– Что это у вас, граф Владислав? Стихи? Должно быть, эти чудные места вдохновили вас на сонет; позволите мне прочесть?
И она протянула руку. Захваченный врасплох, Владислав метнул на нее взгляд, заставивший ее вздрогнуть и в удивлении отступить. Что, если она догадалась?.. Эта мысль пронзила его ужасом. Однако, сообразив, что ведет себя подозрительно, Владислав замаскировал свои истинные чувства любезной улыбкой и отвечал:
– Это слова одной польской песни; хочу попросить Идалию перевести ее для развлечения ваших друзей.
И, шагнув вперед, он отдал Идалии записку и громко повторил свою просьбу. Все столпились вокруг; всем хотелось послушать песню. Девушка развернула записку, взглянула – и, изменившись в лице, едва владея голосом, пробормотала, что для этого потребуется время, и она не сможет выполнить его просьбу прямо сейчас; а затем, зажав скомканную бумагу меж дрожащих пальцев, поспешно и неловко заговорила о чем-то другом. Все общество обменялось улыбками, и даже княгиня не заподозрила в записке ничего, кроме любовных комплиментов или признаний в адрес ее протеже.
– Однако, – промолвила она, – хотелось бы знать, по крайней мере, тему этих стихов. Скажите нам, прошу вас! О чем они?
– О предательстве, – не в силах более сдерживать свои чувства, отрезал Владислав.
Княгиня побелела как мел; все самообладание ее покинуло, к сердцу подступила тошнота, и она торопливо отвернулась от пронзительного взгляда поляка.
Судно уже приближалось к месту назначения. Идалия сжимала в руке письмо; ей хотелось прочесть его до того, как пакетбот пристанет к берегу. Она старалась незаметно отделиться от толпы, и Владислав, приметив эти маневры и желая облегчить исполнение ее замысла, вступил в беседу с княгиней. Он возбудил в ней страх и любопытство, и теперь она жадно ухватилась за возможность с ним побеседовать, желая понять, в самом ли деле он что-то подозревает или отпрянул лишь от неожиданности, а тревогу возбудила в ней нечистая совесть. Так Владиславу удалось полностью завладеть ее вниманием и незаметно увести на корму; здесь они оперлись о борт и вместе смотрели в лазурные волны – а Идалия тем временем оказалась предоставлена самой себе. Отделившись от прочих гостей и пройдя ближе к носу корабля, она прочла строки, торопливо нацарапанные карандашом Владислава. Затем, страшась того, что сокрытый в них секрет попадет в чужие руки, разорвала записку и хотела выбросить обрывки в море – но тут заметила на корме Владислава с княгиней и поняла, что острый взор дамы немедля приметит клочки бумаги, качающиеся на волнах. Идалию страшила и тень опасности, так что она отошла подальше от борта; однако от порванной записки нужно было избавиться, и она решила выбросить обрывки в трюм. Она подошла к трюмному люку и заглянула вниз.
Предстань ее взору ядовитая змея – и это не поразило бы ее таким ужасом! Пронзительный вопль замер у нее на устах; страшным усилием воли Идалия подавила в себе желание закричать, на подгибающихся ногах отошла к мачте и прислонилась к ней, дрожа и едва дыша. Сомнений не было; из трюма смотрел на нее Джорджио – это мрачное лицо и зловещий взгляд она узнала бы повсюду! Неужто опасность так близка, так неотвратима, так неизбежна?! Как передать роковое известие мужу, как предупредить, чтобы он был настороже? Она вспомнила его письменную просьбу, которой из осторожности совсем было решила не повиноваться. Но теперь свидание предоставляло возможность сообщить об увиденном.
Так по глади моря, под лазурными небесами, вдоль очарованных берегов скользил корабль, полный людей, живущих в роскоши, осыпанных всеми благословениями жизни, – людей, которых беглый наблюдатель счел бы избранными мира сего, рожденными для безмятежного счастья; однако в сердцах их царили вероломство, ненависть и страх. И солнечные небеса, и смеющееся море казались теперь Идалии ловушкой, прибежищем тигров и скорпионов; темная туча заволокла для нее сияние небес, и порочные души собратьев-людей отбрасывали на прекрасный мир уродливые тени.
Пакетбот уже подплывал к невысокому берегу; у самой воды ждали две или три легкие коляски, запряженные лошадьми и готовые доставить экскурсантов к храмам. Корабль бросил якорь. Владислав протянул Идалии руку и помог сойти по трапу на берег.
– Да? – тихо, с нежной просьбой в голосе прошептал он и сжал ее ладонь.
Идалия ответила таким же пожатием; слово «Берегись!» трепетало у нее на устах – но в этот миг молодой англичанин, что давно уже ею восхищался и сегодня весь день старался занять ее внимание, снова оказался рядом, дабы сообщить, что княгиня ждет в коляске и просит ее не задерживаться.
Экскурсанты отправились туда, где меж горами и небом, на бесплодной пустоши посреди сумрачного берега высятся в одиночестве славные останки древности. У подножия колонн паслись несколько овец, а рядом слонялись двое или трое пастухов с лицами дикарей и в одежде из овечьих шкур. При виде храмов из всех уст вырвались восклицания изумления и восторга; а Владислав, отстав от толпы и задержавшись у отдаленных руин, вздохнул с облегчением и погрузился в одинокие раздумья. «Что есть человек в высшей славе своей? – думал он. – Допустим, мы разорвали бы оковы Польши; допустим, в свободе она возвысилась бы до небес и своими достижениями сравнялась с Грецией; но время, эта ядовитая змея, ползущая сквозь века, властно над всеми – и по прошествии нескольких столетий наши монументы пали бы, как эти, превратились бы в новый Пестум, служащий лишь пустому любопытству и дешевому увеселению праздных чужеземцев!»
Как видим, Владислав был отнюдь не в добром расположении духа. Два обстоятельства нарушали спокойствие молодого философа: он любовался картиной, чья величественная красота наполняла душу трепетом и благоговением, в толпе бездельников, озабоченных предстоящим пикником и ужином куда более, чем созерцанием древних красот; и видел свою молодую жену среди посторонних, со всех сторон окруженную их болтовней и лестью, в то время как сам не мог обменяться с ней ни словом, ни взглядом. Он вздыхал теперь о ночных часах, проведенных под портиком уединенного дома Идалии, и даже скорый отъезд вдвоем не примирял его с нынешними тяготами; душа возмущалась необходимостью обмениваться любезностями с врагом, перед мысленным взором вставали попытки вероломного нападения, от коего не защитит даже доблесть.
Решено было, что экскурсанты поужинают во дворце архиепископа и вновь сядут на пакетбот не ранее десяти, когда взойдет луна. Среди руин они провели еще пару часов, а затем слуги сообщили, что их ждет ужин; было почти шесть, и после ужина оставалось еще более двух часов до отъезда. На землю уже опустилась ночь, и полная темнота даже самые романтические натуры не располагала к прогулкам по развалинам; княгиня, желая развлечь гостей, раздобыла где-то скрипку, флейту и гобой и с помощью этих инструментов, в руках итальянских крестьян звучавших столь сообразно времени и обстановке, словно ими дирижировал сам Вейперт, устроила танцы. Англичанин немедля завладел рукой Идалии; та оглянулась – Владислава нигде не было; без сомнения, он ждет ее в храме, не ведая о присутствии Джорджио, не подозревая об опасности; и – Боже, что теперь с ним будет? От этой мысли кровь застыла у нее в жилах; она решительно отказалась танцевать и, видя, что княгиня кружится в вальсе и не смотрит в ее сторону, поспешно вышла из дома и побежала по траве к руинам. Едва сойдя с крыльца, она оказалась окружена непроглядной тьмой; но в небе светили звезды, и скоро Идалия начала различать очертания руин и построек. Подойдя ближе к храму, она заметила мужской силуэт в плаще, медленно движущийся среди колонн – и сперва не усомнилась, что видит своего мужа. Она поспешила к нему – но несколько секунд спустя увидела Владислава, что стоял, прислонившись к колонне; и в тот же миг человек в плаще, подойдя к нему почти вплотную, сменил крадущийся шаг на прыжок тигра. Идалия увидела, как в его руке блеснул кинжал; рванулась вперед, чтобы перехватить руку – и удар обрушился на нее. Слабо вскрикнув, она упала наземь, а Владислав развернулся и бросился на убийцу; завязалась смертельная схватка; поляк сумел выбить у злодея кинжал, но тот выхватил второй нож. Владислав отбил удар и вонзил в грудь убийцы его собственный стилет; тот с хриплым стоном пал на землю, и над этой сценой воцарилось могильное молчание; оглянувшись, Владислав увидел белое платье Идалии, что без чувств лежала чуть поодаль, – и поспешил к ней. В безмолвной муке поднял он ее, с ужасом видя, что белое платье залито кровью; но в этот миг она очнулась от обморока, прошептала: «Это ничего… это пустяк…» – и снова потеряла сознание. Вмиг в уме его родился план – и Владислав привел его в исполнение, не дожидаясь, пока осторожность заставит его передумать. Он и прежде решил не возвращаться к остальным во дворец архиепископа, а, переговорив с Идалией, поспешить на борт пакетбота; поэтому приказал оседлать свою лошадь, привел ее к храму и привязал к одной из колонн. Теперь он осторожно поднял бесчувственное тело жены, положил на седло и торопливо двинулся прочь от освещенных и шумных окон дворца, по извилистой тропе к пустынному берегу, где капитан и команда уже готовили пакетбот к отплытию. С помощью матросов Идалию перенесли на борт, и Владислав приказал немедля поднять якорь и плыть в Неаполь.
– А как же остальные? – спросил капитан.
– Вернутся по суше, – ответил поляк.
При этих словах он ощутил легкий укол совести, вспомнив, как труден путь по суше и как опасны в ночное время дороги в стране, полной разбойников; но бледность и безжизненный вид Идалии рассеяли эти мысли; скорее в Неаполь, оказать ей помощь и, если рана в самом деле неопасна, продолжить путешествие до возвращения княгини Дашковой – это единственное желание, владевшее им сейчас, не позволяло колебаться. Капитан «Сюлли» больше не задавал вопросов; подняли якорь; в серебристом свете луны пакетбот отплыл от берега и двинулся в обратный путь. Корабль не успел отойти далеко, когда заботы Владислава помогли его молодой жене очнуться. В самом деле, оказалось, что она ранена в плечо, и очень легко; кинжал едва поцарапал кожу. Не боль или потеря крови лишила ее сознания, но страх за любимого и ужас перед кровавой схваткой, угрожавшей его жизни. Она сама перевязала себе рану; и, видя, что помощь врача ей не требуется, Владислав отменил свое первоначальное распоряжение вернуться в Неаполь; корабль вышел в открытое море и взял курс на Марсель.