— Валерка, отец твой вернулся. Беги, встречай, — кричал кто-то.
Подбежала Шура, держа сына за руку.
— Валера, это же папа твой!
Помню, в доме Валера сидел у меня на коленях. Я гладил его по белобрысым волосам, раздавал нехитрые подарки: губную гармошку, конфеты в ярких обертках. Шуре — какой-то платок, что-то еще по мелочи. Я говорил и никак не мог наговориться с Шурой. А потом как-то неожиданно прилег и задремал. Сильно уставший был.
Чем закончить воспоминания о своей военной судьбе? Неделю-другую я передохнул, помог свату немного подремонтировать дом и отправился в Сталинград на свой завод «Баррикады». Приняли меня сразу, в тот же самый цех. Работал, приезжал к семье в Иловлю, а в конце сорок шестого перевез Шуру и сына в город, где снял маленький домишко в поселке «Красный Октябрь». С год там пожили, а потом мне дали маленькую комнату в тесной трехкомнатной квартире. Печка, колонка с водой на улице. Чего еще надо в разрушенном войной городе! Живи и радуйся!
Вскоре переехали соседи, и завод передал нашей семье вторую комнату, а спустя несколько лет и третью. До 1974 года я работал на заводе «Баррикады». Часто ездил в командировки испытывать с военными свои артиллерийские изделия. Устранял неполадки, что-то улучшал. Офицеры к моему мнению прислушивались, а на доске почета завода фотография висела постоянно. Часто приходил к нам в гости с семьей мой однополчанин Николай Бажанов.
Давала знать о себе нога, в которой так и остался довольно крупный осколок. Хирурги решили, что трогать его не надо.
Никакими привилегиями я не пользовался. Работал в две смены, а когда приходил, то Шура всегда готовила мне тазик с теплой водой. Отогревала, растирала натруженную за смену ногу, которая так и не зажила. С меня то снимали, то заново давали инвалидность. В конце концов надоели хождения по больницам. И так проживу!
Георгий Петрович Романов умер, прожив с женой Александрой Ивановной долгую жизнь — пятьдесят шесть лет. Лежат они рядом на Краснооктябрьском кладбище.
Вечный вам покой…