Госпожа растерянно смотрит сначала на меня, потом на Юнана. Вздыхает, потом приказывает:
– Смотрите на меня. Все.
– Великая госпожа… – шепчет Юнан.
Не обращая на него внимания, она поднимает руки – и резко проводит лезвием по ладони. Сжимает губы, жмурится, словно от боли. Тут же вскрикивает, роняет кинжал. И в блеске молнии мы все наблюдаем, как по руке богини течет…
– Кровь, – выдыхает Атлей. – Великая госпожа, у вас… кровь!
Шамирам кладет кинжал подальше от Юнана и зажимает рану краем туники. Кровь обычная, алая, как у всех нас.
Мы в оцепенении наблюдаем – все. Даже слепец, подняв голову, хмурится. Снова, наверное, прислушивается.
– Да, – говорит госпожа Шамирам. – Это кровь. У меня. Вы, конечно, понимаете, что это значит?
«Нет, – стучит у меня в голове. Уверен, в унисон мыслям всех старейшин. – Этого не может быть!»
– Я человек, – добавляет госпожа. – Как все вы. Из плоти и крови. Это не спектакль, не розыгрыш и тем более не шутка. Я, Шамирам, человек.
Мгновение в зале стоит тишина. Потом Атлей выдыхает:
– Это… невозможно.
И я впервые готов с ним согласиться.
– Как? – добавляет Рамина. – Ведь на площади… только что…
Госпожа Шамирам улыбается.
– О да, я по-прежнему ваша богиня. Только смертная. Я могу благословлять. Могу вызывать страсть. Могу все то же, что и раньше. Только теперь я уязвима.
Старейшины принимаются роптать. Кто посмел сотворить с великой госпожой такое зло? Как вернуть все обратно? Как помочь? Только прикажите, великая госпожа, мы все…
Госпожа Шамирам с улыбкой слушает, пока над этим шумом не взлетает голос Юнана:
– Хочешь сказать, великая богиня стала смертной? Может быть, сама? Так, великая госпожа? В этом вы хотите нас убедить? Что сами захотели такой участи?
Снова наступает тишина. Госпожа Шамирам кивает. Потом, словно спохватившись, говорит:
– Именно. Я всегда любила смертных. Теперь я стала такой, как вы.
– Как мы, – фыркает мальчишка, которому, очевидно, надоело жить. – Смертные болеют и умирают. В то время как боги…
– Бессмертны, – подхватывает великая госпожа. Ее взгляд становится рассеянным, отстраненным. – Ты даже не представляешь, какая это скука – быть бессмертной. Тысячи лет – тысячи! – не меняется ничего. Никогда. Первые пару столетий это интересно, потом терпимо, но наконец… Наконец ты не можешь больше это выносить.
«Скучно. Развлеки меня, царь, – вспоминаю я и ежусь. – Ну же, придумай что‐нибудь! Давай… сожжем дворец? Так красиво – пламя до небес. Пусть Отец полюбуется…»
– К тому же, – добавляет госпожа, – боги видят смерть иначе. Мы ее не боимся. Она всегда проходит мимо и не касается нас, тогда как скука была со мной столетиями. Стать смертной значило для меня жить ярче. Пусть недолго, всего‐то несколько десятков лет. Но ярко. – Госпожа Шамирам усмехается. – Я добилась своего. – Она оглядывается. – Моя жизнь и правда стала интересной!
В наступившей тишине слышится тяжелое дыхание – Юнан прижимает руки ко лбу, а скрывавшаяся в тени девушка-дух падает на колени рядом и принимается что‐то ему шептать.
Госпожа Шамирам отворачивается от них. Прижимает к груди здоровую ладонь, кривится от боли.
– Моя госпожа, ваша рука! – вскрикивает Рамина. – Позвольте…
– Оставь. Ничего с ней не будет, – отвечает смертная богиня и смотрит на свою рану, которая отчего‐то не заживает так же быстро, как шея Юнана.
– Вот почему Зубери смог вас похитить? – говорит глава рода Ра́ман. Его тонкий, девичий голос ни с чем не спутать. – Великая госпожа, он узнал о вашей уязвимости? Ему сказал царь?
Снова поднимается гул – старейшинам очень нравится это предположение.
– Нет, – отрезает госпожа Шамирам. – И, пресекая ваши вопросы, повторю: на троне мне угоден Саргон. Я сделала его царем не просто так. Вы хотите оспорить мое решение?
Тишина вслед за этим наступает тяжелая, опасная. А я раздумываю, что означают слова великой богини. Не просто так? Она со мной еще не закончила?
Госпожа Шамирам кивает.
– Чудесно. Давайте начистоту. Полагаю, кому‐то уже пришла в голову светлая мысль убить меня?
Тишина начинает звенеть. Мы замираем, даже не дышим.
– Убить – и обвинить во всем Саргона, – продолжает великая госпожа. – А потом занять освободившийся трон. Ну же, не отводите глаза. Я тоже теперь человек и знаю, как мыслят люди.
– Великая госпожа, все будет так, как вы пожелаете, – голос Атлея полон смирения. – Никто не посмеет и помыслить…
– Не лги мне, смертный.
Атлей вздрагивает. Сглатывает и продолжает куда тише:
– Великая госпожа, царь посвятил себя господину Мардуку и отдал ему Урук…
– …по моему приказу, – заканчивает госпожа Шамирам.
Я выдыхаю.
– Стать смертной непросто, – продолжает богиня. – Для этого мне потребовалось спуститься в нижний мир. Мардук согласился помочь и присмотреть за Уруком, пока меня нет. Царь действовал согласно моим указаниям. Хватит приписывать все ваши грехи ему, или я буду недовольна.
– Да, великая госпожа, ваше слово закон, – отвечает Атлей.
Госпожа Шамирам кивает.
– Вот именно.
Рамина у ее ног поднимает голову и начинает торопливо говорить:
– Моя госпожа, клянусь, никто не узнает… Ничего из сказанного здесь не дойдет до ушей…
– Пускай дойдет, – холодно перебивает Шамирам. – Я человек. Это было моим желанием и моим решением. Я не собираюсь стыдиться его и скрывать.
Она проходит мимо Верховной жрицы, склоняется над Юнаном, берет его за руку, поднимает и осторожно подталкивает к двери.
У меня звенит в ушах, когда я смотрю им вслед. Великая богиня от скуки сделалась человеком. Какая чепуха!
Очень похоже на Шамирам.
– Во славу великой госпожи, – со вздохом говорит Атлей, прижимая кулак сначала к губам, потом к груди, а после кланяясь мне.
Что значит: «Я ненавижу тебя, садовник, но раз великая богиня того желает, я повинуюсь». Один за другим то же делают и другие старейшины.
Я смотрю на них, а сам думаю: «Что стало с Зубери? Он знает?» Если жив и знает… Быть может, в Уруке никто не поднимет руку на великую богиню, ставшую смертной. Но Черное Солнце будет только счастливо получить ее живой или мертвой.
И за благополучие смертной Шамирам теперь отвечаю я.
О Небо, за что ты так со мной?!
Глава 39Счастливая
Я гляжу на раскинувшуюся в небе над садом радугу. Это настоящее чудо! Меня переполняют надежда и предвкушение – сладкое, тягучее. Словно вот-вот должно произойти что‐то радостное. Неужели люди испытывали то же самое, когда смотрели на меня с земли?
Госпожа Шамирам обнимает Юнана. Ее трясет, его тоже. Он не смеет оттолкнуть великую богиню. А она как будто боится, что он исчезнет.
– Юнан, не делай так больше! А если бы у меня не хватило сил? Я понимаю, ты, наверное, боишься, но не нужно! Я ни словом не солгала, но, клянусь, я не знала! Когда мы встретились, я еще не помнила ничего, это потом, уже после, меня… накрыло. Понимаешь, это сложно – хранить память богини, а я человек, я просто не выдержу ее всю, вот и вспоминаю урывками, частями. Но, клянусь, я не колдунья, – взволнованно говорит она. – Слышишь? Веришь?
Юнан молчит и отворачивает голову, пытается закрыть уши.
А я верю. В голове не укладывается, как богиня может быть смертной, но госпожа говорит правду – это всякий поймет, если даст себе труд прислушаться.
Юнан этого не делает. Он бывает удивительно упрям, когда вобьет себе что‐то в голову.
Я с трудом отрываю взгляд от радуги. В небе царят покой и порядок, на земле все иначе. Как можно променять эту уютную предсказуемость на хаос смертной жизни?
Удивительно, но часть меня понимает госпожу. Наверное, та самая часть, которая мечтает однажды быть с Юнаном вместе. Как смертная. Имей я силу богини, сделала бы то же самое – ради любви, конечно. Однако… Не только. На небе действительно скучнее.
Я бросаю взгляд на раненую ладонь госпожи. Кровь засохла грязной коркой. От пыли и песка у людей случаются заражения. Госпожа теперь смертна, значит, рану нужно промыть и перевязать. Как люди лечат себя? Кажется, есть какие‐то бальзамы…
Вокруг, на мокрых после дождя дорожках, ниц лежат рабы. Рядом метлы и тряпки. У ворот и ограды замерла стража – тоже на коленях. У дверей храма сгрудились испуганные жрицы во главе с Верховной. Никто не торопится приблизиться к великой богине. Все боятся ее потревожить.
– Юнан, ответь мне! Пожалуйста! – всхлипывает госпожа Шамирам.
– Чего это с ней? – бормочет Гнус, стоя по колено в луже. Вода его, конечно, не отражает, как и не может намочить.
Ветер кружит розовые лепестки, стряхивает с листьев капли. Знакомый дух, но не из слуг господина Дзумудзи. Тоже наблюдает.
– Не будь она богиней, я б ей пинка отвесил, – ворчит Гнус, следя за госпожой.
Если защитник – отражение человека в мире духов, то это – мысли Юнана?
Я снова смотрю на госпожу – как она обнимает царевича, а тот отворачивает лицо – и вдруг понимаю, что слепой была я. А еще – глупой.
На самом деле они очень нужны друг другу: калека-царевич и смертная богиня. В их объятиях нет той любви, которая привязывала мужчин к госпоже Шамирам. Она не заберет его сердце. Она не смотрит на него как на любовника. Ей нужно другое. И она этого не получит, если они оба так и продолжат стоять на коленях в грязи посреди садовой дорожки.
Я подхожу к жрицам, забираю у Верховной бинты и флакон с бальзамом. Теперь она обращается ко мне с мольбой:
– Пожалуйста, позаботьтесь о великой госпоже!
– Безусловно. А теперь оставьте нас. Госпожа желает поговорить с царевичем наедине.
Жрицы покорно уходят. Как и рабы. От стражников так просто не избавиться – со своих постов они отойти не могут.
Я подхожу к госпоже и Юнану. Говорю:
– Здесь неподалеку есть беседка.
Царевич молчит. Мне же вдруг приходит в голову мысль: нет ли у него второго кинжала? Люди с таким выражением лица совершают глупости. Например, бросаются на меч – я видела пару раз. Но меча у царевича точно нет, значит, и беспокоиться нечего.