Он не знал, что и думать о своей спутнице. Она все больше помалкивала, а когда он пытался завести разговор, так яростно сверкала единственным глазом, что он предпочел тоже идти молча. Но иногда она вдруг заговаривала сама. Например, говорила: «Местность повышается. Значит, Лондон притормозит. Ехать в гору на полной скорости – слишком много топлива уйдет». Потом через час-два: «Мама говорила, что движущиеся города – это глупость. Может, в них был смысл тысячу лет назад, когда постоянно случались землетрясения, извержения вулканов и ледники сползали к югу. А сейчас города просто катаются туда-сюда и жрут друг друга, а у людей ума не хватает остановиться».
Тому нравилось, когда Эстер нарушала молчание, хотя ее мама производила впечатление опасной противницы Движения. Но когда Том пробовал поддержать разговор, Эстер снова уходила в себя, рукой прикрывая лицо. Как будто в одном худеньком теле жили две Эстер: одна – мрачная мстительница, которая только и думает о том, как убить Валентайна, а другая – умная, живая, обаятельная девушка, изредка выглядывающая из-за исполосованной шрамами маски. Может, она немного не в себе? Как не спятить, когда у тебя на глазах убивают твоих родителей.
– Как это случилось? – тихо спросил он. – Я про твоих маму и папу. Ты уверена, что это Валентайн?..
– Заткнись и шагай давай, – оборвала она.
Но вечером, когда уже стемнело и они устроились в какой-то яме, спасаясь от холодного ночного ветра, Эстер вдруг начала рассказывать.
– Я родилась на голой земле, но там было не так, как здесь. Я жила на крайнем западе, на Дубовом острове. Когда-то он был частью Охотничьих земель, но от частых землетрясений местность вокруг затопило и получился остров. Голодные города не могли до него добраться, слишком далеко от берега, а города-амфибии тоже не могли подступиться, чтобы не напороться на рифы. Там было чудесно – зеленые холмы, и каменистые мысы, и ручьи в густых дубравах. Деревья все заросли седым лишайником, стояли лохматые, как старые собаки.
Тома передернуло. На голой земле живут одни дикари, это каждому лондонцу известно.
– Мне больше нравится, когда под ногами надежная прочная палуба, – сказал он.
Эстер будто не слышала. Она не могла остановиться, как будто слова сами сыпались из ее искореженного рта.
– У нас был город, назывался Данроуминг[2]. Раньше он тоже ездил, но жителям надоело вечно удирать от больших городов, они переплыли на Дубовый остров, сняли колеса и моторы и закопали среди холмов. Данроуминг уже больше ста лет стоит на острове, и не догадаешься, что когда-то он двигался.
– Это же ужасно! – ахнул Том. – Прямо в духе Лиги!
– Мои родители жили на отшибе, – продолжала Эстер, как будто он ничего и не говорил. – У них был дом на краю вересковой пустоши, у самого берега. Папа был фермером, а мама – историком, как ты. Только гораздо умнее, конечно. Каждое лето она улетала куда-нибудь на своем дирижабле, раскапывала разные предметы олд-тека, а осенью обязательно возвращалась. Зимой я приходила по вечерам к ней в кабинет на чердаке, мы ели гренки с сыром, и мама рассказывала мне о своих приключениях… А однажды, семь лет назад, я проснулась ночью, слышу – на чердаке голоса, о чем-то спорят. Я поднялась по лесенке, заглянула – а там Валентайн. Я его знала, они с мамой дружили, и он часто заходил в гости. Только в ту ночь он вел себя совсем не по-дружески. Все повторял: «Отдай мне машину, Пандора! Отдай МЕДУЗУ!» Меня он не заметил. Я выглядывала из люка и от страха не могла двинуться с места, ни вперед, ни назад. Валентайн стоял ко мне спиной, а мама – напротив. Она держала в руках ту самую машину. Мама сказала: «Иди к черту, Таддеус! Она моя, это я ее нашла». И тогда Валентайн выхватил шпагу… Он… Он…
Эстер умолкла, задыхаясь. Она не хотела говорить дальше, но волна памяти подхватила ее и тащила назад, к той ночи, той комнате, где брызги крови на маминых звездных картах – как будто новое созвездие.
– А потом он обернулся, и увидел меня, и бросился, а я отскочила, и его шпага только порезала мне лицо, а я грохнулась с лестницы. Наверное, он подумал, что убил меня. Я слышала, он подошел к маминому столу и стал рыться в бумагах, а я вскочила – и бежать. В кухне на полу лежал папа, он тоже был мертвый. Даже собаки были мертвые… Я выбежала из дома и увидела пришвартованный около нашего сада черный дирижабль Валентайна. Там ждали его люди. Они погнались за мной, но я удрала. Добежала до лодочного сарая, взяла папину лодку и уплыла. Вроде я хотела плыть в Данроуминг, позвать на помощь. Я была совсем маленькая, думала – доктор вылечит маму и папу. Но я так ослабла от боли, и крови столько вытекло… Отвязать лодку сил еще хватило, течением ее отнесло от берега… А после этого я помню только, как очнулась на берегу, уже в Охотничьих Угодьях… Я так и осталась там жить. Сначала я почти ничего не помнила. Как будто, когда он раскроил мне голову, половина воспоминаний вывалилась, а остальные перемешались. Но постепенно память начала возвращаться. Однажды я вспомнила Валентайна и то, что он сделал. Тогда я решила, что найду его и убью, как он убил маму с папой.
– А что это за машина была? – спросил Том после долгого молчания. – Что такое МЕДУЗА?
Эстер пожала плечами. (Том не увидел в темноте, но он услышал движение плеч под замурзанным пальто).
– Какая-то из маминых находок. Какой-нибудь олд-тек. На вид ничего особенного. Металлический шар, с футбольный мяч размером, весь помятый и поцарапанный. А Валентайн из-за этого ее убил.
– Семь лет назад, – прошептал Том. – Как раз тогда мистера Валентайна сделали главой гильдии. Говорили, он что-то такое нашел на Поверхности, Кром был очень доволен и повысил его через голову Чадли Помроя и еще других. Но я ни разу не слышал, что же он там нашел. И о МЕДУЗЕ ничего не слышал.
Эстер молчала и через несколько минут начала похрапывать.
А Том долго сидел без сна, так и этак обдумывая ее рассказ. Вспоминал мечты, которые помогали ему пережить долгие скучные дни в Музее. Он воображал, как выслеживает преступника на Поверхности вместе с прекрасной девушкой. Только не представлял, до чего здесь мокро и холодно, и как болят ноги, и что убийцей окажется величайший герой Лондона. Что касается девушки…
Лунный свет озарял обезображенное лицо Эстер Шоу. Она хмурилась даже во сне. Сейчас Том лучше понимал ее. Она ненавидела Валентайна, но себя ненавидела еще сильнее – за то, что уродина и что осталась жива, когда ее родители погибли. Том вспомнил, что он сам чувствовал после Большого Крена, когда пришел домой и увидел, что дом раздавлен, а мамы и папы больше нет. Ему тогда казалось, что он каким-то образом виноват. Было стыдно, что он не умер вместе с ними.
«Надо ей помочь, – думал Том. – Я не позволю ей убить мистера Валентайна, но я найду способ рассказать всем правду. Если, конечно, это правда. Может, завтра Лондон чуть-чуть притормозит, а у Эстер нога будет меньше болеть. К закату мы вернемся в город, и кто-нибудь нас обязательно выслушает»…
Но назавтра, когда они проснулись, оказалось, что город ушел еще дальше, а состояние Эстер ухудшилось. Она стонала от боли, наступая на раненую ногу, лицо у нее стало цвета слежавшегося снега. Сквозь повязки сочилась кровь и стекала в сапог. Том ругал себя последними словами, что выбросил остатки рубашки и что из-за него Эстер потеряла рюкзак с аптечкой…
Ближе к полудню они сквозь пелену дождя увидели что-то впереди. Кучу шлака посреди широкой колеи, проложенной накануне Лондоном. Рядом остановился маленький городок. Подойдя ближе, Том и Эстер увидели, что по груде отходов карабкаются люди, просеивая оплавленные куски металла и не до конца сгоревший уголь.
Обрадованные, они прибавили ходу и вскоре после полудня уже шли в тени огромных колес. Том, задрав голову, с удивлением рассматривал единственный ярус городка. В Лондоне многие дома были больше по размеру. Городок был деревянный и как будто построен очень странным плотником, который считает, что работать надо так: забил пару гвоздей, и сойдет. Здание муниципалитета походило на сарай, а за ним виднелись корявые дымовые трубы какого-то невиданного двигателя.
– Добро пожаловать! – прокричал, спускаясь с груды шлака, высокий седобородый старик в развевающейся коричневой мантии. – Добро пожаловать в Спидвелл! Я – мэр города, Орми Рейленд. Вы говорите по-англичански?
Эстер настороженно попятилась, а Том шагнул вперед. Старик ему показался вполне дружелюбным.
– Простите, сэр, нам бы поесть, и еще нужен доктор, посмотреть ногу моей подруги…
– Я тебе не подруга! – прошипела Эстер. – И с ногой у меня все в порядке.
А сама побелела и дрожит, и лицо блестит от пота.
– Доктора в Спидвелле все равно нету, – засмеялся Рейленд. – А насчет еды… Времена-то нынче тяжелые. Может, у вас что найдется на обмен?
Том похлопал себя по карманам. У него было немножко денег, но зачем Орми Рейленду лондонские деньги? Вдруг он нащупал что-то твердое. Сидюк, найденный в Брюхе! Том вытащил его и, проводив печальным взглядом, протянул старику. Он собирался когда-нибудь подарить вещицу Кэтрин, но сейчас еда была важнее.
– Красиво! Очень! – восхитился Орми Рейленд, любуясь радужными переливами на поверхности диска. – Пользы, правда, от него немного, ну да ладно, можете получить укрытие на пару-тройку ночей и еды маленько. Правда, еда не ахти какая, но все-таки лучше, чем ничего.
Старик не соврал: еда в самом деле была не ахти, но Том и Эстер накинулись на нее с жадностью и потом еще протянули миски за добавкой.
– В основном это делается из водорослей, – объяснил Орми Рейленд, пока его жена наплюхивала в миски добавку синеватой гущи. – Мы их выращиваем в чанах под главным машинным отделением. Гадость редкостная, но позволяет перебиться, пока с уловом негусто, а между нами, улов нынче жидкий, как никогда. Потому мы и обрадовались, когда наткнулись на эту вот гору мусора.