Она садится на бортик, хмурится.
– Ты не хочешь быть свободным духом?
У меня вырывается:
– Я хочу быть рядом с Юнаном!
– Для этого необязательно служить мне.
Да. Наверное. Только…
– Я этого хочу, госпо… Хилина.
Она молчит, я тоже – потому что внезапно понимаю, что это правда. В ней нет ничего от той грозной богини, которую боятся духи. Она жалостлива. И благодаря ей жив мой Юнан.
– Хорошо, – кивает наконец… Хилина. – Тогда мой первый приказ: зови меня на «ты». И по имени. Справишься? И вот еще что: мне нужно вернуться на пару дней в тот, другой мир. Захватить кое-что. Присмотришь за Юнаном? У него такой вид, словно он что‐то задумал. Ладно?
Глава 40Другая
Вообще‐то вызывать бога не самая лучшая идея. Когда у тебя свои планы на вечер, а какому‐то смертному приспичило именно сегодня выкатить список требований – у тебя, по меньшей мере, испортится настроение. А у богов настроение всегда ни к черту, так что их стараются не злить. В крайнем случае призывают духа и молятся, чтобы плата за призыв оказалась ему по вкусу. Другими словами – чтобы, выполнив желание наглеца, дух забыл, как его насильно притащили в пентаграмму.
У богов же отличная память. Бог, увидев танцующего на перекрестке шамана, облитого кровью черной кошки, оживит эту кошку и отправит мстить живодеру, посмевшему отобрать ее жизнь. Дзумудзи однажды проделал нечто подобное – а потом превратил и смертного, и кошку в глиняные статуи. Очень живописно.
Однако если сильно хочется, то можно. Чтобы вызвать Эрешкигаль, нужно совсем двинуться умом – а в подтверждение этому прийти в полночь в храм, взять с собой белую сову и проделать с ней всякие неприятные манипуляции. Сова – дурная птица, нет в ней ничего умного. А вот острые когти, клюв и вредный характер есть. Вдобавок верещит она так, что уши закладывает.
Ничего я с ней не делаю. Всего лишь разливаю у алтаря Эрешкигаль местный аналог водки и выпускаю сову из клетки. Вместо того чтобы улететь, она устраивается на статуе богини над алтарем и, кажется, гадит. Так тебе и надо, сестрица. Никогда не понимала, почему Эрешкигаль любит этих птиц. А еще выпить. Впрочем, с выпивкой все ясно: поживи в подземном царстве хотя бы пару дней, и умереть захочется дважды. Но совы?
Я сажусь у алтаря на каменный пол и отчаянно зеваю. Прохладно – у Эрешкигаль всегда так. Нет смысла возводить ей дворцы вроде моего или Мардука. Храмы Эрешкигаль напоминают беседки – живописные арки, увитые чем‐нибудь ядовитым. Обязательно продуваемые со всех сторон. И чтобы вокруг росла высокая трава, в которой непременно прячутся змеи. А если кто‐то до сих пор не понял, что Эрешкигаль гостей не любит, то приходите, приносите жертвы – и не жалуйтесь потом, что богиня откликнулась.
– В каком же ты отчаянии, сестра, раз обратилась ко мне.
Я поднимаю голову и цепенею. Раньше Шамирам смешно было смотреть на Эрешкигаль: серая, тусклая копия летней богини, с тихим голосом и ледяными глазами. А мне сейчас страшно, потому что из этих глаз на меня смотрит смерть.
С Мардуком было проще. Он, конечно, воняет насилием и жестокостью, но Эрешкигаль хуже. Она – неотвратимая погибель, тот самый последний судья. С моим лицом.
– Ты изменилась, – произносит богиня и подходит ко мне. Сова у нее на плече, растопырив крылья, слегка покачивается.
– А ты мемы цитируешь.
Она замирает, склоняя голову – прямо как та сова. Потом вдруг смеется, почти по-человечески, почти весело.
Я жду. Если не обращать внимания на страх – это как смотреть вниз с обрыва. Сначала ужасно, а потом вроде как привыкаешь. К тому же я тоже люблю киношного Локи.
– Прости меня, сестра. – Слова звучат тяжело, их приходится буквально выталкивать. – Мне чертовски жаль, что я оказалась вероломной гостьей, да еще и вломилась в твое царство без спроса. Мне стыдно. Правда.
Эрешкигаль перестает смеяться. Смотрит на меня огромными черными глазами – ну точно как сова, не моргая.
И говорит:
– Знаешь, сестра, необязательно было пачкать мой алтарь спиртом. Ты могла бы просто сказать все это, только погромче, и я бы обязательно пришла тебя послушать.
– Прости меня.
– Человеческое тело настолько сильно меняет разум или ты смеешься надо мной, сестра? – ровно, спокойно интересуется Эрешкигаль.
Я морщусь и собираюсь возразить, но она продолжает:
– Ты призвала меня, чтобы извиниться?
И стряхивает сову с плеча. Та немедленно взлетает к потолку, совершенно бесшумно – лишь тень скользит по залитому лунным светом полу.
– Нет. Чтобы просить об одолжении. Ты часто бываешь в том мире, откуда меня забрал Дзумудзи. Можно с тобой?
Она еще сильнее преображается: только что казалась вырезанной в мраморе статуей, а теперь – почти человек. Смотрит недоверчиво, усмехается и ехидно говорит:
– Раньше ты свободно ходила туда и сама, сестра, даже из моего царства.
– С помощью твоих артефактов. Которые украла. Эреш, прости. Помоги, пожалуйста. Прошу тебя.
Она внимательно смотрит, и это нервирует. Эрешкигаль приняла человеческий облик, но глаза остались прежними. Если всматриваться в них достаточно долго – исчезнешь. Так мне кажется.
– Теперь я верю, что это ты, Шамирам. Такая же наглая, как и всегда. Ты помнишь, что за любую помощь надо платить?
«О да, и у меня не нашлось для тебя достаточной платы в подземном мире», – думаю я. Эрешкигаль мне не помогла – впрочем, как и Дзумудзи. Но сейчас я понимаю ее куда лучше, чем раньше. И знаю, что предложить.
– Тебе любопытно, сестра, – говорю я.
Она прищуривается. Потом склоняет голову и протягивает руку.
– Что ж, ты права. Мне действительно любопытно, что ты собираешься делать. Идем.
Брать за руку богиню смерти на самом деле страшно. Я держусь за зыбкое воспоминание, в котором Эрешкигаль встречает меня на границе своего царства – ох, как мы были тогда друг другу не рады! Вряд ли она горит желанием принимать нелюбимую сестру в гостях снова, правда?
И тут на меня обрушивается холод, выбивая воздух из легких. Не смертельный, потусторонний, а очень даже знакомый, московский холод. Конечно, сейчас же зима! Как я могла забыть, что здесь так холодно! И грязно. А еще воняет бензином.
Эрешкигаль смеется, глядя, как я озираюсь, дрожа. Зубы стучат, ноги – голые, в сандалиях – по щиколотку в мокром снегу. Дура! Список необходимых вещей написала, а теплую одежду забыла. Бр-р!
– Где ты жила? – Эрешкигаль из воздуха достает зимнее пальто, следом шерстяные носки и даже сапоги.
Какая забота! Я поднимаю взгляд и… пялюсь просто неприлично, потому что богиня смерти снова преобразилась. Теперь она этакий рокер на подиуме, вся в коже и с рыжим ирокезом. Еще и в темных очках. Ночью. Хотя понятно, люди наверняка дуреют от ее взгляда. Как и от моего – только иначе. Правда, мне никакие очки раньше не помогали. Но, может, эти особенные?
– Так где ты жила? – повторяет Эрешкигаль.
Все еще дрожа, я оглядываюсь. Сейчас мы где‐то рядом с… кажется, Маросейкой. Узкие живописные улочки Китай-города ни с чем не спутаешь.
– У т-т-тебя м-м-машина есть? – Зуб на зуб не попадает. – А то м-м-метро, н-наверно, з-з-закрыто? Ск-к-колько с-с-сейчас?
Эрешкигаль хмыкает и ведет меня к ближайшей машине каршеринга. Помнится, сестра пропадала в этом мире годами, сваливая свои обязанности на духов-прислужников. Наверное, мне не стоит удивляться, что у нее есть телефон и она умеет им пользоваться.
В салоне она даже заботливо включает печку, хотя я знаю, что саму ее мороз не мучает. В ее царстве холоднее.
– Так куда едем?
У нее еще и права есть. Да, основательно сестрица здесь устроилась. Прямо как я.
Называю адрес. Эрешкигаль переспрашивает, словно не может поверить в услышанное. Потом за считаные минуты выпутывается из лабиринта улочек, прямо как заправский таксист.
– Как мы с тобой раньше‐то здесь не столкнулись? – вырывается у меня.
Она усмехается, но молчит. Я прислоняюсь виском к стеклу, больше не обращая внимания на холод, и закрываю глаза.
А когда просыпаюсь, Эрешкигаль уже выключает двигатель и оглядывает мой спальный район.
– Как тебя занесло в такую дыру?
– Какая же это дыра! Ты не знаешь настоящей дыры, – отвечаю я, вспоминая наши с мамой съемные квартиры.
Эрешкигаль смотрит недоверчиво, но идет за мной – с таким видом, словно вокруг помойка. Да, никакого сравнения с храмом, понимаю. Однако… обидно.
– Это точно твой дом? – спрашивает она, когда я замираю перед закрытой дверью подъезда.
Ключи остались в рюкзаке – в Уруке. Вот я балда!
– Точно… Но… эм…
Она снова хмыкает, и дверь сама собой открывается. Сначала эта, потом – в квартиру.
– Благодарю. Чувствуй себя как дома. – Я оглядываюсь почти так же брезгливо, как и Эрешкигаль. Сколько пыли! И как же бедно вокруг.
«Привыкла к роскоши, а, великая госпожа?» – шепчет мне Лена. Шамирам же молчит. Она в ужасе.
– Ты жила… здесь? – голос Эрешкигаль полон сарказма.
– Да.
Слой пыли такой, что понятно: никого тут целый месяц не было. Даже мамы.
– Прости, сестра, пир устроим завтра. Я устала.
Эрешкигаль в ответ опять хмыкает, еще обиднее. Но мне уже все равно.
Утро наступает слишком быстро, серое, унылое и нерадостное. Я открываю глаза и представляю, что все это сон. Мама никуда не уходила, а боги и другой мир мне привиделись. Бессмыслица какая! Я – богиня? Смешно!
К тому же в воздухе ароматно пахнет яичницей с беконом. Наверное, я заболела, поэтому голова такая тяжелая. А мама иногда готовит яичницу.
– Мам? – Я встаю и, не открывая глаз, на ощупь бреду на кухню. – Это ты?
– Нет, милая, это я – твоя любимая сестра, – фыркает Эрешкигаль.
Разочарование оглушает. Я открываю глаза, а она ставит передо мной кружку кофе, добавляя:
– Повелеваю: восстань из мертвых и вернись ко мне.