, что обычное вскрытие будет проводиться и впредь.
Судья посмотрела на часы, и Воннегут с пониманием кивнул ей.
– Дамы и господа, я призываю вас не рисковать и не выносить обвинительный приговор мужчине, чья вина не доказана однозначно. Спасибо.
Воннегут сел на свое место.
Судья обратилась к обвиняемому:
– У вас есть возможность сказать последнее слово. Вы хотите что-то добавить к словам защитника?
Томас Вандер поднялся. Он повернулся к присяжным с таким видом, словно должен был продать букет цветов на похороны собственного сына.
– Я садовник, я выращиваю цветы и хочу делать людей счастливыми. Я никому не смог бы причинить зла, тем более ребенку.
Он сел, и после соответствующего объявления присяжные удалились для совещания.
Дитц не стал отвлекаться на шум отодвигаемых стульев и говор вокруг, а принялся записывать в блокноте. Статья шла хорошо, и страницы быстро заполнялись.
– Вы репортер? – неожиданно спросила ухоженная и привлекательная дама, которая до этого молча сидела рядом с ним.
Дитц поднял глаза. На журналистку не похожа. Скорее, зевака, которая получила место в третьем ряду.
– Каково ваше мнение? Это он сделал?
Дитц наклонил голову.
– Не важно, он это сделал или нет. Важно, чему поверят присяжные.
– И как вы считаете? Каким будет приговор?
– Сложно сказать. – Дитц отложил ручку в сторону. – Исследования показали, что присяжные очень рано определяются, часто уже во время вступительной речи, виновен подсудимый или нет. В таком случае они цепляются за доказательства, которые подтверждают их первые впечатления, и отклоняют контраргументы.
Дитц думал, что защитник воспользовался именно этим знанием. Воннегут хотя и не был блестящим юристом, зато отличным психологом, который играл на чувствах присяжных.
– Почему вас интересует это дело? – спросил он.
– Я мать Томаса Вандера.
Дитц долго смотрел на нее и заметил тревогу в ее глазах. Она взглянула на его блокнот, и неожиданно Дитцу стало стыдно, потому что он писал сенсационный репортаж, тогда как женщина рядом с ним боялась за свободу своего сына.
– И что вы думаете? – спросил Дитц. – Ваш сын убийца?
Она долго не отвечала.
– Надеюсь, что нет, – наконец сказала женщина.
Неожиданно открылась дверь, и наступила тишина. Дитц поднял глаза. Три члена судебной коллегии вошли в зал и заняли свои места на подиуме. В первый раз за этот день председательствующая судья ударила молотком.
– Уже через пятнадцать минут совещания присяжные – в соотношении пяти к трем – пришли к выводу.
Какое необычно быстрое решение! Все в зале застыли. Дитцу казалось, что каждый в зале суда задержал дыхание.
Судья коротко взглянула на прокурора и защитника.
– После короткого, но напряженного совещания суд присяжных объявляет подсудимого…
– Уже ребенком я ощущал в себе этот недобрый жар, огонь, который сжигал меня изнутри и каждую ночь заново убивал во мне все хорошее. Я знал, что злой еще до того, как впервые услышал понятие Зло.
– С чего все началось?
– С моей кошки. Мне всегда нравилось мучить животных. Видеть глаза кошки, которая знает, что она полностью в моей власти и только от меня зависит, переживет ли она следующие часы или нет. Любая, даже самая маленькая, тварь хочет жить. Наиболее завораживающий момент – это когда животное понимает, что надежды больше нет. По его взгляду я вижу, что оно перестало бороться за жизнь и только ждет избавления. Мольба в его глазах для меня как хмель. Я наслаждаюсь им и научился его оттягивать.
– Каким образом?
– Самое большое удовлетворение я получаю, когда дарю зверьку надежду и позволяю ему воспрять в моих руках. По его взгляду я вижу – он благодарен мне за то, что мучения прекратились. Это момент, когда я уничтожаю вновь зародившееся желание жизни. Новое отчаяние во взгляде, такое мощное, неповторимое и полное непонимания – единственная причина для меня жить дальше.
– И по сей день?
– Я не знаю. Прошло столько времени с тех пор, как у меня в детстве было домашнее животное. Большинство рано умерли.
– Почему позже вы переключились на детей? Потому что они могут лучше и интенсивнее выразить свои эмоции?
– Я не понимаю, к чему вы клоните?
– Неужели? Звери могут скулить и кричать, но не плакать, умолять и просить сохранить им жизнь. Они не могут ползать на коленях по полу… к тому же на спине десятилетней девочки проще сделать татуировку.
– Это верно.
– Вы потому очарованы видением Данте, что все еще ощущаете в себе этот злой жар?
– Меня завораживает тонкая грань между жизнью и смертью.
– Почему именно татуировки?
– А почему нет? Скажите мне! Вы ведь психолог.
– Вероятно, вы хотите «зафиксировать» этот переход к смерти и сохранить его для будущих поколений.
– Не для будущих поколений.
– Себе на память? Вы поэтому законсервировали татуировки и поместили их в рамы? Чтобы зрительно сохранить момент мучения и вызывать его в памяти в любое время?
– Возможно, я об этом не думал.
– А еще вас возбуждала возможность объединить жертву и мучение, слить их воедино – для этого вы увековечивали процесс умирания на коже.
– Я не понимаю, куда вы клоните.
– Это же очевидно. Вы использовали татуировки, чтобы документировать процесс умирания и одновременно, с каждым прикосновением иглы, приближать момент смерти… пока вы не достигнете пика наслаждения.
– А он бы наступил?
– Вы скрупулезно, кусочек за кусочком, снимали кожу, обнажали смерть и переносили ее в свое творение… затем вставляли ее в рамки и помещали к остальным в свой музей ужаса.
– Прекратите! Эта работа – мистический творческий процесс, который нельзя понять или логически объяснить.
– О, еще как можно. Я даже могу вам объяснить, почему вы работали над каждым объектом один год.
– Я не хочу этого слышать.
– Вы будете слушать, подозреваемый номер ноль!
– Не называйте меня так!
– Вы хотели оттянуть процесс умирания. Дать своей жертве надежду на спасение. Кожа должна была всеми порами впитать смерть и, пропитанная болью, стать чистой и невинной. Со временем появлялась не просто картинка, а разрасталось целое изображение. Оно искривлялось, как и сама жизнь, которая день за днем коробилась и постепенно уходила.
– Почему вы вообще со мной разговариваете, если и так уже все знаете?
– Всего я не знаю.
– Что же вы хотите узнать?
– Где остальные четыре трупа?
– А кто сказал, что девочки мертвы?
VIII. Понедельник, 9 сентября
Ребенок, однажды обжегшись, тянется к огню.
День начался с мороси. Сабина заварила в своей комнате чашку кофе, села перед ноутбуком и уставилась в окно. Темные облака висели так низко, словно в любой момент собирались опуститься на крышу академии.
Сабина спала всего несколько часов. Судебные записи Дитца не шли у нее из головы. Приютскому мальчику Беньямину сегодня было бы семнадцать лет. Вдвое старше ее племянниц в Мюнхене. Приговор немедленно вступил в силу, сразу по окончании судебного заседания. Сабина находила интересным то, как решили присяжные. Был ли приговор правильным?
Пытаясь согреться, Сабина обхватила руками чашку и сделала глоток. Голова была ватная. По спине то и дело пробегала холодная дрожь – отчасти от прескверной погоды, отчасти оттого, что она почти всю ночь не спала, сидела в Интернете и в промежутках паковала чемодан.
Пятеро присяжных посчитали Томаса Вандера невиновным, и обвиняемого оправдали. Но у четырех из этих присяжных в кругу родных произошло убийство. Вопрос: где сейчас находится Томас Вандер?
У Сабины на руках была практически полная хронология дел за четыре года. Не могло быть совпадением, что убийства происходили с промежутком в год – или, выражаясь по-другому… за каждым из этих убийств стояло двенадцать месяцев интенсивной подготовки!
«Многоножка» в Берлине, убийство на Ваттовом море в Санкт-Петер-Ординге, случай каннибализма в Айфеле и «Человек-лошадь» в Нюрнберге. Только одно не вписывается в общую картину. В семье пятого присяжного убийства не произошло, и поэтому в хронологии год назад имелся пробел. Если Сабина не ошиблась со своей теорией, то это жуткое событие было давно просрочено и пятому присяжному или кому-то из его родственников грозила опасность.
Мужчина, о котором шла речь, жил в Вене, и его звали Рудольф Брайншмидт. Много лет назад умерла его первая жена, а в прошлом году и вторая – правда, естественной смертью. К тому же Брайншмидт был приемным отцом девочки, которая отсутствовала целый год, но снова объявилась несколько дней назад.
Сабина уставшими глазами смотрела на статью онлайн-издания австрийской ежедневной газеты. Супружеская пара пенсионеров нашла одиннадцатилетнюю Клару в лесу на краю Вены и отвезла в больницу. Какой-то сумасшедший держал ее у себя целый год и татуировал ей спину. Но девочка выжила. Или это была неудачная попытка убийства?
Сабина подскочила, когда в дверь постучали.
– Да? – крикнула она.
Уборщица просунула голову в комнату.
– Мне нужно убраться здесь, в одиннадцать часов приедет новый постоялец.
– Я знаю, – вздохнула Сабина. – Через десять минут меня не будет.
Уборщица закрыла дверь. Сабина взглянула на настенные часы. Начало седьмого утра. Наверняка она разбудит Герхарда Дитца, если сейчас позвонит. Но она не могла больше ждать. К тому же Дитц сказал, что она может связываться с ним в любое время – особенно если у нее появится эксклюзивная информация. А она у нее была! Сабина набрала его номер.