— А может быть, нам взять вертолетчиков из Ханоя или из какой-нибудь другой страны, например, Кубы? — не сдавался Тараки.
— У нас учатся четыреста афганских офицеров, их список у вас имеется. Отберите нужных вам людей, и мы можем ускорить их подготовку, выпустить их досрочно, — снова осадил его Косыгин.
Но гость и не думал сдаваться.
— Если мы не найдем пилотов у себя, — задумчиво сказал он, — то поищем их в других странах. Мир большой. Нам нужны преданные люди, а среди афганцев, обучающихся в СССР, есть много «братьев-мусульман» и таких, кто настроен прокитайски.
— В этом году у нас заканчивают учебу 190 афганских офицеров, среди которых 16 летчиков и 13 вертолетчиков, — сказал Устинов. Было заметно, что он с трудом сдерживает раздражение. — Через главного военного советника генерала Горелова мы передадим вам список выпускников по специальностям. Вы сами сможете произвести отбор нужных вам людей.
Далее Косыгин подробно рассказал, какую военную и экономическую помощь Союз безвозмездно окажет афганцам в самое ближайшее время. Он терпеливо перечислял марки боевых машин, вертолетов, зенитных установок, напомнил о принятом накануне решении выделить 100 тысяч тонн пшеницы, причем, услышав это, Тараки тут же вставил, что им бы хотелось дополнительно еще 300 тысяч тонн, а также получить отсрочку по ранее взятым кредитам. Косыгин поморщился, но отсрочку пообещал. Маршал Устинов заметил, что в связи с дополнительными поставками военной техники, видимо, возникнет необходимость прислать еще группу военных специалистов и советников.
— Если вы так считаете, то мы, конечно, примем их, — недовольно выдавил Тараки. — А не разрешите ли вы все-таки использовать нам пилотов и танкистов из других социалистических стран?
— Я не могу понять, почему вы опять об этом, — уже с явным раздражением ответил Косыгин. — Соцстраны вряд ли пойдут на это. Вопрос о направлении людей, которые сели бы в ваши танки и стреляли бы в ваших граждан, это очень острый политический вопрос.
Следуя заранее разработанной схеме беседы, Косыгин затем повоспитывал гостя на предмет бережного подхода к кадрам.
— Надо всесторонне и хорошо разобраться с каждым человеком, прежде чем вешать на него какой-нибудь ярлык, — посоветовал он афганскому гостю, имея в виду продолжающиеся репрессии.
Тараки сделал вид, что он не понял, о чем речь:
— Гератские события показали нам, что в нашу среду попали «братья-мусульмане», а на тех, кто действительно с нами, мы ярлыков не вешаем.
Но наш премьер предпочел не втягиваться в эту дискуссию.
Напоследок гость сделал еще одну попытку поторговаться, спросив, как поступит Советский Союз, если на афганскую территорию будет совершено нападение извне. Но опытный политик Косыгин легко отразил атаку:
— Тогда это будет совершенно иная ситуация. А сейчас мы делаем все для того, чтобы такого вторжения не было.
— Члены нашего политбюро знают о моей поездке в Москву. По возвращении домой я должен буду доложить им о результатах переговоров. Должен ли я сказать им, что Советский Союз будет оказывать ДРА только политическую поддержку и другую помощь?
— Да, — подтвердил Косыгин. — Политическую поддержку и большую помощь по линии военных и других поставок. Это решение нашего политбюро. Об этом вам скажет Леонид Ильич Брежнев на встрече с вами, которая начнется через десять минут.
Леонид Ильич принял афганского гостя в своем кремлевском кабинете. Афганский руководитель был один. Учитывая особую деликатность ситуации и возможные осложнения в ходе переговоров, не пригласили даже посла. Однако в ходе этой встречи никаких острых моментов уже не возникло. Тараки, хоть и держался с большим достоинством, но дискуссий с Брежневым избегал, а Косыгин, Устинов, Громыко и Пономарев при генсеке в основном помалкивали, такая тогда сложилась практика.
Советский руководитель старательно зачитал подготовленный его помощниками меморандум, который содержал целый ряд рекомендаций, сделанных на основе большевистского опыта. Он, например, посоветовал афганцам обратить внимание на создание единого национального фронта, а в сельской местности создать комитеты бедноты «с целью организации отпора феодалам и помещикам-капиталистам». Рекомендовал шире развернуть «политико-массовую работу». Плотно закрыть границы с Пакистаном и Ираном. Объяснил, отчего нецелесообразен ввод в Афганистан советских воинских частей.
Тараки в своем ответном слове, верно уловив тональность разговора, ловко соврал, что единый национальный фронт «фактически создан в виде партийных, комсомольских и профсоюзных организаций». Еще раз пожаловался на вмешательство внешних врагов. Фактически дезавуировал совет по перекрытию границ («это вызвало бы недовольство как афганских, так и пакистанских пуштунов и белуджей и в конечном итоге нанесло бы значительный вред престижу нынешней власти»). В заключение своей недолгой речи гость сдержанно поблагодарил «дорогого Леонида Ильича» за предоставленную возможность обменяться мнениями.
На этом расстались. Тараки отправился в свое посольство отмечать с земляками праздник Навруз — афганский Новый год, который наступает в день весеннего равноденствия 21 марта. Брежнев, заботливо поддерживаемый адъютантом, посеменил к выходу.
Скорее всего, восстание в Герате было стихийным, не управлялось из какого-то центра, никем не координировалось. Иначе трудно объяснить, отчего захваченный с такой необыкновенной быстротой город был так же легко отдан обратно.
16 марта из Кабула в Герат была переброшена усиленная рота десантников или, правильнее сказать, тех афганских солдат, которые были отобраны Гореловым для десантной подготовки. Вместе с ними прилетели несколько танковых экипажей, сформированных из членов НДПА. Танки в 17-й пехотной дивизии были, однако все танкисты с началом мятежа разбежались. Командовал этим отрядом майор Шахнаваз Танай, тот самый, который во время Апрельской революции отправил капитана Имамуддина с ультиматумом к М. Дауду и который впоследствии, при Наджибулле, станет министром обороны, потом, в 1990-м году, поднимет свой «антипарчамистский» мятеж, а после его подавления сбежит в Пакистан.
Отряд Таная, а также оставшиеся верными режиму солдаты и офицеры 17-й дивизии, всего около 300 человек, были сосредоточены на гератском аэродроме, ожидая команды.
В гарнизонной крепости тем временем перешедшие на сторону мятежников офицеры тоже обсуждали, как им быть дальше. Среди них выделялся старший капитан Исмаил, командовавший зенитным дивизионом. Это был, безусловно, храбрый и способный офицер. Во время боев за город он лично сбил из спаренной пулеметной установки реактивный самолет, пытавшийся бомбить позиции восставших. Судьба на долгие годы разведет офицеров Таная и Исмаила по разные стороны баррикад, бывший зенитчик после подавления мятежа уйдет в подполье, потом возглавит боевую группу моджахедов, а затем станет самым заметным полевым командиром на западе Афганистана. Туран (капитан) Исмаил-хан — под таким именем он войдет в историю борьбы моджахедов с советскими войсками[35].
Старший военный советник полковник Катичев, воспользовавшись прибытием подкрепления, первым решится атаковать позиции мятежников. После проведенной разведки он отправит в тыл дивизии пять танков с надежными экипажами, которые откроют огонь по позициям артиллеристов. Когда пушки начнут разворачивать навстречу танкам, дивизию с ходу атакуют десантники Таная. Афганцы хорошо воюют из засад, но не терпят открытого боя. Танай и его спецназ без особого труда ворвались в городок и мгновенно овладели ситуацией. Как и пять дней назад, пехотинцы послушно подняли руки вверх — на этот раз перед представителями законной власти.
Суд был по-афгански скорым и беспощадным: около трехсот солдат и офицеров десантники расстреляли сразу, остальные разбежались по окрестным кишлакам или вернулись в казармы, согласившись продолжать службу. Утром 20 марта Катичев связался с Гореловым: «Мятеж в Герате подавлен».
Гератская провинция после этого на долгие годы — вплоть до выхода советских войск из Афганистана — оставалась одной из самых проблемных и опасных. И в городе, и в его окрестностях постоянно шли тяжелые и кровопролитные бои. Вчерашний оазис стал огненным адом.
Современный, отвечавший западным стандартам отель «Герат», где жили наши советники, был превращен в неприступный бастион: его окна заложили мешками с песком, на крыше разместили огневые точки, у входа поставили БТР. Отныне советники передвигались по городу только в светлое время суток, а с наступлением темноты власть переходила к тем, кого советские граждане стали называть «душманами».
Если бы гератский мятеж удался, то, скорее всего, оправдались бы мрачные прогнозы Сарвари насчет «цепной реакции». Собственно говоря, эта реакция уже началась, потому что тогда же, весной, вспыхнули вооруженные выступления в провинциях Нангархар, Баглан, Фарах и других. Но они носили разрозненный характер и каждый раз подавлялись с неслыханной жестокостью. Так, для усмирения бунта в гарнизоне Джелалабада туда прибыл начальник Генерального штаба Мохаммад Якуб. Когда ему показали арестованных заговорщиков и им сочувствующих, Якуб собственноручно принялся расстреливать их. Адъютанты подавали ему заряженные рожки и меняли автоматы, стволы которых раскалялись от непрерывной стрельбы. Начальник Генштаба за один раз отправил на тот свет почти двести человек, заслужив после этого похвалу от Амина.
Тараки вернулся в Кабул из Москвы 25 марта. Еще через день был создан Высший совет обороны Афганистана, председателем которого стал глава государства.
Дома Тараки с удивлением обнаружил, что и в рядах халькистов больше нет желанного единства. Герои революции Ватанджар и Гулябзой на заседании Ревсовета прилюдно обвинили Амина в том, что он неправильно относится к вооруженным силам, бросает войска против мирных жителей, хотя это прерогатива МВД. Предпринятые советскими руководителями «воспитательные меры» требовали от Тараки каких-то действий. И он решил