Я постараюсь не совершать твоих ошибок.
–Икак же ты их избежишь?
Я выдержал паузу.
–У меня нет иллюзий,– сказал я осторожно.– Ау тебя они были. Помнишь Исмаила?
–Помню, конечно. Я знаю, он стал успешным, у него появился свой бизнес… Где он сейчас?
–Он погиб, совсем недавно. Уже после того, как у тебя все произошло. Сгорел вместе смашиной.
–Как сгорел?! У него была старая машина?!
–У него была новая машина. Он купил новенький «Volkswagen» ипоставил его перед домом. Но вту ночь наши люди… Нет, мне трудно произнести слово: наши. Вобщем, они традиционно развлекались: подкладывали петарды под машины турок. Машина Исмаила вспыхнула, он выбежал ее тушить, итут взорвался бензобак.
–Почему они подкладывали петарды?!
–Потому что турки – другие. Я писал об этом по поручению редакции, иодин из тех, кто поджигал машины, дал интервью – инкогнито. Так вот он сказал: мы даем понять, что они другие илучше бы им отсюда убраться. Это ведь иллюзии диктовали тебе: пойди, пообщайся по-человечески с«чужими», ивсе проблемы за секунду решатся! Все обнимутся, как братья, иначнут жить по общим законам! Не-ет, Франц, все гораздо сложнее! Помнишь форму здания твоего института? Снизу она не различается, но сптичьего полета заметно, что институт Густава Штреземана выстроен вформе вопросительного знака.
–Ичто?
–Вопросительного, заметь. Основатели этого учреждения были осторожными людьми. Понимали, что сливаться вобъятиях одним идругим – очень непросто!
Вторым явился Норман, что тоже объяснимо. Он сидит вмоем подсознании, командует воображением, ия не удивлюсь, если впути он явится мне подобно тому, кто явился двоим, идущим вЭммаус…
Сестра – другое дело, тут нет никакой мистики. Ее адрес тоже имеется вблокноте; три месяца назад я даже отправил ей заказное письмо, вернувшееся спометкой: адресат отсутствует. Ая так хочу разыскать ее!
Пока же я топчусь вэтом польском тамбуре, не решаясь перейти из одного вагона вдругой. Хожу по городку, наблюдаю деловую суету местных «гешефтмахеров», пью кофе или пиво, по возможности общаюсь. Водном кафе мой костюм привлекает внимание пожилой польки, учительницы немецкого языка. Оказывается, пан Анджей утаил массу сведений об этом городке, очень древнем идаже знаменитом. Городок находился под властью множества королей, не раз переходил из рук вруки – вобщем, обладал многовековой историей идаже мистическими преданиями. Вместном костеле, как мне сказали, имелась статуя Мадонны, которая воздействовала на погоду. Если неделями хлестал дождь или налетал шквалистый ветер, Мадонну выносили из костела под открытое небо иначинали молиться. После чего метеообстановка тут же нормализовывалась.
–Агде сейчас эта статуя?
–Погибла. Во время войны вкостел попала бомба, иМадонна сгорела.
Пани Гражина (так зовут мою визави) очень хочет рассказать что-то еще, но мне, ксожалению, пора покидать тамбур, я итак задержался.
Перед отъездом я спрашиваю пана Анджея насчет Мадонны – слышал ли он об этом? Тот озадаченно чешет затылок.
–Слышал что-то такое… Они тут, ну, наши ксендзы, вроде как колдовали, чтобы погода хорошая была.
–Вы считаете, молиться иколдовать – это одно ито же?
Пан машет рукой.
–Да я вэтом не разбираюсь! Ине верю совсем. Я вот вэто верю!– он указывает на черную блестящую «Audi».– Внемецкий мотор верю! Вэтот… Впрогресс!
В меня, как я понимаю, он не очень верит, то есть я ипрогресс – два несовместимых понятия. Как иначе, если по российским дорогам (по мнению пана: очень плохим дорогам!) вместо надежного немецкого мотора меня понесут ненадежные ноги? Ведь их могут прострелить или сломать сумасшедшие аборигены, они могут устать, оказаться сбитыми до крови, да ивообще это глупо. Вежливый пан не говорит таких слов, но они вертятся у него на языке, я чувствую.
–Там нет прогресса,– говорит он, глядя на восток.– Там есть только лес. При этом влесу ты будешь чувствовать себя спокойно, авгородах – нет!
Внезапно поднимается ветер, начинает накрапывать дождь, ина лице пана появляется озабоченность. Он мог бы довезти меня до пограничного поста, но, увы, надо спешить на склад, поэтому едем до автовокзала.
На вокзале ко мне приближается улыбчивый оборванец, нахально ощупывает мой рюкзак, затем протягивает руку.
–Янек, иди отсюда!– отгоняет его пан.– Иди, дурная голова, не приставай кчеловеку!
Он поясняет:
–Это наш дурачок местный. Так-то он ничего, безобидный, но за руку сним лучше не здороваться.
Поздно: городской сумасшедший Янек крепко сжимает мою ладонь, словно благословляет на дальнейший путь. Свой опознал своего, выдал визу, разрешающую пересечение границы свосточным блоком…
Настоящее разрешение я получу вечером, отстояв очередь кзданию КПП. Где-то слышится гул техники, это переставляют вагоны содной железнодорожной колеи на другую. Авочереди то идело звучат слова: «летнее время», после чего начинается перевод часов, сопровождаемый разноязыкой руганью. По ту сторону границы все другое: другое время, другая ширина колеи, ия сам не знаю, зачем отправляюсь путешествовать по этому миру.
6.Кино судьбы
На очередном занятии врядах «сборной Европы» назревает непонятный конфликт, вроде как игроки спорят остратегии матча, не посвящая всуть разногласий тренера. Вера несколько раз прерывает урок, стучит указкой по столу, но тихие реплики на английском (универсальный, черт побери, язык!) не смолкают. Вчем дело?! Это кому надо– вам?! Или мне?! Вера только что растолковывала тонкости жаргонных выражений, по их же просьбе, авнимания – ноль!
Наконец, Патрик изволит объяснить: мол, обсуждаем вчерашний телерепортаж.
–Утром тоже показали репортаж,– нервно уточняет Кэтрин, но Патрик поднимает руку: неважно. Важна сама конфликтная ситуация, связанная сребенком, которого отец тайком вывез вродную страну.
–Какого ребенка?!– не вникает Вера.– Куда вывез?!
Оказывается, речь о бракоразводном скандале некой Инны Барановой иАнри Мишо, подданного Французской республики, куда ибыл вывезен малолетний Александр. УВеры, как всегда при волнении, холодеют пальцы. Они что– нарочно? То есть что-то знают, иразговор про каких-то Анри Барановых – лишь повод выведать еще больше?
Чтобы не выдать себя, она присаживается. Нет, этот случай не имеет кней отношения, она убеждена. Здесь другая история, хотя тоже был спор из-за ребенка исудебный процесс, который продолжался несколько месяцев. Патрик, понятно, на стороне папаши Анри, ине только из национальной солидарности. Александр родился во Франции – вот что главное! Да, впроцессе зачатия вравной степени участвуют имать, иотец, но дальше роль играет место рождения!
–Инна Баранова почему-то не отказалась рожать вЛион, вдорогой клинике. Очень дорогой! Иза это платил… Кто?!
–Кто же платил?– спрашивает Вера.
–Анри Мишо! Это значит, по закону он имеет право на ребенка! Но у вас… Вобщем, у вас не очень уважают закон.
–АФранция не уважает права женщин!– встревает Кэтрин.
Патрик пожимает плечами.
–Закону не важно, кто нарушил: мужчина, женщина… Римляне говорили: dura lex, sed lex!
Он смотрит на Веру (нагло смотрит!).
–Не знаю, как это по-русски…
–Закон суров, но это закон…– бормочет Вера.
–Но почему закон для женщины?!– не унимается Кэтрин.– Почему закон не для мужчины?! Знаете, как это называют?
–Как это называют?– лениво вопрошает Марко.
–Это называют: сексизм! Вот почему много женщины делают…
–Что делают? Аборто?– Марко подмигивает Кэтрин, отчего та вспыхивает до кончиков рыжеватых волос.
–Почему have an abortion?!– от волнения англичанка переходит на язык родных осин.– Они делают artificial insemination! На русском это… Оплодотворение без мужчины!
–Совсем без мужчины нельзя…– хихикает Вальтер.
А Марко опять подмигивает, теперь уже Вере. Мол, поняла, куда я гну? От меня никто не будет делать «аборто»; иоплодотворения захотят не анонимного, через пробирку со спермой, атолько внатуре. Наверное, он тоже хочет ее вогнать вкраску, как феминистку стуманного Альбиона, только шалишь, Челентано, не на ту напал. Вера вообще не встревает вперепалку, она успокоилась ижелает насладиться разбродом ишатанием врядах «сборной Европы».
Не такая уж сыгранная команда, если честно: стоило чуть-чуть измениться правилам игры – ивот, гол всвои ворота! Как минимум – пас вноги противнику, апочему? Потому что мир разрезан не только крест-накрест, но ипо диагонали, аеще горизонтальные слои между собой разделены; значит, как говорили те самые римляне… Ага: разделяй ивластвуй! На время она чувствует себя хозяйкой ситуации: можно подыграть Патрику, можно – Кэтрин, или никому не подыгрывать, амолча таращиться впотолок, как Мелани, надувающая пухлыми щечками очередной пузырь жвачки. Эту овечку спор не колышет, ей хочется хорошего (при этом безопасного!) секса, авсякие семейные дрязги– по барабану!
–У них был брачный договор!– продолжает спор Патрик, будто Марат на трибуне Конвента. Это он затеял свару, все-таки его соотечественник вступил вспор за живое наследство; да ивообще юриспруденция – его специализация, он вечно таскается скакими-то кодексами подмышкой.
–Это несправедливый договор!– возражает Кэтрин.– Там писали: имущество надо делить не… Не фифти-фифти, вобщем, акаждый получает, что купил! Аеще этот Мишо писал, что не будет обеспечить семью после развод! Это разве цивилизованный контракт?!
Марко закатывает глаза впотолок, затем достает маленькое карманное зеркальце иоглядывает себя. Ну, блин… Нарцисс из Лацио!
И вдруг: шпок! Это лопается пузырь на губах Мелани, после чего сборная дружно обращает на нее взоры: мол, чего отсиживаешься на скамейке запасных? Ану, вступай вигру!
–Excuse me…– смущается невинное дитя.– Почему вы… Так смотрите?!
–Мы хотим знать твое мнение!– Требовательно говорит Кэтрин.– У тебя есть мнение?
–У меня?!– удивленно таращится Мелани.
–Да, у тебя. Что ты думаешь об этой женщине? У которой хотят отнимать ребенка?