Обойдя позицию, Янош присел на камень возле сарая. Тем временем стемнело. В городе зажглись огни. Их цепочки гирлянд обозначили улицы- Бегущие по дорогам машины угадывались по пляшущим лучикам фар. Бендеры спокойно жили, Бендеры мирно ужинали. Город готовился ко сну. И ничто, казалось, не могло нарушить его покоя.
— Покурить не желаешь, командир?
Янош от неожиданности вздрогнул. Во тьме узнал Миклоша по голосу и сухо ответил:
— Не курю.
— Зря, табачок очень способствует контактам, — Миклош явно искал примирения. Он опустился на землю, удобно устроился и только потом спросил: — Не возражаешь, начальник, посижу рядом?
— Уже сидишь, — отозвался Янош. — Есть вопросы или бессонница одолела?
— Спросить хочу: ты, правда, в Афгане воевал или советник трепал насчет твоих боевых наград?
— Был Афган. Есть награды. Тебе-то какое дело?
— Интересно... Рассказал бы о своих подвигах, для хлопцев политинформацию провел.
— Не о чем говорить, — отмахнулся Янош. — Воевать с народом, хоть и чужим, не велика доблесть. Горы там везде. Выбить «духов» из какого-нибудь паршивого ущелья — целая история. Сколько ребят погибло...
— Так ведь не зряшно потели, а? Кое-что перепало? Там, говорят, ценных камешков навалом, золотишка в достатке, ковров не считано...
— Вот что тебя интересует, Миклош? Дурень ты. Тому, кто воевал, о золоте думать было недосуг. Башку бы сберечь да ноги унести.
— Так-таки пустой вернулся? — вкрадчиво настаивал Миклош.
— Нет, парень, не пустой. Полную душу счастья привез. Живой я, и воевать больше не хочу. Войну ненавижу...
В этот момент откуда-то издалека ударил выстрел, другой. Била тяжелая артиллерия. Янош вскочил, заметался:
— Кто стреляет? Откуда?
— Что ты разволновался? — В голосе Миклоша послышалась ухмылка. — Наши это, на Суворовской горе стоят. Оттуда лучше всего по городу шмалять.
— Как шмалять? Боевыми?
— А то какими, — хохотнул Миклош. — Во, гляди! Здо-рово-то как! Точно работают...
Между домов рванул снаряд, еще один, два подряд. Вспыхнула окраинная хата. Загорелась крыша многоэтажного дома. Из окон вырвались языки пламени.
— Бьют по жилым кварталам! — воскликнул потрясенный Яиош. — Там ведь люди!
— Не люди, а сопротивленцы, — злобно сказал Миклош. — Президент Снегур по радио вчера предупредил: не подчинится добром Приднестровье, силой восстановим конституционный порядок.
— В городе гибнут безвинные женщины, дети! Какой еще порядок?
— На войне без потерь не бывает, сам только что говорил. В Афгане ты по хатам не пулял?
— Там другое! Там было совсем другое! — орал Янош, силясь перекричать гул канонады. — За дувалами кишлаков прятались «духи». Не ты их, так они тебя... А здесь кого убивать? Может, в огне окажется твоя мать или сестра...
— Мои супротив власти не пойдут, — возразил Миклош. — На рельсы не лягут и бастовать не станут против законного правительства.
Янош уже не слушал. Обстрел Бендер продолжался с нарастающей силой. В дело вступили тяжелые минометы. Ухающие разрывы сопровождались противным визгом, резавшим уши. Каждый взрыв отдавался в сердце. Как можно стрелять по своим? По своему городу? По своему народу?
Он видел: стреляют. Видел, но понимать отказывался.
7
Дороги, ведущие к Приднестровью, были забиты войсками. Рота, куда не по своей воле попал Михаил Обут, или Степанчик, шла на Бендеры. Колонна двигалась рывками: то остановится на час, то стремительно рванет вперед. Рота постоянно упиралась в хвост тяжелой артбатареи. Бесконечное топтание на месте действовало на нервы. Только по этому признаку можно было догадаться, что управление частями осуществлялось из рук вон плохо. Если марш не проводится быстро, организованно и скрытно, какой от него прок... Не существовал, по-ввдимому, и график движения. Командиры выбирали маршрут по собственному разумению и вкусу, предпочитая асфальт грунтовому шоссе. О движении по рокадам и речи не шло. За полдня Обут увидел единственного регулировщика. Да и того без соответствующей экипировки, без табельного имущества поставил, очевидно, кто-то из командиров для пропуска своих подразделений.
Обут вообще постеснялся бы назвать войском эту толпу, громко именуемую национальной армией Молдовы, к которой его, не спросив согласия, лихо причислили. О боеготовности армии легче всего судить хотя бы по их роте. Состояла она из необученных новобранцев, крестьянских парней, в разгар лета оторванных от страды. Им вручили боевое оружие, поставили в строй. За три-четыре дня кое-как научили заряжать автомат, спускать курок — и послали на ратное дело. Это было в полном смысле слова пушечное мясо...
Однако поначалу не очень верилось, что дойдет до кровопролития. Кутерьма с выдвижением армии на позиции затеяна, похоже, ради устрашения. У непокорных приднестровцев акция в виде надвигающейся грозной армады обязательно вызовет шок, и они сдадутся на милость Кишинева, согласившись с его требованиями.
Свежо предание, Михаил знал строптивый характер жителей левобережья, ибо прожил с ними бок о бок полтора года. Тем более справедливость, так, по крайней мере, он считал, была на их стороне. Офицеры четырнадцатой армии внимательно следили за событиями в Приднестровье. После победы народного фронта Молдову захлестнула волна национализма. А началась — с принятия закона о языке. Изволь говорить по-румынски. Кланяйся румынскому триколору, памятному людям с Отечественной, когда десятки тысяч молдаван погибали под этим «священным» стягом в румынских лагерях смерти. И самое мерзкое: пой — громко и вдохновенно — принятый отныне в республике гимн, выпевай четко противоестественные для молдаван слова: «Вставай, пробуждайся, румын...»
Многие местные жители, конечно же, не восприняли этакое новшество. Что ж говорить о русских, украинцах, гагаузах и прочем национальном многоцветье. Приднестровье первым воспротивилось румынизации страны и потребовало автономии, а затем и отделения от Молдовы. Противостояние переросло в открытую конфронтацию, обострявшуюся с каждым днем. И Михаил Обут, офицер российской армии, оказался на противной его убеждениям стороне...
Чем дальше вместе с ротой он двигался в сторону Днестра, тем паршивее себя чувствовал. Слишком велика силища, надвигавшаяся на маленькое Приднестровье. Уже не верилось, что дело ограничится демонстрацией силы. Незаряженная винтовка и та раз в году стреляет, а собранная воедино боевая техника и такая масса вооруженных людей способны сдетонировать от любой искры...
Три БТРа, порученные заботам Михаила, находились в ужасном состоянии. Ходовые части грязные, заржавевшие, агрегаты не смазаны, двигатели разрегулированы, запасных частей нет, и никого это не беспокоило, потому что за рычагами сидели случайные люди. Машины коптили, останавливались в самых неподходящих местах. У лейтенанта Обута во взводе в таком состоянии техника просто не могла быть. Механики-водители драили машины до изнеможения. Здесь же он сам, что называется, рядовой в обмотках и ни с кого, кроме как с себя, спросить не может. Первый же водитель, которому он сделал замечание, послал его куда подальше. Да и знал этот, с позволения сказать, механик, как переключать скорости да жать на газ. Никто большего с него не требовал.
Пришлось самому заниматься ремонтом двигателей, регулировкой механизмов на ходу, во время коротких привалов. Как только колонна останавливалась, он нырял в моторное отделение какой-нибудь машины и не вылезал до тех пор, пока не поступала команда «Вперед!» Стояли они подолгу, и Михаил сумел привести машины в порядок, разумеется, в первом приближении. Господин лейтенант был в полном восторге. Еще бы, такого специалиста приобрел! Приданные ему БТРы уже не задерживали следующих за ними, и господин лейтенант избавился от множества неприятностей.
— Спасибо тебе, Степанчик! — с чувством сказал он.
Выраженная таким образом благодарность свидетельствовала о том, что ротный командир — человек с гражданки. Новоявленный господин лейтенант походил на школьного учителя с хорошо поставленным голосом и «правильной» речью.
— Нам случайно не изменили маршрут на марше? — поинтересовался Обут, воспользовавшись благосклонностью командира.
— Маршрут прежний: на Бендеры. Для республики этот город имеет первостепенное значение. В нем сосредоточено множество промышленных объектов.
— Лакомый, выходит, кусочек, — заметил Михаил.
Вопрос о присоединении Молдовы к Румынии обсуждали в правительстве, широко освещали в газетах. Ну, Молдова — понятно. Она, как та Дунька, в Европу желает. А на кой Румынии нищая Молдова без промышленного района Приднестровья? Тем более без Бендер, действительно принадлежавших в давние времена Румынии?..
Мысли свои Обут вслух не высказал, но ротный, похоже, догадался. Окинув Михаила цепким взглядом, он нахмурился и сердито сказал:
— Не нравятся мне твои рассуждения, Степанчик, дурно пахнут. Бендеры никогда не были приднестровскими. По Бухарестскому договору восемьсот двенадцатого года они вошли в состав Бессарабии. А с восемнадцатого принадлежали уже Королевству Румыния. Уяснил, Степанчик?
Теперь Обут окончательно уверился: ротный на гражданке был учителем истории, потому и знает на зубок даты. Надо бы промолчать, но в Михаила словно бес вселился.
— Зато с сорокового Бендеры в составе Молдавии, — заметил весело. — А сама Молдавия, как автономная республика, существует с двадцать четвертого года со столицей в Балте, а затем в Тирасполе. А Бессарабия присоединена к ней перед войной. Так что нынешняя лапа, протянутая Кишиневом к Тирасполю, не очень-то правомочна...
Ротный испуганно поглядел на механика-водителя и тихо, очень тихо, перейдя на «вы», произнес:
— Слишком много знаете, Степанчик. Слишком своеобразно трактуете факты!
Это была почти угроза. И Михаил примирительно ответил:
— Вы, господин лейтенант, предмет знаете изнутри, а я пользуюсь информацией из газет. В них больше слухов и сплетен, чем истины. Я могу ошибаться...