Казалось, карьере комбата пришел конец. Ан нет, вскоре началось формирование приднестровской гвардии. Командных кадров в Тирасполе, естественно, не хватало. Носенко предложил свои услуги, и в условиях все более возрастающей военной угрозы офицер-десантник, имеющий боевой опыт, пришелся ко двору.
Оказавшись снова на гребне волны, подполковник должен был изменить стиль поведения. Но не прошло и двух месяцев, как по Тирасполю поползли слухи о самоуправстве комбата, о расправах с неугодными, о продаже оружия. Конечно, на каждый роток не накинешь платок. Можно при желании борьбу за наведение порядка и дисциплины в подразделении принять за перегибы. Жесткая командирская рука никому не люба, однако, как говорится, дыма без огня не бывает...
Все это припомнилось Михаилу, пока он в сопровождении сержанта шагал к штабу батальона. Попасть под начало такого типа было неприятно, но командира не выбирают. К тому же Михаил очень наделся, что слухи о комбате, прозванном в народе «кровавым», сильно преувеличены.
Штаб располагался в добротном, наверняка конфискованном, кирпичном особняке. В огромном зале стояли диваны и кресла, обитые светлым гобеленом. На полу — пушистый ковер. Под потолком хрустальная люстра. Обстановка поражала роскошью, совершенно не прифронтовой.
За столом, на котором стояли початая бутылка коньяка, тарелки с кусками колбасы, сала и солеными огурцами, восседал Сам. Михаил сразу узнал Носенко. Круглая, правильной формы голова с короткой «под бобрик» стрижкой сидела на туловище почти без шеи. Лицо можно было бы назвать красивым: высокий лоб, широкие черные брови, большие карие глаза. Только нос, длинный, хищно загнутый книзу, портил впечатление.
Мгновенно охватив взглядом мебель, сервировку стола и барина, Михаил мысленно выругался, но тут же себя осадил: незачем заранее настраиваться против комбата. Им отныне, по всей видимости, придется вместе служить. Лишь бы Носенко его не узнал. Тюрьма человека не красит: щеки ввалились, глаза запали, смотрят настороженно. К тому же усы, бороденка...
— Привел перебежчика, командир, рядового Степанчика, — доложил сержант, вытянувшись у двери. — Махнул до нас прямо на бэтээре. Прибыток получили в живой силе и технике.
По губам Носенко скользнула усмешка.
— Так-так, — протянул он, — Степанчик, говоришь?.. Как же тебя, Степанчик, из нацармии отпустили? Да еще с боевой машиной?
— Я разрешения не спрашивал, — ответил Михаил.
— Писарчук, ты слышал? — повысил голос комбат.
Из соседней комнаты вышел старший лейтенант в пятнистом комбинезоне. Был он до неприличия тощ, одежда болталась на нем, как на вешалке.
Писарчук ткнул в Михаила длинным пальцем и с ходу заявил:
— Этот тип собирается подсунуть дезу, поэтому для убедительности прибыл на броне.
— Значит, кто перед нами, Писарчук? — с издевкой спросил комбат.
— Провокатор, никакого сомнения, — выпалил старший лейтенант.
— А как мы с такими тварями поступаем?
— Понял. Разреши, командир, я сам его шлепну.
— Да как вы смеете? — взорвался Обут. — Не расспросив! Не узнав!.. Дерьмо вы все. Никакого чутья на людей!
— Ишь, как заговорил, — рассыпался мелким смешком Писарчук.
А Михаил вдруг вспомнил: старлей, ведущий себя, как особа, приближенная к императору, был подобран комбатом в Афгане, когда Писарчука за крайнюю жестокость на допросах изгнали из органов; чем и заслужил его собачью преданность.
— Жить хочет, — констатировал Носенко. — А может, он нам что-то дельное расскажет? Как полагаешь, Писарчук?
— Врать будет. В заблуждение введет.
— Ну, тогда ты его и пощекочешь. Начальнику особого отдела карты в руки.
Выходит, Михаил не ошибся. Это и есть тот самый особист, о котором с ужасом говорят случайно оставшиеся в живых неугодные «кровавому комбату» люди.
— Да выслушайте меня! — заорал он. — Время уходит на пустой треп.
— Ну, хорошо, слушаю. — С лица Носенко сползла ухмылка.
— На Бендеры движутся части национальной армии Молдовы, — по-военному четко выпалил Обут. — Сейчас они занимают позиции для наступления. На Суворовской горе и Кицканских высотах установлена артиллерия, которой дана команда открыть огонь по городу. У вас осталось очень мало времени.
— Слыхали байки, в детстве, правда, — хихикнул старлей. — У нас с Кишиневом заключено полюбовное соглашение.
— Погоди, — остановил комбат и знаком подозвал Михаила к столу. Сдвинув в сторону объедки, он расстелил карту: — Показывай все, что имеешь сообщить.
— Наша рота шла здесь, — ткнул Михаил пальцем в основную магистраль. — Это я знаю точно. Видел еще колонны вот тут. Общий состав сил мне неизвестен, но не меньше полка с приданными подразделениями.
— Ох заливает. И ты ему веришь, командир? — с досадой воскликнул Писарчук.
Носенко остановил старлея властным взглядом.
— Ты до сих пор не понял, на кого глаза пялишь? Не сообразил, не ведаешь, не догадался?.. А тебе положено знать, — жестко сказал Носенко и повернулся к Михаилу: — Думаешь, я не узнал тебя, Обут? Морду беглого лейтенанта, как народного артиста, распечатали все газеты...
Где-то далеко бухнул выстрел. Еще один. И началось: канонада загудела, набирая силу.
— Ну, вот и подтверждение слов «провокатора», Писарчук! — воскликнул комбат. — Плохо работаешь, разжирел на дармовых хлебах... Иди, распорядись, чтобы батальон занимал позицию. Как нас ни мало, а принимать бой придется. Город отдать не можем. А о нем, — кивнул он в сторону Михаила, — язык за зубами попридержи. Не каждый день в батальоне появляется человек, приговоренный к вышке.
Дождавшись, пока за Писарчуком закроется дверь, Носенко негромко сказал:
— Вот что, Обут, командных должностей у меня нет. Послужишь механиком-водителем. За броней не так паскудно воевать...
— Я готов, — заверил Михаил.
Носенко не отреагировал на его слова и продолжал:
— Будет лучше тебя не афишировать. Народец у меня разношерстный, родную маму продадут, а на рядового скорее всего не позарятся... — Он пододвинул бутылку, наполнил два фужера коньяком: — Бери, — сказал отрывисто. — Давай за жизнь выпьем, Обут, чтобы нам в этой проклятой мясорубке уцелеть. Ну, будь! — Опрокинув коньяк в глотку, комбат взял с дивана автомат и буркнул: — Пошли, занимай место за рычагами, рядовой Степанчик...
9
В разных концах города горели жилые дома и заводские корпуса. В далеких отблесках пламени тьма как бы рассеялась, и в мерцающей синеве проступили деревья, тротуары, дороги, по которым входили в Бендеры волонтеры.
Город, конечно, не спал. Оглушительная канонада, почти час сотрясавшая землю, разбудила бы мертвого. Люди, затаившись в жилищах, со страхом ожидали развития событий.
Первое потрясение, которое Янош испытал в начале обстрела, прошло. На его место пришла апатия. Осталась ноющая боль в груди, будто он снова сегодня потерял Агнешку. Пропади все пропадом. Даже главная цель — месть за гибель любимой девушки, ставшая смыслом существования, как-то потускнела и отошла на задний план перед лицом происходившей у него на глазах трагедии.
Ударила короткая автоматная очередь. Послышался дребезжащий звон рассыпавшегося по асфальту стекла. Янош выглянул из-за угла: так и есть, раскроили огромную витрину гастронома — в дыру хоть на танке въезжай. В магазине было полно волонтеров. Кто-то сбрасывал с полок батоны колбасы, пачки с печеньем, коробки конфет. Другие кувалдой долбили кассовый аппарат в надежде грабануть дневную выручку. Третьи, не отходя от прилавка, откупоривали бутылки со спиртным и утоляли жажду прямо из горлышка.
Яноша охватила ярость. Что ж это творится? На своей они земле или в каком-нибудь вонючем афганском кишлаке?
— Отставить! — скомандовал он.
Голос потонул в восторженных воплях новоявленных мародеров. Никто не обратил на команду ни малейшего внимания. Волонтеры, переругиваясь, тянули с прилавков все, что попадалось под руку, рассыпая, разбивая, втаптывая в грязь сахар, муку, крупу.
— Ах сволочи! — взревел Чепрага и, вскинув автомат, дал поверх голов длинную очередь. Это подействовало. Солдаты замерли, прижав бутылки и коробки к груди. — Прекратить грабеж! Положить все на место. Я сказал — все!
Глухой рокот прокатился по торговому залу. Янош перехватил свирепые взгляды, подумал: сейчас его запросто снимут очередью из автомата.
— Оставить помещение! — приказал он. — Иначе расстреляю на месте.
Под высокими сводами голос Чепраги прогремел как трубный глас. На сей раз никто не посмел возразить. Злобно поглядывая на командира, волонтеры покинули помещение. Остановив молодого парня, Янош велел ему заступить на пост возле гастронома и никого не впускать.
— Головой отвечаешь за сохранность народного имущества! — предупредил он и побежал догонять взвод.
— Неправда твоя, командир, — тихо, не без опаски сказал Миклош, шагавший во взводе замыкающим.
— Это почему же? — отозвался Янош. — Нам приказано занять позицию близ моста через Днестр. О грабежах в том приказе ничего не сказано.
— Господин капрал,, можно вопрос? — послышался голос солдата из задней шеренги.
— Говори, — разрешил Янош.
— Я в книжке читал, что город, ежели он захвачен, на день отдают тем, кто его... ну вроде как взял.
— Историей интересовался? Это хорошо, — ответил Янош. — Но тогда должен знать, что касалось такое варварство городов чужих, а не своих. Здесь кругом наши живут. Как их грабить? Как у матери или невесты кусок из горла рвать?
— Сладко поешь, командир, — послышался голос спереди. — Магазины государственные. Ни мне, ни моим родителям там ничего не принадлежит...
— Бо-оль-шой политик в каждом из вас сидит, — Чепрага возвысил голос, т— Власть наша дурацкая приучила народ к тому, будто вокруг все ничейное, колхозное. Но завтра тем не менее люди придут в государственный магазин за хлебом — больше некуда. А там шиш...
Вопросов больше не задавали. В темноте слышался не очень стройный топот сапог, да Миклош все еще бурчал под нос про попа, который проповедями мозги сушит. Янош сделал вид, будто не слышит. Обострять отношения с кривоногим мерзавцем не хотелось. Словно предчувствовал, что еще схлестнутся они не на жизнь, а насмерть.