Забыв про щит, скинув тяжёлый арбалет и колчаны с болтами, Олег впустил в себя ярость. Словно неудержимый берсерк бросился он в самый центр горящей толпы. Но то, что должно было обернуться гибелью безрассудного храбреца, стало началом кошмарной резни. Это было похоже на падение работающего лодочного мотора в до отказа забитый курами вольер, с той лишь разницей, что вместо крови и перьев летело искромсанное полуразложившееся мясо, распадающиеся внутренности и брызги вязкого облепляющего всё вокруг гноя. Освещённый пламенем и лавирующими меж тел сферами Олег двигался сквозь толпу, буквально прорубая себе путь. Клинок Вольнодумца, старательно обходя каменные палицы гигантов, разделял их мышцы и кости, будто они не имели никакой плотности. Ложась всей своей длиной, по самую рукоять, он отсекал громадные конечности начисто, делил черепа надвое и разрубал тела от ключицы до паха. Когда рубить было уже некого, Олег вдруг почувствовал, как пульсирующая ярость уходит. Он стоял посреди заваленного расчленёнными трупами туннеля, с головы до ног облитый тошнотворной жижей и смотрел на абсолютно чистый, словно первородное зло, меч в своей руке.
Глава 48. Палач Мо
Изгиб туннеля, превращённый в братскую могилу, остался позади. Бреннер шагал вслед за путеводными огнями, всё ещё, время от времени, приоткрывая пасть и водя языком по зубам, в надежде избавиться от омерзительного вкуса мертвечины.
Олег замыкал четвёрку наездников, с пониманием относясь к нежеланию компаньонов дышать тем, что покрыло сейчас его доспех бурой коростой. Хотя никто и не просил о таком одолжении, не выказывал неудовольствия. После устроенной резни, разговоров вообще было немного. Казалось, между Олегом и соратниками повисло напряжение. Такое возникает при неосторожном упоминании шокирующего факта на публике. Олег знал это не понаслышке. Однажды, в другой жизни, на какой-то офисной пьянке ему задали простой ни к чему не обязывающий вопрос, который задают, скорее, чтобы заполнить пустоту, нежели ради ответа. «Как жизнь?». Олег мог сказать: «В порядке», улыбнуться и с чувством исполненного долга продолжить наполнять желудок спиртным и закусками. Но он сплоховал, он отчего-то, возможно из-за алкоголя, не воспринял это как формальность, и решил ответить: «Дерьмово». Уже собравшийся проследовать к столику с тарталетками «собеседник» остановился и, подчиняясь очередной формальности, спросил:
— Что так?
— Мама умирает.
Тут уж самый распоследний формалист, как бы ему ни хотелось выпить и закусить, будет вынужден задержаться, чтобы изобразить сочувствие и хотя бы толику участия, косясь на проходящих мимо красоток.
— Вот чёрт... Мужик, мои соболезнования. А что с ней?
— Рак мозга, головного. Неоперабельный.
— Нда... Держишься?
— Не особо. Если честно, я дико устал, просто в край. Сил нет смотреть на это. Хочется, чтобы уже закончилось поскорее. Паскудные мысли, да?
— Ну, не мне судить. Никому не пожелаешь оказаться на твоём месте.
— Это точно. Вот вчера — представляешь — захожу в палату, она спит. Думаю — не буду будить. Она меня в последнее время всё равно не узнаёт, и поговорить толком не получается. Поставил цветы в вазу, уходить собрался. И тут за спиной... Слышал когда-нибудь, как горящий заяц орёт?
— Прости, что?
— Заяц. Ну, знаешь, по весне сухостой на полях жгут, и зайцы в огонь попадают. Горят живьём. И орут. Жутко орут, истошно. Вот и она так же заорала. Я чуть заикой не остался. Хе, да... Поворачиваюсь, а она в койке села, глядит сквозь меня ошалелыми глазами, и волосы рвёт на себе. Натурально выдёргивает клочьями, с мясом. Я сестру звать. Но хрен их дозовешься. За руки схватил, ну, чтобы волосы не рвала, а она ещё сильнее орать. Я и не думал, что сильнее можно. Аж в ушах звенит. Связки порвала. А всё равно не прекращает, хрипит, что есть мочи. Мокрота изо рта летит кровяная. А сама руки тянет-тянет к голове, лицо расцарапать пытается. Ногами меня бить начала. Я в запястья ей вцепился, держу, и только думаю — как бы не сломать. Там же кости да кожа, натурально мумия. А она прям вся ходуном уже ходит, скачет на койке, головой трясёт, как одержимая! «Экзорциста» смотрел? Вот типа того. Капельницу перевернула, катетер вырвала, из вены шарашит! А медсёстры эти — суки — ещё судно не вынули, ну и оно кверху дном, дерьмо повсюду! Можешь себе представить, да? Насилу сдержал до подкрепления. А сегодня, прикинь, лечащий врач звонит утром, сообщает мудила, мол, так и так, рентген маме вашей сделали, в лучевой кости трещина. Я ещё и виноват остался!
Олег умолк и замер, только сейчас поняв, что своим не в меру шумным и полным экспрессии монологом привлёк внимание всех, кто был в комнате. Два десятка человек стояли вокруг, держа в руках пластиковые стаканы, надкусанные бутерброды, и глядя так, будто каждому только что за шиворот заползла змея. Кто-то даже догадался выключить музыку, чтобы тишина стала максимально невыносимой.
Олег стоял в центре кольца отторжения, и полубезумная улыбка медленно сползала с его лица, как масляная краска под кислотой. Нужно было что-то сказать, всем этим людям. Как-то пояснить... Но у Олега свело челюсть. Он попытался открыть рот, но вместо слов произвёл на свет лишь нелепую полную беспомощности гримасу. Ближайшие «зрители» поспешно расступились, опасаясь, что Олег сейчас блеванёт. И он действительно блеванул. А потом, не придумав ничего лучшего, просто выбежал из комнаты. Точнее, выполз на четвереньках, поскользнувшись на собственной блевотине и не найдя сил подняться. Добрался до своей квартиры, и уснул.
Это произошло в пятницу, так что у Олега было целых двое суток, чтобы терзать себя, восстанавливая хронологию событий и готовясь к встрече с коллегами в неотвратимо приближающийся понедельник.
То утро понедельника стало одним из худших в его жизни. Нет, он и раньше попадал в нелепые истории по пьяной лавочке, но на утро всё оборачивалось глупыми шутками, язвительными замечаниями и — как максимум — демонстрацией компрометирующих фотографий. Но не в этот раз. Нет, это утро встретило его могильным холодом. Натужные улыбки, короткие кивки в знак приветствия, «Извини, руки мокрые» в ответ на протянутую ладонь. Никакой враждебности или демонстративной неприязни, но...
Вот и сейчас, глубоко в недрах Гут Холейн Олег явственно ощущал почти то же самое «Но», только с чуть более заметным привкусом страха. Не просто ощущал, он прекрасно понимал причину этого. Мало кому придётся по душе, когда находящийся рядом человек оказывается не совсем таким, как его себе представляли. Особенно если он приобщён к нечто ужасному. Не так важно, что это — страшная болезнь, или чёрная магия. Олег отлично помнил, как сам смотрел на Ларса, когда тот впервые сотворил пламя и плёл свои кружева из Тьмы. Эта чужая приобщённость пугает, рождает чувство дискомфорта, драматичным образом меняет личный маленький мирок с его, казалось, устойчивыми правилами. А в том, что правила изменились, сомнений не было.
Петляющий туннель постепенно приобретал всё менее рукотворные очертания, его ширина и высота всё более разнились по мере углубления, гладко отёсанные панели уступали место грубо вырубленной породе, а далее — и вовсе первобытным, будто созданным самой природой пещерным сводам. Фантомная стужа усилилась так, что нервный озноб пробирал даже Бреннера, из-за чего роговые пластины на драконьем хребте, периодически вздымаясь, подбрасывали седоков.
— Вот дерьмо! — едва не выронил Дик свой цвайхандер. — Сейчас бы хлебнуть горячительного, да покрепче.
— Тебе страшно? — промурлыкал Мордекай, словно получал от происходящего удовольствие.
— А тебе нет?
— После всего, что я видел буквально час назад? Как тебе сказать... С одной стороны — да. А с другой... Тоже да. Как там поживает наш своенравный меч? — повернулся Томас к Олегу. — Ещё не голоден?
— Переживаешь за сохранность своей крови? — спросил тот.
— Немного. Я могу ошибаться, но мне показалось, что ты слабо его контролируешь, если контролируешь вообще.
— Но ты всё ещё жив, не так ли?
— Весомый аргумент. Думаешь, твоей крови ему будет довольно?
— Сейчас он сыт.
— Надолго ли?
— Хочешь от него избавиться?
Синхронно со словами, что покидали рот Олега, Вольнодумец слегка вышел из ножен, и этого оказалось достаточно, чтобы вопросы колдуна прекратились:
— Нет. Конечно, нет. Уверен, он будет нам полезен.
— Интересно, чем? — не дал завершить диалог Миллер. — Если верить рассказам про Палача, он... Как там архивариус говорил?
— Гора прокажённой плоти внутри каменного доспеха, — процитировал Ларс, будто разговаривал сам с собой. — Клинок ему не страшен. Как и Тьма. Но огонь... Огонь — наш единственный союзник. Томас, насколько ты дружен с огнём?
— О, я дружен со всеми стихиями примерно в равной степени, но сейчас мне не под силу будет творить пламя. Нужно восстановиться.
— А как на счёт воздуха? Ты можешь создать воздушный поток?
— Это куда легче, справлюсь. Но для чего? Только не говори, что планируешь сдуть Палача Мо, как назойливую муху.
Вместо ответа Ларс остановил Бреннера и спустился.
— Будь добр, — обратился он к Мордекаю, сотворив парящее над ладонью пламя, — стань моим ассистентов в этом научном эксперименте.
— Эксперимент! — воскликнул Томас воодушевлённо и скатился по драконьему крылу. — Это синоним моей жизни. Излагай же свою идею!
— Я полагаю, что рассеянное пламя причинит мало вреда Палачу. Чтобы пробить доспех, нам понадобится нечто большее. Нам будет нужна огромная температура, способная расколоть камень.
— И ты хочешь сфокусировать поток огня.
— Верно.
— Хм. В этом есть смысл. Однако нам придётся подобраться к Мо совсем близко, чтобы добиться искомого эффекта.
— Особого выбора у нас нет.
— Что ж, тогда приступим.
Томас произвёл едва заметные мановения пальцами, и пламя над ладонью Ларса затянуло в образовавшуюся перед ним воронку. Огонь закрутило опрокинутым вихрем, и тот начал растягиваться в длину, одновременно сужаясь. Жёлто-красные языки вращались, ускоряясь с каждой секундой. Очень скоро удлинившийся и сузившийся конус засиял на противоп