Кто я? Отличный вопрос. Я закрываю на мгновение глаза и отвечаю:
– Богиня.
Тишину разрывает смех. И царевич, и его воины смеются надо мной. Я снова ловлю взгляд Эхата. Распоясавшийся Мардук – воплощение жестокости. Что же он сделал с Бекос, если даже дружелюбный Эхат теперь меня ненавидит?
Почему меня‐то?
– Богиня? – говорит наконец царевич. – Нет, девчонка, ты человек. Посмотри на меня!
Я отворачиваюсь и решительно говорю:
– Эхат, довольно! Я не ссорилась с тобой. Угомони своего человека, или я это сделаю.
Лев вздыхает, а царевич, улыбаясь, качает головой.
– Ведьма, твои уловки здесь не помогут. – И поворачивает мое лицо к себе за подбородок. – Смотри на меня.
Я закрываю глаза.
– Поверь, ты этого не хочешь.
– Я не боюсь твоего колдовства.
– Тогда ты глуп.
Он бьет меня по щеке, и, вздрогнув, я открываю глаза. А потом принимаюсь мысленно считать до пяти – этого достаточно, чтобы не подчинить, но обозначить силу.
Мне удается взять себя в руки, чтобы не сорваться.
Царевич отшатывается.
«Я не дал бы тебе забрать его», – раздается в моей голове.
Эхат встает, подходит и зубами рвет веревки на моих запястьях. Потом проделывает то же с ногами.
– Что ты сделала с моим львом? – изумленно выдыхает царевич.
Я смотрю на веревки – те шевелятся, словно змеи. Потом – на Эхата.
– Я сделала?
Эхат предупреждающе рычит. Ладно, хочется ему притворяться обычным львом – кто я такая, чтобы спорить?
– Пожалуйста, царевич, прекрати называть меня ведьмой. Что тебе от меня нужно? И где… – Я оглядываюсь. – Где царевич Юнан?
– Я решил подарить твоего любовника моему отцу-повелителю, – властно отвечает царевич. – Как и тебя.
Я сглатываю, медленно разминаю запястья. И твердо говорю:
– Мы не вещи, чтобы ты нами распоряжался.
– Господин, – один из воинов встает за спиной царевича, – как смеет эта девка так с вами говорить? Она заколдовала вашего льва, теперь пытается и с вами сделать то же самое. Позвольте вразумить ее!
– А, так вы поэтому меня связали! – вырывается прежде, чем я успеваю подумать. – А говоришь, царевич, что не боишься. Девчонку!
Воин сверкает глазами и подается ко мне, но царевич его останавливает.
– Умолкни, Кефе́т. И ты, ведьма. Привал окончен, собираемся.
Мне снова связывают руки. Сил нет язвить. Сил вообще нет, поэтому, когда мне говорят, что нужно встать и идти, иначе меня потащат волоком, я усмехаюсь и теряю сознание.
Просыпаюсь на спине Эхата – прямо перед собственной статуей. Мое золотое лицо мягко мерцает в свете факела.
– Эхат, – шепчу я. – Предупреди своего человека…
«О чем?»
Исполнять мою просьбу лев не торопится.
– Царевич? – хриплю я. Он оглядывается, хмурится. – Подвинься.
Эхат всем телом вздрагивает и бросается с места. Я падаю на пол, больно ударяюсь плечом. Свистит дротик. Потом еще один.
– Замрите, – приказываю я как могу громко.
И, о чудо, – они слушаются. Даже Эхат.
Переждав вспышку боли, я подползаю к стене, с трудом дотягиваюсь и выключаю механизм.
– Все. Теперь безопасно.
– Как ты узнала? – голос царевича еле заметно, но все же дрожит.
– Посмотри на статую, – устало отвечаю я.
Воины оживают, оглядываются, ощупывают стены. Я слежу, чтобы они не включили механизм снова. А то мало ли.
– Здесь спрятаны сокровища? – предполагает кто‐то.
– Нет, здесь прятались люди. Эти дротики отпугивают галлу. – Я не добавляю, что яд на их острие может отправить в нижний мир за мгновение, одной лишь царапиной. Эа всегда хорошо варила яды. – Кстати, о сокровищах: здесь должен быть тайник с едой. Это зала для отдыха стражников, их щедро снабжали продуктами.
Царевич оборачивается, фыркает.
– Люди прятались здесь тысячу лет назад. Если еда и осталась, она давно стала прахом.
Много ты знаешь, царевич, думаю я, исследуя пол у статуи. Тайники зачаровывала по моей просьбе Эа, а она все делает на совесть.
– От чего прятались? – спрашивает кто‐то из воинов тем временем. – От демонов? А что, если эти галлу все еще здесь?
– Нет, но вы тащите для них отличную приманку, – вырывается у меня.
Воины переглядываются. Царевич находит настенную роспись, трет ее ладонью, освобождая от пыли. Задумчиво говорит:
– Люди пришли сюда, когда Верховный бог прогневался на человеческий род и пожелал его уничтожить. Он приказал другим богам закрыть храмы и молчать о грядущем. Но его дочь, Шамирам, ослушалась и велела жителям Урука построить подземный город. Сто дней и сто ночей люди копали убежище. Когда же бог-небо послал огонь и тот стал выжигать все живое, они спрятались под землей. Потом гнев бога утих, и земля снова зазеленела, а люди поднялись на поверхность и с благословения богини построили новый город. Поэтому в Уруке так чтят Шамирам.