Если поделюсь благодатью сейчас, эти люди и их духи меня выпьют. Их слишком много. Может, не досуха, конечно, но я вряд ли оправлюсь.
Дзумудзи предупреждал. Я была глупа, раз не послушалась.
«Юнана убьют», – эта мысль – единственное, что толкает меня вперед. Горький от дыма воздух щекочет ноздри, голова кружится, руки приходится прятать за спину – они дрожат.
И тут цепляющаяся за локоть юноши смутно знакомая старуха у самых ворот тянется ко мне.
– Богиня! – каркает, падая на колени.
Я вспоминаю: это она была тогда на площади, в мой первый день после возвращения в Урук. Ее я спасла от смерти, сама того не понимая. Сейчас я смотрю на ее высушенные руки, узловатые пальцы, черную, словно обугленную кожу. Потом – в мутные, слезящиеся глаза. В них нет страха. В них любовь. Сперва я думаю, что мне чудится, и моргаю, замерев. Хочется потереть веки, понять – правда ли.
Правда.
Все вдруг становится на свои места.
Больше не обращая внимания на слабость, я склоняюсь над старухой и легко касаюсь ее жидких седых волос. Она вздрагивает, поднимает голову. По ее морщинистому лицу текут слезы.
– Славься, – шепчет она, целуя мои руки.
Воздух вокруг наполняется медовой сладостью. «Пейте», – думаю я, глядя, как люди вокруг словно расцветают. Сильнее всех меняется эта старуха: она молодеет на глазах. Исчезают морщины, глаза проясняются, седые волосы становятся черными и густыми, а тело – изящным и гибким, каким некогда было.
– Славься! – плачет она. – Славься, богиня!
– Славься! – повторяет воин, чьего ребенка я вылечила после обрушения школы. Оба они стоят теперь в первом ряду и с любовью глядят на меня.
– Славься! – подхватывает вся площадь. – Славься!
Они падают на колени, протягивают ко мне руки, их глаза блестят от слез. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что наконец нашла то, что искала всю жизнь.
Они меня любят.
Любят! Меня!
Устрой Дзумудзи конец света сейчас, я бы осталась. И умерла бы счастливой!
Слабость исчезает, а голова проясняется. Я иду вперед, к ним, а они стараются коснуться меня – сандалий, края одежд, коленей. Я протягиваю в ответ руки, благодать вокруг бурлит, и что‐то странное происходит, чего я не видела никогда и не знала, что так бывает: они пьют меня, а я – их.
Ветер разрывает красные, набухшие дождем тучи, и площадь тонет в солнечном свете. Я запрокидываю голову, смотрю на нестерпимо-яркую, глубокую синь и думаю, что никогда еще не была так счастлива.
Небо в ответ скалится молнией и рычит громом.
Ладно тебе, Отец. Ты никогда нас с Матерью не понимал.
Смирись.
Глава 38Пойманный
Великая госпожа созывает совет старейшин.
Весть из храма приходит ровно в тот момент, когда все главы родов в сборе – решают, кто сегодня станет героем. Другими словами, кто из них выдаст меня разъяренной толпе.
За эти сутки в Уруке началась паника. Великая богиня исчезла. Кто‐то пустил слух, что ее похитили. Жрецы господина Энки рыскали по городу и дворцу, от них – или от прислуги, а может, рабов – все и узнали, что на празднике у Тута побывал царевич Зубери. Дальнейшее предсказать было легче, чем освоить грамоту в первый год с учителем в эду́ббе [6]: кто‐то из советников пустил слух, что виноват я. Кто же еще? Царь боится за свою шкуру. Это он соблазнил великую госпожу, из-за него она спустилась в нижний мир. А стоило ей вернуться, проклятый Саргон продал ее Черному Солнцу.
Не имеет никакого значения, что большего врага у Черного Солнца, чем я, нынче нет. И как это можно соблазнить богиню любви? Она и есть воплощенная страсть, ее нельзя обвести вокруг пальца, принудить, а тем более продать. Она же богиня!
Приказ из храма безумно старейшин огорчает – они‐то уже принялись делить мой венец. Но ослушаться воли богини немыслимо: раз она желает видеть весь совет, целиком, включая меня, значит, царя убивать ни в коем случае нельзя.
«Милость богини не вечна, – бросает глава рода А́тлей, которому не терпится занять трон. – Ты побледнел, царь. Боишься ее суда?»
Я не спал две ночи, зверски устал, у меня раскалывается голова и ноет поясница, а перед глазами то и дело пляшут черные точки. К этому моменту мне уже плевать, что задумала госпожа Шамирам. Так или иначе, все мы в ее власти.
Но как же быстро она вернулась в Урук. По слухам, одна. Что стало с Зубери? Он оказался настолько плохим любовником?
Час спустя мы со старейшинами лежим ниц на мраморном полу в зале совета перед троном великой госпожи. Памятное место – последний раз Шамирам созывала старейшин, чтобы объявить меня царем. Потом на этом самом троне мы с ней… Было сладко и одновременно горько. Каждый миг рядом с великой богиней подобен меду – ты тонешь в нем, как жадная муха, но не можешь остановиться. И все пьешь и пьешь до самой смерти.
Мгновения текут медленно, тягуче. Поясница горит огнем. Если великая богиня прикажет встать, я, наверное, не сумею даже разогнуться.
Наконец двери распахиваются. Шелестят легкие шаги. Я глубоко вдыхаю наполненный грозовой свежестью воздух.
Шаги замирают. Слышится шорох подушек на троне, тихий вздох. И вот…
– Встаньте, – приказывает великая богиня.
Вспыхивает молния, хлопает ставнями ветер. Никто из нас не шевелится.
– Поднимитесь, – повторяет госпожа Шамирам.
Стоять на совете в присутствии великой богини может или ее любовник, или смертник – что на самом деле одно и то же.
Мы не двигаемся.
Грязные ноги в разбитых сандалиях мелькают у самого моего лица.
– Вы оглохли? – раздраженно бросает богиня. – Я приказала вам подняться.
В напряженной тишине слышится, как шелестит снаружи дождь и как пыхтит мучимый грудной жабой старейшина Чо́ри. Мрачный, грозовой полумрак давит, словно вот-вот произойдет что‐то ужасное. Я догадываюсь, что именно.
– Великая госпожа, мы не смеем, – произносит ритуальную фразу Атлей.
Верховная жрица Рамина – его сестра, и с тех пор, как вернулась великая госпожа, этот род осмелел, а у их старейшины прорезался голос. Раньше‐то Атлей или молчал, или покорно со всем соглашался. А сейчас смотрите, как хвост распустил, павлин ощипанный!
– Я желаю видеть ваши лица, – говорит великая богиня. – Встаньте.
Мы повинуемся: медленно, с превеликой осторожностью поднимаем головы. Наверняка одновременно, точно пораженные величием хозяина лицедеи на пиру. Госпожа Шамирам обожает такие представления.
Сегодня, словно показывая, насколько ей безразлично мнение смертных, великая богиня явилась на совет в рванье, простоволосая и грязная. Но даже так от ее пронзительной, неземной красоты захватывает дух. До меня доносится судорожный вздох – это разменявший недавно седьмой десяток старейшина Джера́й трясется от возбуждения. Или у него снова припадок? Мерзкому старику давно пора в объятья Эрешкигаль, а он все никак не сдохнет. Может, великая госпожа оскорбится, когда он при ней обмочится, и убьет его? Вот бы так и случилось!
Богиня хмурится, вызывая у нас горестный стон – конечно же, в унисон. Все мы готовы сейчас растерзать того, кто вызвал недовольство великой госпожи.
– Сядьте на пятки, – вздыхает госпожа Шамирам. – Великое Небо, мы тут надолго. Я хочу, чтобы вам было удобно. Ну!
«Точно будет выбирать мне преемника», – бьется в голове, когда я пытаюсь разогнуться. Уже устала от Юнана? Когда только успела? В пустыне бросилась к нему, точно невеста, у которой жениха со свадьбы украли. Мальчишка умудрился по возвращении чем‐то ее огорчить?
И тут двери распахиваются. В залу входит бледная, как полотно, Рамина, а следом – Юнан, в тени которого прячется девушка-дух из пустыни.
Великая госпожа безо всякой божественной грации вскакивает с трона.
– Что это значит?! – восклицает она, словно для нее это новость, и мальчишка прижимает к шее кинжал не по ее приказу.
– Великая госпожа, – выдыхает Рамина, опускаясь у трона ниц. Она заметно дрожит.
– Юнан! – Богиня сбегает по ступенькам возвышения к моему сыну. – Что ты делаешь? Немедленно прекрати!
Мальчишка и не думает слушаться. Он кривит губы, а госпожа Шамирам смотрит на его окровавленную шею едва ли не с ужасом.
– Быть может, прекрасный господин утомился? – нарушает тишину Атлей, с беспокойством глядя на Верховную жрицу. – Великая госпожа, ваши прелести…
– Заткнись! – шипит богиня. И тут же умоляюще добавляет: – Юнан, хватит. Ты не сможешь больше себе навредить. Я тебя исцелю. Вот.
И рана на шее мальчишки затягивается.
Этот дурень же ухмыляется и резко проводит по коже клинком. Брызжет кровь – на великую госпожу. Та утирается, а рана, пусть и глубже предыдущей, моментально затягивается.
Юнан озадаченно хмурится и – глупец! – снова пытается вскрыть себе горло. С тем же результатом.
– Может, хватит? – голос великой госпожи дрожит от злости. – Я же сказала, что не позволю тебе умереть!
До щенка, похоже, доходит. Он вздрагивает – и роняет кинжал. Потом опускается на колени, трясясь так, словно его не в зал совета, а в пыточную привели.
Великая госпожа склоняется над ним и тихо, осторожно говорит:
– Юнан, мы поговорим. Но позже. Я все объясню. Пожалуйста… – Она замолкает, гневно смотрит на Рамину. Та жмется к полу.
Тогда госпожа Шамирам наклоняется и поднимает кинжал. Юнан вздрагивает – наверное, почувствовав ее близость. Я сам не замечаю, как подаюсь вперед. Умолять великую госпожу бесполезно, но если она собирается мучить моего сына сейчас, здесь… Умереть она ему не позволит, но наказать может – и наверняка так и сделает.
– Прошу вас, великая госпожа, – вырывается у меня, – не нужно.
Она оборачивается, а Юнан замирает. Мне и самому странно: знал же, что лучше промолчать. И тем не менее… Пусть слепой, пусть проклятый, но это мой сын. Подземелья не оставили в этом сомнений.
Мне жаль мальчишку.