С автоматами в руках, прижимаясь друг к другу, они вошли в торцовую дверь. Внутри было сумеречно, но когда глаза привыкли к темноте, увидели лесопильную раму, стоявшую вдоль стены, очищенную от пыли и заботливо смазанную. Увидели также машину, которую кто-то совсем недавно наладил и пустил. Результатом ее работы было то, что висело на зубчатых лентах, валялось на металлическом столе, по которому когда-то подавались доски. Это были куски человеческого тела в лужах застывшей крови. За пилорамой валялись обезображенные трупы — без головы, без ног...
Михаил крепко схватил Илону под руку, но на сей раз девушка стояла будто каменная, только в глазах, огромных, поблекших, замер страх.
Послышался едва внятный стон. Они бросились к трупам и выволокли здоровенного мужика, подававшего признаки жизни. Илона наклонилась над истерзанным телом и принялась нахлестывать мужика по щекам. Вскоре взор его приобрел осмысленное выражение. Он увидел склонившиеся к нему лица, спросил:
— Кто тут?
— Свои, — ответил Михаил.
— Хорошо. Die... эти?..
— Мы никого не видели.
— Скоро придут. Уходи, дочка... — человеку трудно было говорить. — Я из ОМОНа. Надо срочно своим... Дом советов в Тирасполе и вертолеты. Взорвут вертолеты...
— Машины четырнадцатой армии? — переспросил Михаил. — Я правильно понял?
— Провокация... армия чтоб нас поддержала. Тогда Румыния сможет выступить. Понял?
Омоновец уронил голову на кучу опилок, закрыл в изнеможении глаза. Л когда вновь открыл, встревожился:
— Вы еще здесь? Уходите...
— Подхватываем его, — скомандовал Михаил. — И деру!
Снаружи послышался шум, голоса.
— Поздно, лейтенант, — сказал прапорщик с горечью. — Они уже пришли. Я выглянул, там человек тридцать.
— Может, выскочим с другого конца?
— Ас ним как же, с раненым? — спросила Илона.
— То, что он нам сообщил, в сто раз важнее, — пробормотал Рохляков.
— Нет! — крикнула Илона. — Он опять потерял сознание. Человека бросят на пилораму.
Оставлять омоновца было преступлением. Так же, как брать с собой — чистейшим безумием, но ничего другого не оставалось. Михаил с помощью Рохлякова взвалил мужика на спину. Шагать с такой ношей было невыносимо трудно. Ноги дрожали, подгибались, глаза застлал туман. Сжав зубы, с трудом удерживая равновесие, он, сопровождаемый друзьями, прошел складское помещение и выбрался из лесопильни. Позади раздались негодующие вопли. Пришедшие обнаружили их недавнее присутствие.
— Хана! — пробормотал Рохляков. — Сейчас они разберутся, что к чему. Нам не уйти.
Михаил сумел протащить омоновца еще метров двести. Потом земля ушла из-под ног, и он рухнул на землю вместе со своей тяжелой ношей.
— Прибыли, лейтенант, к последнему порогу, — сказал Рохляков, опускаясь рядом. — Попал я, как говорится, из огня да в полымя. Что делать будем?
Они находились на склоне. Чуть выше и левее была ложбинка. Перед ней свалка металлолома, мусора, битого кирпича, Михаил знаком подозвал Илону.
— Ты сейчас помчишься к нашим, — сказал твердо. — Не вздумай возражать. Дом советов, военный аэродром — все под угрозой. Акция намечена на пять часов...
— Не могу я от тебя уйти, — разрыдалась Илона.
— Это приказ! — отчеканил Михаил, стараясь не глядеть на родное, мокрое от слез лицо. — Рядом с Носенко стоит батальон гвардии «Днестр». Ты обязана туда попасть и сообщить. Может, еще успеешь привести подмогу.
Илона посмотрела на суженого долгим взглядом, точно прощалась навек. Судорожно поцеловала и стремглав ринулась вверх по косогору. Вдвоем с Рохляковым они оттащили не приходящего в сознание омоновца, уложили за груду железа. Сами пристроились по бокам. Боеприпасы поделили поровну: по четыре снаряженных рожка на нос. Патроны нужно было экономить.
Из лесопильни вывалились люди. Они что-то кричали, отчаянно жестикулировали. Сбившись в кучу, заспорили. Потом так же скопом двинулись вверх.
— По-моему, пора, Илья, — сказал Михаил и, поймав в прорезь прицела бегущих, дал длинную очередь.
16
Как ни спешили Верман с Чепрагой, прибыли они в штаб к Носенко только к трем часам, когда батальон был уже поднят по тревоге. Появись они хоть на двадцать минут раньше, обнаружили бы связанного дежурного с кляпом во рту, спеленутого Носенко в собственном кабинете и валявшегося на полу в отключке начальника особого отдела Писарчука.
Но поезд, как говорится, ушел. Писарчук пришел в себя, подгоняемый проклятиями комбата подполз к нему и зубами разгрыз веревку. Освободившись, тот вскочил и, не помня себя от ярости, зарычал:
— Найду сволочугу, шкуру с живого спущу!
Писарчук никогда еще не видел Носенко таким разъяренным. И неудивительно: никто никогда не наносил шефу такого страшного оскорбления. Обнаружив в приемной связанного дежурного, Носенко, что есть силы, пнул того ногой, приговаривая:
— Раззява проклятый! Убью, с дерьмом смешаю! Разжалую в рядовые, в окопе сгною! Звони сейчас же повсюду, поднимай батальон по тревоге. Пусть ищут лейтенанта Обута! А черт, не Обута, сержанта Степанчика!
Вернувшись в кабинет, Носенко устало плюхнулся в кресло и презрительно бросил:
— Тебе, Писарчук, только с бабами да с безоружными пленными воевать, а против стоящего мужика кишка тонка. Слабак ты оказался на деле... — Носенко покрутил ручку стоявшего на столе полевого телефона, вызвал первую роту: — Ваш командир на месте? — спросил. — Был? Куда ушел? Немедленно за ним в погоню. Захватить живым или мертвым!
Он бросил трубку на рычаг и снова повернулся к Писарчуку:
— Слыхал? Обут заходил в роту, забрал свою девку и ушел. Прапорщик с ними. Тебе объяснить, Сеня, что надо делать?.. Не дай тебе Бог упустить Обута. Упустишь, сам ознакомишься со своими методами допроса. Клянусь!
Писарчук вздрогнул. Он хорошо знал способы пыток, которые сам разработал и проверил на арестованных и приговоренных к смерти. Превозмогая себя, Писарчук встал. Боль в животе была ужасной. Десантник точно знал, где находится солнечное сплетение.
— Не гневайся, Валериан Ярославич, — выдохнул он. — Я этого висельника достану. Не вернусь, пока нашего обидчика в порошок не сотру. Душу дьяволу продам, но... Короче, можешь считать лейтенанта покойником!
— Смотри, Сеня, как бы он прежде тебе шею не свернул, — поморщился Носенко, презиравший хвастовство.
Писарчук скрылся за дверью. А вскоре с улицы донесся шум подъезжающей машины. Носенко прислушался. Внезапных визитов он не любил. Интуиция подсказала: появление неожиданных гостей не к добру, нужно приготовиться...
Кобура была пуста. Проклятущий Обут утащил пистолет. Носенко открыл сейф, вытащил короткоствольный десантный автомат.
В комнату без стука вошел полковник Верман. С военным комендантом Носенко был знаком давно. Особых симпатий друг к другу они не питали, но внешне добрые отношения поддерживали. С точки зрения комбата, Верман был зазнавшимся чинушей, не по заслугам получившим высокий в республике пост. Подумаешь, велика доблесть — участие в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Сидел небось в безопасности да бумажки подшивал, а орден наверняка получил за то, что лизал начальству пятки.
Нет, он не завидовал Верману — до такого мелочного чувства Носенко опуститься не мог, но относился к нему, как к выскочке, с насмешкой и презрением. Если по совести, то у него, подполковника Носенко, куда больше прав занять должность военного коменданта Приднестровья. Тогда бы он развернулся!..
— Салют высокому начальству! — приветствовал Носенко гостя. — Какая нужда привела тебя в мою обитель?
Говорил он с улыбкой, но на душе кошки скребли. Очень не понравилось, что вслед за комендантом в комнату вошли два солдата-автоматчика и тот самый афганец, что сопровождал Матвееву и отказался остаться в батальоне, несмотря на оказанные ему милости.
Комендант поздоровался сухо и не протянул руки, что было совсем уж паршивым признаком. Комбата обдало жаром. Страха не было, скорее злость. Так просто он им не дастся... На всякий случай Носенко незаметно сдвинулся вправо, поближе к окну. Стекла одинаковые, рама тонкая...
— Жду объяснений, господин комендант, — насмешливо сказал он, провоцируя Вермана на решительные действия.
— Пришел конец твоим художествам, комбат, — четко произнес полковник. — Сдай оружие. Ты арестован!
— Чтобы на фронте обезоружить действующего командира, нужны веские основания, — спокойно возразил Носенко. Он тянул время, понимая, что комендант пришел не с пустыми руками. Не тот человек Верман, чтобы решиться на арест по собственной инициативе.
— Перестань, подполковник, — в сердцах сказал комендант. — Вот ордер на твой арест.
Носенко взял протянутую бумагу, развернул и придвинулся поближе к свету. Тело его напружинилось. В следующую секунду, втянув голову в плечи и выставив ствол автомата, он прыгнул в окно. Посыпалось разбитое стекло. Рама вылетела целиком. Вслед за ней вывалился Носенко. Упав, он ударился о камень, вскочил и, петляя между деревьями, ринулся к забору, ограждавшему сад.
Никто не ожидал от комбата такой прыти. Никто, кроме Чепраги, обладавшего той же мгновенной реакцией, как и Носенко. Оттолкнув автоматчика, он ласточкой прыгнул в окно. Комбат бежал метрах в тридцати, и его ничего не стоило догнать пулей, но стрелять Янош не стал. Пусть Носенко преступник, а все же свой брат-афганец. Ломая кусты, он бросился следом, догнал грузноватого подполковника у ограды и в прыжке коротким ударом повалил на землю.
Подбежали автоматчики, за ними — запыхавшийся Верман.
— Встать! — заорал он. — И не вздумай еще раз бежать. Пристрелю!
Носенко медленно поднялся.
— Ну стою, — сказал хмуро и, повернувшись к Чепраге, укорил: — За что ты меня так, братишка?
Яношу стало не по себе. Он уже пожалел, что задержал подполковника. Какое ему, собственно, дело до того, что совершил этот человек явно неробкого десятка. Чуть не сказал: прости комбат, но вовремя прикусил язык.