Скорее всего, надо посоветоваться с резидентом. И пока ничего не писать. Он закрыл свой блокнот, потянулся за сигаретой…
…Как ни странно, история эта очень скоро была предана забвению. Американцы отчего-то не стали поднимать большого шума, ограничившись формальными нотами. В западной прессе ажиотажа тоже не наблюдалось. В чем причина? Только ли в том, что мир захлестнули новые кровавые события, в том числе антишахская революция в Иране? Или все-таки кто-то очень хотел спрятать концы в воду?
Дипмисия США в Кабуле на долгие годы осталась без посла, а число американских дипломатов было значительно сокращено. Возглавил посольство временный поверенный Б. Амстутц, которого вскоре наградили высшим отличием Государственного департамента — Большой Почетной медалью.
Как-то — это было спустя неделю после убийства Дабса — Бахтурин оказался на приеме в одном из западных посольств. Там к нему подошел Чарли — тот самый американский офицер безопасности. Он сказал, что не имеет никакого отношения к тем упрекам, которые раздались в адрес наших советников со стороны Госдепа.
— Это все политика, — неуклюже пытался объяснить Чарли. — Парни в Вашингтоне играют в свои игры.
— Без обид, — успокоил его Сергей. — Давай лучше выпьем. И скажи мне, как эта история отразилась на тебе?
Чарли сокрушенно вздохнул:
— Меня переводят отсюда в Боливию. С понижением.
Мятеж в Герате. Первая кровь
Общее число советских специалистов в ДРА к весне 79-го перевалило за две тысячи. Они помогали афганцам выращивать цитрусовые и оливки на современных, построенных Советским Союзом агрокомплексах под Джелалабадом. Преподавали в Кабульском политехническом институте и авторемонтном техникуме. Участвовали в освоении газовых месторождений на севере страны. Налаживали производство минеральных удобрений в Мазари-Шарифе. Работали врачами, преподавателями, советниками в госучреждениях и партийных органах.
Вопреки распространенному мнению нельзя сказать, что поголовно все советники, приезжавшие в Афганистан, были тупицами и дуболомами, силой принуждавшими афганцев все делать по советскому образцу. Советники были разные — в зависимости от их образования, интеллекта, внутренней культуры (или ее отсутствия), деловых и моральных качеств.
Встречались такие, кто командировку в Афганистан воспринимал, как кару Божью, эти по большей части отсиживались на своих виллах или в квартирах, лишь изредка выбираясь наружу для того, чтобы отовариться на базаре. Их мало интересовали и революция, и реформы, и «подсоветные» (то есть те афганцы, к которым они были направлены для оказания конкретной помощи). Они боялись всего — грязной пищи, исламских фанатиков, всюду проникающей пыли, обмана при торговых операциях на рынке, провокаций со стороны спецслужб, доносов от собственных коллег. Им всюду мерещились опасности. Отсидев положенный срок, а разные так называемые «контракты» предусматривали разные сроки — кому три месяца, кому шесть, а кому год или даже два — они с огромным облегчением возвращались в Союз, ощущая себя если не героями, то уж точно счастливцами.
Попадались откровенные хапуги, использовавшие выпавший им шанс для быстрого обогащения и проявлявшие чудеса рыночного отношения к жизни. Отправив домой или привезя с собой на родину десяток афганских дубленок, уже можно было на вырученные от их продажи деньги купить вожделенные «Жигули». Предметами спекуляции были все те товары, которые считались дефицитными в Советском Союзе: кассетные магнитофоны, джинсы, женское белье, хорошие ткани, полудрагоценные камни, электронные часы…
Но, по правде сказать, все же в основной своей массе сюда попадали работяги, честно и добросовестно выполнявшие обязанности советника — так, как они это понимали. И не их вина была в том, что к любому делу они подходили по советским лекалам. А по каким же еще, если эти специалисты во втором или третьем поколении были советскими? Они уже с молоком матери впитали советские подходы к тому, как должна быть организована жизнь, неважно какая это жизнь — партийная, комсомольская, профсоюзная, производственная или военная… Они уговаривали крестьян создать некое подобие колхозов не потому, что были плохими или злыми людьми, а лишь только потому, что не знали иной формы организации сельскохозяйственного производства. Они с гордостью докладывали наверх цифры «охвата», потому что именно так всегда было в комсомоле и в профсоюзах, где они состояли. Они организовывали в воинских частях подобия ленинских комнат, потому что в каждой советской роте были такие комнаты — с наглядной агитацией, стенгазетой и портретами вождей. Они не допускали даже мысли о том, что кроме НДПА возможно существование какой-то другой партии или политической организации, потому что родились и выросли в условиях однопартийной системы и «демократического централизма», который подразумевал жесткую вертикаль власти, а все отступления от этого принципа неумолимо карал.
Многие из них искренне поверили в идеалы Апрельской революции. Свобода, равенство, братство… Там, на родине, все это осталось уделом книг, мемуаров, мифов. А здесь — вот она революция, только выйдешь за порог — и на тебе борьба старого с новым, схватка света и тьмы. Долой рабский гнет! Да здравствует свобода!
«Наш паровоз, вперед лети! В Кабуле остановка. Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка!» — с энтузиазмом пели советники по вечерам, приняв «на грудь» русской водки.
Они не могли выскочить из собственных штанов. Но при этом вот что удивительно: за редким исключением память о них осталась доброй. Афганцы оценили их бескорыстие, их смелость, искренне желание помочь. Плохое забылось, а все хорошее помнят до сих пор.
Больше всего советников было в вооруженных силах Афганистана: советские генералы, полковники и майоры стояли за спиной каждого афганского генерала, полковника и майора. Военные советники находились во всех воинских частях, штабах, училищах, академиях.
Конечно, политический вес главного советника Горелова при этом значительно возрастал. Лев Николаевич становился все более заметной фигурой в афганских делах.
Он явно симпатизировал Амину, считая его — и не без оснований — реальным правителем страны. И Амину это было хорошо известно: к тому времени он еще больше усовершенствовал свою систему наблюдения за советскими специалистами, особенно самого крупного калибра. Как-то Амин обратился к главному советнику с просьбой еженедельно заниматься с ним военными науками. И Горелов исправно, случалось, по много часов подряд, знакомил афганского руководителя с вопросами стратегии и тактики, тонкостями воинских уставов, рассказывал о вооружениях, боеприпасах, технике. И это тоже внушало уважение к энергичному и пытливому афганцу, выделяло его среди остальных министров, не особенно утруждавших себя какой-то учебой.
Все чаще Амин с обидой спрашивал Горелова и Заплатина, отчего советские товарищи в Москве привечают парчамистов вместо того, чтобы окончательно отмежеваться от них, а еще лучше — выдать их органам безопасности ДРА для предания революционному суду. Как-то он устроил даже целую лекцию по этому поводу, пытаясь доходчиво объяснить, в чем суть их непримиримых разногласий.
— Как вы думаете, почему с момента возникновения партии начались между нами ссоры? — спросил он.
— Расхождения по поводу тактики и стратегии, — осторожно ответил политработник Заплатин.
— Халькисты — выходцы из низов, а парчамисты в основном — представители средней и крупной буржуазии, феодальных кругов, — рубанул десантник Горелов. — То есть в основе разногласий лежат классовые противоречия.
— Все это так, — согласился Амин. — Но теперь я вам назову главную причину. И надеюсь, вы расскажете о ней своему руководству, откроете глаза тем товарищам в Москве, которые слепо доверяют Кармалю. Раскол в партии — это дело рук империалистической и феодальной реакции. Парчамизм был рожден искусственно в недрах наших спецслужб, в тайной полиции и военной контрразведки. И Кармаль, и его соратники — это завербованные еще при королевском режиме агенты, причем я уверен в том, что их истинные боссы сидят далеко от Кабула. Например, в США или в Бонне.
Генералы многозначительно переглянулись. Лев Николаевич хорошо помнил, как один из больших чекистов в бане обмолвился о том, что и Кармаль, и Тараки, и сам Амин еще задолго до революции находились под плотной опекой КГБ.
— Да, я понимаю, вам трудно в это поверить, — продолжал Амин. — Но если проследить всю историю нашей партии, то легко убедиться в том, что именно парчамисты делали все, чтобы загубить революционное движение. Кармаль не раз выступал за сотрудничество с реакционным королевским режимом. Он прямо призывал: «Мы должны ослабить оттенок нашего красного цвета и убедить короля в том, что мы не коммунисты». Вы представляете? Что это, как не сговор с монархией?
Я сейчас приведу вам один факт, который не является секретом для ветеранов нашей партии, но, возможно, станет сюрпризом для советских товарищей. Много лет, вплоть до апреля прошлого года, Кармаль был осведомителем Мохаммада Дауда, этого тирана и слуги империалистов. В награду даудовские ищейки не трогали парчамистов, а сам президент назначил некоторых из них министрами при своем кабинете.
Амин сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. Но, оказывается, это было еще не все. Самое лакомое он приберег на финал:
— После антимонархического переворота, когда Дауд вдруг почему-то охладел к своему информатору, Кармаль, желая выслужиться перед президентом, предоставил ему план ареста и уничтожения всего руководства фракции «хальк». Только воля Всевышнего и та сила, которую мы приобрели в обществе, помогли нам тогда избежать гибели.
Оба советника выглядели откровенно подавленными. Нет, они, конечно, и раньше слышали о том, что парчамисты — это гнилой, ненадежный элемент, но новые факты теперь окончательно убедили их в том, что никакого союза с Кармалем и его сторонниками быть не может. Амин, будучи неплохим психологом, уловил эту перемену в настроении. И продолжал развивать успех. Он уже хорошо изучил к тому времени характеры и особенности своих советских друзей. Знал, например, что Заплатин — человек крепких моральных устоев, очень щепетильно относящийся к любым отклонениям от норм. Поэтому, обернувшись к нему, продолжил: