подтрунивая над «фрицем». «Я не Фриц,– говорил тот,– я Отто!» – «Мы всех немцев называем фрицами!» – отвечала сестра, расточая запах феромонов. Получив вочередной раз по шаловливым рукам, Отто вздыхал ипринимался рассказывать о своих европейских странствиях. Он жил вАвстрии, Швейцарии, Чехии, последний год болтался вДании, но более всего ему нравится вРоссии. То есть ему нравятся русские женщины, которых он не столько видит, сколько чувствует. Осознав, что со старшей не светит, Отто возжелал коленки младшей, но получил увесистую оплеуху.
–Дура ты,– скажет позже сестра,– иностранцев, даже если они инвалиды, упускать не надо.
–Апочему же ты сама…
–У меня таких еще сто штук будет. Аты могла бы иотдаться – для дебюта!
И так мерзко захохотала, что прямо ударить ее захотелось. Пока Вера барахталась всвоих комплексах, Люба атаковала Европу, благо СССР уже издох, ворота раскрылись, и вних ринулись тысячи жителей бывшего «совка». Ее безуспешный воздыхатель Отто делал через своих друзей вызовы, иЛюба отправлялась водин вояж за другим: Австрия, Дания, Швейцария… Почти без денег, она умудрялась жить там месяцами, да еще и сподарками приезжать! Главным оказалось вовсе не знание языков, ачто-то другое: сестра «шпрехала» на европейских наречиях через пень-колоду, адела проворачивала – невероятные! Она даже учила младшую, как следует устраиваться вэтой самой Европе, как обходить правила изаконы, пользоваться льготами, получать образование ит.д.
–Ты где хочешь образование получить? Впринципе, можно везде, но удобнее у фрицев, там льгот больше. Асвободы вообще завались, у них принцип такой – академическая свобода.
–Полная свобода, что ли?– недоверчиво спрашивала Вера.
–Полнейшая! Занятия можешь не посещать, занимайся своими делами, только экзамены иногда сдавай. Платить, правда, надо, но для этого есть Общество взаимопомощи студентов. Фонды всякие есть, вних можно прошения подавать, ну иеще кое-что…
–Что именно?
Люба критически оглядывала Веру исо вздохом махала рукой.
–Это «кое-что» тебе не подойдет. Не твоя статья дохода!
Нет, проституткой сестра не была, это чересчур. Но разве есть четкая граница между шлюхой исодержанкой? Тем более когда тебя содержат эпизодически, время от времени, да еще разные люди из разных стран, где ты вочередной раз «получаешь образование» или участвуешь вочередном «проекте»?
Ох уж эти «проекты», облепившие европейскую жизнь, как прыщи, как сыпь на лице подростка, когда прут дурные гормоны, образуя уродливый вулканизм на физиономии. То семинар где-то устроят, то форум, то вообще конгресс замутят, благо, бабки вфедеральных бюджетах (а также вбюджете Европейского, блин, дома!) предусмотрены, инадо любой ценой их освоить. Сестра как-то быстро вписалась вэтот свальный грех, вбесконечный треп обо всем ини о чем. Она настолько вошла вроль, что сама поверила вполезность словесного поноса, изрыгаемого участниками «мероприятий»: немцами, голландцами, французами, португальцами ипрочими греками. Она сделалась частью гигантской машины, перемалывающей воздух, деталью европейского ветряка, который крутился просто так, не давая энергии. Приезжая ненадолго, она взахлеб рассказывала об очередном «мероприятии», которое патронировала, допустим, Ванесса Редгрейв. Или королева Беатрикс. Или очередной начальник Евросоюза, выступавший на открытии ипожелавший им успехов внепосильном труде. Иногда она сбивалась, переходила на рестораны (всегда любила вкусно пожрать!), ну и, понятно, на любовников. Вот где была настоящая пашня, ее мартеновский цех, вкотором сестра трудилась впоте лица. Как-то раз, собираясь вабортарий тайком от родичей, Люба вслух рассуждала: кто бы мог быть отцом предполагаемого ребенка? Швед Юрген? Или венгр Ласло? Она будто никогда не слышала слова «презерватив», ускользая при этом иот СПИДа, иот банального трихомоноза. Заговоренная была п. да, не иначе, ждала своего часа, чтобы выдать urbi et orbi нечто доселе невиданное…
Но это случится позже. Авте годы Вера ночами рыдала вподушку, потому что тоже могла бы мотаться по Европам, участвовать в«проектах», на худой конец – получить там образование. Но – не судьба! Вместо этого она должна была тянуть лямку филфака плюс бесконечные подработки вмагазинах, рекламных компаниях или агентствах недвижимости. Папашин институт вначале закрыли, затем разворовали, ибывший инженер, не дотянув пару лет до пенсии, запил горькую. Покупал дешевую водку, усаживался вмайке итрусах на кухне и, врубив ящик, после каждой рюмки поливал трехэтажным матом мелькающих на экране правителей. Потом переключался на семью, обзывал старшую «шлюхой международного масштаба»; доставалось иВере сматерью. Странно: мать уже на том свете, аэтот алкаш еще топчет землю, даже появляется порой на горизонте, просит денег! То есть появлялся, когда Вера жила вцентре, адрес вЦарицыно папаша, по счастью, не знает.
Франц поначалу представлялся «одним из», забавой на месяц-другой, так что его бесконечные звонки во время пребывания сестры вМоскве раздражали. Подняв трубку, Вера слышала неизменно веселый голос, оценивала чистый, почти без акцента русский выговор, однако неприязни унять не могла (зависти – тоже). Когда Франц однажды появился вих доме, мать растерянно металась по кухне, не зная, чем угощать, Люба же отмахивалась: бросьте, Mutti, эти буржуазные привычки!
–Угощать гостей – наша традиция,– сухо высказалась Вера, не особо почитавшая обязательные «огурчики» и«салатик из крабовых палочек». Она помогала накрывать на стол, мысленно издеваясь над сестрой: надо же – «буржуазные привычки»! Скаких это пор отъявленная шмоточница илюбительница парфюма «Шанель» критикует бюргерские нравы?!
И все же что-то подсказывало: это – другое; исестра другая, во всяком случае, пытается быть другой. Отчего зависть иобида вспухали еще сильнее, проявляясь шпильками вадрес гостя. «Герр Хорошее Настроение» – не без ехидства обозвала она Франца, который постоянно смеялся ишутил. Внешне он напоминал Джона Леннона: длинные темные волосы, прикрытые демократичной фуражкой, итоненькие проволочные очки сокруглыми стеклами. Обнаружив всоответствующем месте убогую сантехнику, Франц не насмехался ине зажимал нос, как нередко делают заезжие иностранцы, апрямо водежде улегся вванну, сложил руки на груди и, закрыв глаза, заявил: я, мол, умерший фараон. Что очень развеселило всех, кроме матери, не любивших шуток на замогильные темы.
Еще до рождения Нормана оба сделались адептами религии под названием «Объединенная Европа». Франц фонтанировал идеями, апоскольку за его плечами стояла мощь института Густава Штреземана, идеи моментально воплощались вжизнь. Несколько пассов над клавиатурой – иготов запрос круководству. Он тут же распечатывается, отсылается факсом, ачерез час возвращается сположительной резолюцией. После чего за дело бралась Люба: рассылала приглашения, вела переговоры, обговаривала формат встреч – вобщем, играла роль правой руки. Она даже внешне тогда изменилась, превратившись из светской львицы (мягко выражаясь) вделовую женщину. Соответствовала, короче, потому что любовь зла, иесли любишь меня, люби имою собаку.
Безусловно, любовь была, Франц оказался первым, про кого сестра не делала интимных докладов. Обычно ее любовники, отстраняясь впространстве, превращались ввиртуальные трупы, которые можно было препарировать, не стесняясь подробностей. Здесь же молчок, Вере даже досталось однажды за очередную насмешку над Францем. Не смей, мол, оскорблять моего мужа! Аони уже были мужем иженой, ага, причем не гражданскими, анастоящими, сзагсом иМендельсоном. На Мендельсоне настояла Люба, тут домостроевские традиции взяли верх над европейской брачной безответственностью. Франц, которому загс был по барабану, оговорил лишь условие, чтобы гостей было минимум: мать, сестра невесты ипарочка его друзей, оказавшихся по случаю вМоскве.
Первый конфликт случился, когда сестра была уже на сносях, ивстал вопрос: где рожать? Франц расписывал достоинства «Evangelische Krankenhaus» – так назывался германский роддом, куда он хотел поместить супругу. Там, дескать, иобезболивание, иотдельная палата сдушем итуалетом, имужей на роды пускают, идетей матерям приносят сразу, ане держат отдельно по три дня, как у вас!
–Ты-то откуда знаешь, что держат по три дня?!– удивлялась сестра.
–Мне рассказывали. Ия наводил справки.
–Если наводил, то должен знать: у нас теперь тоже есть платные отделения. Имужей туда тоже пускают!
–Но «Evangelische Krankenhaus» – все равно лучше!
–Почему это лучше?! Если ваше, немецкое, значит – лучшее?!
В итоге она родила вМоскве, вполне удачно, иконфликт себя исчерпал. Вте годы они были молоды, ввоздухе пахло предчувствием перемен инад миром царило, плавая ввышине, будто облако, слово Millenium. Два самолета еще не влетели ввоздушное пространство Нью-Йорка, отметив двумя вспышками-вешками границу тысячелетий, до рубежного события оставалось еще несколько лет, ито самое «кино судьбы» обещало новые увлекательные серии.
В ускоренном физическом развитии Нормана врачи патологии не видели: дескать, организм мальчика впорядке, он только взрослеет быстрее, чем положено (откуда, интересно, они знали: какположено?). Заговорил он очень рано, одинаково хорошо на двух языках. Исказки слушал на двух, иобеих бабушек регулярно навещал, вобщем, смладых ногтей воспитывался бикультуралом. Но коромысло, как известно, трудно удержать вравновесии, одно из ведер все время норовит перевесить.
Начиналось все ввиде шутки: Франц говорил ссыном на одном языке, Люба – на другом, дальше следили за реакцией. Типа: яку мову, хлопчик, лучше розумиишь? Только сНорманом это не проходило, он был натуральный «двоеборец», так что приходилось задавать наводящие вопросы: мол, где тебе лучше? Проверка малыша на вшивость, по замыслу, являлась педагогическим приемом, вроде как Нормана приучали ктолерантности, чтобы никому иничему не отдавал предпочтение. Но по ходу беседы появлялись разногласия, вспыхивали споры, потому что, как уже говорилось, одно ведро обязательно перевесит.