Я молча смотрю на кружку.
– А я‐то удивлялась, сестренка, – дразнится Эрешкигаль, – почему ты обратилась именно ко мне. Ты просто знала, что после такого я с тебя плату ни за что не возьму. Наблюдать за твоими унижениями мне как…
– Пожалуйста, помолчи.
Она удивленно смотрит, как я пытаюсь справиться со слезами. Потом вдруг подает салфетку.
– Шами, что случилось?
Шами. Как мило.
Я говорю:
– Просто подумала – вдруг всего этого не было? Вдруг мне приснилось? И мама здесь. А вместо нее – ты.
Она смотрит, как я плачу. Внимательно. Наверное, даже с наслаждением. Что ж, это ее плата, она права.
А вот чего я не жду – что Эрешкигаль сунет мне в руки кружку и прикажет:
– Пей. Людям от этого становится лучше.
Но она так и делает. А потом добавляет:
– Я хорошо кофе готовлю.
Она права. Кофе действительно вкусный – ароматный, бодрящий. Наверняка дорогой. Такого у нас с мамой никогда не водилось.
– Где ты взяла продукты? – ставя на стол пустую кружку, спрашиваю я.
– В магазине.
– Зачем?
– Но ты же обещала мне пир, сестра.
Я смотрю на нее и представляю, как богиня смерти в ближайшем супермаркете требует яйца, бекон и кофе. Бессмыслица какая‐то.
– Я помню, Эрешкигаль. Но мой дом тебя оскорбляет. Я отведу тебя в другое место, оно подойдет лучше.
Эрешкигаль хмыкает. Снова. Не замечала раньше за ней этой поистине человеческой привычки.
– Надеюсь, там есть слуги, Шамирам, потому что, если готовить будешь ты… – Она оставляет конец фразы повиснуть в воздухе.
Мне даже обидно становится.
– Зря ты так, Эреш, я вполне сносный повар! – Она недоверчиво смеется. А я добавляю: – Но там есть получше.
Кафе Андрея теперь украшено к Новому году. На двери – венок из остролиста, над столиками – мишура и елочные игрушки. Пахнет яблоками с корицей, в динамиках играет «Колокольчики звенят», когда к нам выходит незнакомая официантка в зеленом, как у эльфа, фартуке и красном колпаке.
Пытаясь хотя бы казаться спокойной, я говорю, что хочу видеть хозяина. Эрешкигаль внимательно изучает меню, потом витрину с десертами. Официантка, фальшиво улыбаясь, отвечает, что хозяина сегодня нет, однако есть очаровательные меренги. Просто пальчики оближешь!
У меня восторг наверняка получался выразительнее.
– Где Андрей? – смотря девушке в глаза, прямо спрашиваю я.
На нас оглядываются – молодая пара у окна, компания подружек за большим столом. Как свободно они на меня смотрят – это удивляет едва ли не сильнее, чем ответ официантки.
Андрей в больнице. Нет, с ним все в порядке. В отличие от его сына.
– Ты влюблена в кого‐то из них? – спрашивает Эрешкигаль позже, в машине. – В сына или повара?
Я качаю головой.
– Они были добры ко мне.
– Еще бы!
В больнице я с трудом вспоминаю Тёмину фамилию. Путано объясняю, кем ему прихожусь. Другом? Нет, пускают только родственников.
Эрешкигаль отодвигает меня в сторону и снимает очки. Минуту спустя мы оставляем девушку в регистратуре стучать зубами, а сами идем по коридору к лестнице.
– Не нужно было, – тихо говорю я, хотя вокруг – никого.
Эрешкигаль надевает очки.
– Да, Шамирам, ты бы справилась лучше. Напомнила бы о первой любви?
– Что? – удивляюсь я. – А что, так можно?
Эрешкигаль в упор смотрит на меня, потом качает головой.
– Что ты сделала с собой, Шами?
Я молчу.
Впрочем, все это перестает быть важным, стоит увидеть Тёму. В палате на четверых он один, бледный, съежившийся, теперь похожий на мышонка, а не на медведя. Но хуже всего – тень. Жирная, точно объевшаяся змея с хвостом под кроватью. Горький запах дыма ударяет мне в ноздри, обличая того, кто наложил это проклятье.
Дзумудзи. Конечно! Видел меня с Тёмой? Взревновал? Смертную? Ну попадись мне только, я устрою тебе такой конец света!..
– Лена? Это ты? – Тёма пытается встать, но тут же морщится и закрывает глаза.
Я подвигаю к кровати стул.
– Привет. Прости, что раньше не пришла.
– Где ты была? Я звонил, писал… И просил не приходить, – добавляет Тёма, не открывая глаз. – С тобой все в порядке? Серый тебя больше не трогает?
– Да. – Я сглатываю и наклоняюсь. – Все хорошо.
– Тогда уйди. Не хочу, чтобы ты меня видела… таким.
– А я тоже глаза закрою.
Змеиный хвост наконец ложится прямо в руку. Тень сияет золотом, а Тёма все‐таки смотрит на меня и слабо улыбается.
– Не надо… Кто это?
Эрешкигаль стоит в дверях, скрестив руки. С огненным ирокезом, в цепях и коже, она в больничной палате кажется настолько неуместной, что мне становится смешно.
– А это моя сестра. Я к отцу ездила.
– Но… Здравствуйте. – Тёма вежливо улыбается.
Эрешкигаль молча выходит за дверь.
– Она стесняется, – пытаясь не хихикать, объясняю я.
Тёма кивает.
– Лен, ты никогда не рассказывала про своего отца.
– Ну…
– Ты его к маме на свадьбу пригласила, да?
– Чего? – От волнения у меня перехватывает дыхание. – Мама замуж выходит?
– А она тебе разве не говорила?
Я пожимаю плечами. Мамин телефон молчал все утро. Что ж, свадьба – это замечательно. Она это заслужила. Но все равно что‐то тянет в груди, тоскливо и больно.
– Тём, поправляйся. – Я наклоняюсь и осторожно целую его в щеку. Заодно проверяю, нет ли на нем моих чар. Странно, но ничего не нахожу. – Мне пора.
– Ты приедешь еще? Лен, не выключай больше телефон!
Я впервые смотрю ему в глаза.
– Забудь меня.
Тёма хмурится, потом его лицо разглаживается, словно он только что проснулся. А мне становится нечем дышать.
В себя я прихожу в машине на заднем сидении, укрытая пледом.
– Хватит с тебя чудес, – говорит Эрешкигаль. – Я лечить не умею, а в местной больнице вряд ли помогут. Зря ты забрала у этого мальчика воспоминания. Внушать любовь, дарить наслаждение – это одно, но играть с памятью, Шами… Не твое.
– Но получилось же, – сонно отвечаю я.
– Да. Однако теперь тебе пора в Урук. Этот мир сосет из тебя силу.
– Разве? – Смертельно хочется спать. – Эреш, постой, я еще маму хотела проведать.
– Наша Мать-Земля в полном порядке. Дрыхнет, как и всегда, и на нас ей плевать.
– Эреш!
– Хватит, Шамирам. Слово сейчас тебя убьет. Вернись домой, подпитайся молитвами. Уж поверь, я вижу смерть, и она у тебя прямо под боком.
Ну еще бы. Вон, за рулем сидит.
– Эреш, дай хоть по магазинам пройтись.
– Напиши список, я пройдусь.
– Ты?
– Ах да, смертные, – усмехается богиня. – Ваш слух не как у нас. – И четко, громко повторяет: – Спи-сок! Я все! Куп-лю!
– Хорошо, хорошо, – морщусь я. – Только не кричи.
На парковке у дома я отдаю ей блокнот. Она открывает, читает. Хмыкает.
– Прокладки, Шами? Может, лучше презервативы?
– Эреш, это же для разного. – Мне снова смешно.
Богиня тоже хохочет. Странно слышать ее смех – кажется, веселится Эрешкигаль на моих глазах впервые. Под этот звук я и засыпаю.
А просыпаюсь уже в Уруке. Глубокая ночь, в спальне сумрачно и тихо. Я опускаю ноги на пол и чуть было не встаю на огромный шуршащий пакет. А позже, сумев зажечь свечу, убеждаюсь, что Эрешкигаль купила все точно по списку. И коробку презервативов вдобавок.
А еще написала мне письмо. Не на табличке, как Дзумудзи, а на бумаге для принтера.
«Я открыла для твоей смертной матери счет».
Дальше сумма. У меня сердце екает от количества нулей. И даже мелькает мысль: «Как я расплачусь?»
«Скажи Саргону, – зевает Шамирам, – пусть подгонит к храму Эрешкигаль богатые дары».
Я возвращаюсь к письму.
«Твоего Артёма уже выписали».
Я киваю. Это хорошо.
«В твоем блокноте я нашла адрес больницы для душевнобольных. Сестра, тебе незачем туда ехать. Тот мальчик, твой первый друг, умер два года назад».
Я закрываю глаза. Лена принимается рыдать, Шамирам равнодушно пожимает плечами. Умер и умер. Надо же, какая незадача! Хрупкие смертные, всего‐то дольше минуты в глаза посмотрела. Случайно.
В письме еще пара строк.
«Шами, ты теперь мне должна».
В смысле? Из-за мамы? Или что? Эрешкигаль действительно хочет дары от Саргона? Да пусть лучше царь эти деньги на школы пустит, а то они у меня на глазах рушатся!
Ладно, раз хочет, отдам ей хоть все золото моего храма. Он и так слишком роскошный.
Но я замечаю приписку:
«Не нужно мне золота и даров. Лучше давай потусим вместе в урукском баре, пока Отец тут все к демонам не разнес. Нужно поговорить».
Я комкаю письмо. Перед глазами пляшут мошки, а в голове бьется мысль: неужели Эрешкигаль согласна мне помочь?
Эпилог
Бога легко узнать, даже если он притворяется человеком. Его выдают неземная красота и мерцающая кожа, а еще аромат, от которого у простого смертного мутится разум.
Нельзя смотреть богу в глаза, или он заберет твою волю. Нельзя богу перечить, или он заберет твою жизнь.
Прекрасный юноша выходит из вихря, и песок стелется у него под ногами, точно драгоценный ковер. Демоны при его приближении бросают добычу – обглоданные человеческие кости в воинской броне. Даже ветер захлебывается воем и стихает.
Нечеру пытается поднять меч, хоть и знает, что против бога он не поможет. И оберег Бекос – костяная львица – не поможет тоже. Он был у каждого воина, и что осталось от них теперь? Скелеты под палящим солнцем.
Юноша-бог с улыбкой наблюдает. Его взгляд скользит по Нечеру, словно тот – выставленный на продажу раб.
«Хочешь ли ты жить, царевич?» – раздается прямо в голове Нечеру.
Слышится тихое шипение – это демоны пустыни поднимают блестящие черные головы и выглядывают из-за спины бога. Ясно без слов: ему что‐то нужно от Нечеру, и, если он это не получит, царевича ждет та же участь, что и других воинов Черного Солнца. Если не хуже.
Нечеру знает, что должен с презрением отказать – или не видать ему благостного посмертия на лугах Иалу. Его проклянут собственные боги, имя его забудется, и станет он, неприкаянный, вечно голодный, бродить по земле, не ведая покоя.