— Ну, ты скажешь… — проговорил Герман. — Такого не может быть, это же война.
— Война… а если ему ничего больше не останется? И потом, они ведь всегда могут обвинить в измене нас самих, и по факту у них… есть некоторые основания. Так что сейчас настает решительный момент, и было неплохо, чтобы ты пока оставался в Петербурге. И желательно не слонялся по нему.
— Хорошо, — ответил Герман. — Мне только нужно сгонять в Тверь совсем ненадолго. Проведать одного нашего знакомого. Не забывай — я все еще веду расследование дела флороманта.
— Расследование закончено, — отрезала Таня. — Флоромант — это Надежда и ее боевики. Каким образом они завладели эльфийским артефактом — это, конечно, еще предстоит узнать, но в целом дело ясное.
— Есть один человек, который очень любит таскать эльфийские артефакты, — ответил Герман. — И который в последнее время подозрительно себя ведет. До того подозрительно, что меня попросили с ним объясниться.
— Кто тебя попросил? — глаза Тани подозрительно сузились.
— Ариадна Уварова, — произнес Герман. — Но это, в общем, совершенно невинная просьба, и…
— Мне это не нравится, — сказала Таня. — Давно у вас завелись какие-то дела с ней?
— Между прочим, это была часть моего задания — произвести впечатление на семью Уварова и втереться к ним в доверие.
— Как-то ты эту часть задания принял слишком близко к сердцу, — Таня побарабанила пальцами по столу. — Впрочем, это твое дело. Мы с тобой неженаты, в конце концов, и никогда не будем. Втирайся там куда хочешь.
— Да я совсем не в этом смысле, — Германа даже взорвало от возмущения. В конце концов, какое право она имеет пихать их личные отношения — и без того сложные — в служебные дела?
— Знаю я тебя, в каком у тебя все смысле, — вздохнула Таня. — Ладно, я, в конце концов, знала, с кем связывалась. Так или иначе: будь осторожен, ладно? Сдается мне, этот Ферапонтов — в самом деле тот еще тип. Не знаю уж, что там разглядела в его поведении Уварова… Кстати, у них ведь что-то было?
— Сдается мне, что да.
— Интересно, интересно… наследница такого рода и вдруг компрометирует себя подобным мезальянсом. Подозрительно все это.
«Ой, кто бы говорил,» — чуть не вырвалось у Германа, но он предпочел промолчать. А то чего доброго подполковник Ермолова сначала влепит плюху, а потом не будет компрометировать себя мезальянсом с ним еще месяц-другой.
На следующий день Герман выехал в Тверь первым же поездом, рассчитывая уже после обеда вернуться обратно. Чего там тянуть, в самом деле? Можно было бы, конечно, заодно заехать проведать своих мастеровых — Герман чувствовал себя виноватым перед ними. В сущности, это из-за него им пришлось столько всего пережить…
Однако это уж была бы слишком долгая поездка — Залесское так и осталось местом глухим и труднодоступным. В конце концов, с ними там доктор, его забота сейчас для них важнее.
За окном был солнечный, не по-осеннему теплый день. Невольно Герман вспомнил, как полгода назад он вот так же ехал в Тверь на свидание с Аглаей Румяновой: до чего же жизнь тогда была проще и понятнее!
Иногда ему очень хотелось вернуться в тот мир, в котором он был хоть и безденежным, но зато беззаботным шалопаем-студентом и ничего не знал об интригах высшей аристократии, о заговорах революционных ячеек, о таинственных убийцах с иномировыми артефактами. Устраивать попойки с однокашниками, соблазнять легкомысленных дамочек, а самое главное — ни за кого и ни за что не отвечать. Он ведь не хотел всего этого: играть с такими огромными ставками в игру, правил которой он не знает. Никто не спросил его согласия, прежде чем сунуть ему в руки Узорешитель. Да ион ведь и пытался от него избавиться, но всякий раз…
— Эх, барин-барин, — вздохнул в ответ на эти его мысли Внутренний дворецкий, — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Влез ты в эти самые дела по самые помидоры, да теперь уж ничего не попишешь. С волками жить — стало быть, по-волчьи выть приходится.
Искры народной мудрости, которыми на сейчас раз сыпал Внутренний дворецкий немного его успокоили. В самом деле, теперь приходится играть теми картами, которые получил на руки. А раз так, то надо еще и научиться получать от всего этого удовольствие. В конце концов, от же тоже не из последнего рода. Он дворянин и потомок помещиков, у которых некогда были сотни крестьян. Потомок офицера, водившего свою роту в бой при Маныче и потерявшего там половину солдат, но зато выполнившего задачу!
Значит, и Герману пора начинать привыкать к тому, что от него теперь зависят люди, и иногда эти люди будут умирать. Хотелось бы, конечно, чтобы пореже. Ради этого придется постараться — и в том числе найти флороманта, с которым так или иначе связан господин Ферапонтов.
Что-то Германа смущало в версии о том, что флоромант — это Надя. Каким образом она могла убить людей, находившихся в Залесском, когда сама была при этом в Кувшиново вместе с ним? Заранее? Но доктор сказал, что инкубационный период совсем короткий, едва ли она могла успеть. Или могла?
Заноза, засевшая в его мозгу, была настолько неприятной, что он подумывал даже о том, а не направить ли ему на себя Узорешитель в режиме «прозр.»? Вдруг что-нибудь да обнаружится.
Но останавливала жадность. Или, если взглянуть иначе — бережливость. Прозрение оказалось дорогим удовольствием, а пополнять запасы силы ему категорически запретили. Привлекать к себе внимание новым спонтанным освобождением крестьян было очень опасно. Герман знал, что та история была на контроле у самого императора. И одна мысль о том, что взгляд всем в империи известных стальных глаз, и без того смотревших с многочисленных портретов в каждом присутственном месте, окажется прикован к его персоне… в общем, эта мысль вызывала дрожь.
Император был магом величайшей силы, с которым ни один из князей не мог и подумать тягаться. Ему были доступны заклинания такой мощи, что даже среди дворян о них говорили лишь шепотом, и по большей части пересказывали слухи, так как достоверных сведений было мало.
Император повелевал временем. Говорят, при желании он мог обратить время вспять и сделать так, что какой-нибудь человек вообще не рождался на свет. Говорили, что он не раз уже так делал, но об этом никто не может в точности знать, кроме него самого. Много чего говорили…
Так или иначе, в распоряжении его величества находилась сила миллионов государственных и удельных крестьян, которую остальные сановники империи могли черпать лишь изредка, в виде особой милости, а в остальное время она принадлежала императору безраздельно. Страшно было даже подумать, на что он был способен с такой мощью.
И Герман предпочел лишний раз не думать. Так или иначе, пока он внимания его величества не привлек, и хорошо бы и дальше без этого обойтись.
Знаменитый путешественник снимал в центре Твери просторную квартиру, правда бывал в ней, как рассказала Ариадна, наездами. У дверей его дома Герман остановился и на секунду призадумался.
Он чувствовал себя немного глупо. В конце концов, с чего бы это вдруг он должен разрешать какие-то недомолвки между двумя малознакомыми ему людьми?
Однако же ничего, в конец концов, не мешало ему просто зайти проведать знакомого, посмотреть, как он и что с ним. А ежели заметит в его поведении что-нибудь пугающее, то действовать по обстоятельствам. Как бы там ни было, а странности его, если верить Ариадне, усилились после похода в гробницу, а значит, могут иметь отношение к делу.
С этой мыслью он поднялся по лестнице и постучал. Ответа не было. Герман постучал несколько раз, погромче. Тишина. Странно, неужто знаменитый путешественник не держит прислуги, с такой-то квартирой?
Герман спустился вниз и нашел каморку дворника.
— Любезный, — спросил он, — ты барина не видал из четвертого нумера?
— У себя барин, — отвечал дворник.
— Как так, у себя? — переспросил Герман.
— Точно у себя, — сказал дворник, почесываясь. — Третьего дня приехали, сапоги выставили почистить. Я почистил, постучал им, ответили «потом», да с тех пор сапоги так у дверей и стоят. Кабы они куда пошли, так занесли сапоги в нумер-то.
— И когда это, говоришь, было? — спросил Герман. — Два дня назад?
У него появилось нехорошее предчувствие.
— Пойдем-ка, братец, со мной, — сказал он. — Добудимся барина.
Дворник нехотя поднялся с лавки и засеменил вслед за Германом, тот же подошел к дверям и хотел, было, снова поколотить в дверь, да уже посильнее, как вдруг увидел то, чего не заметил в первый раз. Из щели под дверью выглядывал небольшой росток с крохотным треугольным листком.
— Так, мужик, — произнес Герман, уже понимая, что сейчас обнаружит и доставая из кармана свое удостоверение, — Корпус Жандармов. Беги-ка ты за ломиком.
Однако, когда дворник взломал дверь, то картина представшая взору Германа, выглядела не совсем так, как он ожидал. Нет, прихожая в самом деле была затянута многочисленными побегами смертоцвета. Вот только тела Ферапонтова, из которого бы он рос, в прихожей не оказалось.
Тело было в гостиной, и оно висело на нескольких переплетенных вместе побегах смертного плюща. Рос плющ из тела неизвестной девушки, распростертой на софе и раскрывшей рот в безмолвном крике.
— Господи Исусе, барин, что же это такое, — запричитал и закрестился дворник, стянув шапку.
На столе лежал небольшой листок бумаги, придавленный жестяной коробкой с мятными леденцами. Герман взял его слегка подрагивавшими пальцами и прочел.
В записке было только два слова: «Простите меня».
Глава шестнадцатаяПодводятся итоги
— Ну, что ж, — проговорила Оболенский, вздохнув. — Как говорил мой прежний начальник Артемий Сергеевич Долохов, «давайте итожить». Татьяна Владимировна, слово вам. Докладывайте.
Совещание проходило в его, кабинете, а за столом помимо самого князя, Тани и Германа, сидел также низкорослый худощавый старик-полковник, курировавший все расследования внешних воздействий в империи. Фамилия его была Войницкий, и Герман знал, что он тоже принадлежит к заговору.