Летом Норман жил то на бабушкиной даче вПодмосковье, то вдоме матери Франца, ивезде его натаскивали, другого слова не подобрать, будто домашнее животное. Так не едят, так не сидят, сэтими детьми не общаются, или наоборот: именно так сидят, едят, пердят, иобщаются только сэтими детьми! По возвращению (оттуда или отсюда) Норману задавали устное сочинение на тему: как я провел лето? Вопрошающей стороне очень хотелось, чтобы лето оказалось полностью неудачным, авот здесь, мой дорогой (майн либер) Норман, ты отдохнешь по-настоящему! Перетягивание каната закончилось тем, что мамаша Франца продала свой дом под Мюнхеном исмылась вГанновер. Немецкая бабушка поняла: стаким внуком (и стакими родителями) покоя не будет, афрау хотелось на склоне лет именно покоя.
Но остались еще единокровные отец имать, которым покой только снился. Они оба поняли, что Норман, вотличие от большинства топчущей землю биомассы, использует серое вещество не на десять процентов, ана пятьдесят, как минимум. Азначит, он должен учиться вколледже для одаренных детей, такой есть под Мюнхеном. Причем тут Мюнхен?! У нас образование лучше, да, да, я знаю замечательную школу вМоскве, там тоже обучают одаренных! Вто время уже началось хождение по специалистам, конкурсы, оценка способностей по разным методикам…
Первый раз IQ сына проверил Франц во время очередных германских каникул. Потом он сгордостью показывал выданную справку: мол, полюбуйтесь на результат! Да втаком возрасте Эйнштейн – итот был глупее на порядок! Люба «ответила Чемберлену» выходом вфинал конкурса «Эрудиты всех стран, объединяйтесь!», который был организован отечественнымTВ. Мало того, что здесь можно было выявить энциклопедические познания мальчика, так еще изнание языков подчеркивалось (поскольку эрудиты – «всех стран»). Короче, супруги одурели, ведь сын своими феноменальными способностями вытащил отца сматерью впубличное пространство. Апубличность – это ж наркотик! Они давали интервью, мелькали втаблоидах, ну и, понятно, участвовали вбесчисленных телевизионных шоу по обе стороны границы.
Если прокрутить «кино» на пару серий вперед, мы увидим, как некогда дружная международная семья начинает вдруг делиться, подобно клетке из учебника биологии. Единое ядро делится на две части, они расходятся, ивот уже вокруг каждого нового ядра клубятся свои митохондрии ипрочие рибосомы. То есть, митоз состоялся, разрезали, можно сказать, по живому; иесли на клеточном уровне это называется: продолжение жизни, то на уровне приматов – горе горькое. Ачто? Они ведь ивпрямь вели себя, как приматы, которые дерутся за банан или кокос. Ипри этом спорят: где бананы вкуснее – у вас или у нас?
Каждому из них хотелось быть причастным кчему-то небывалому, заодно подтащив сюда традицию – всех тех, кто стоит у тебя за спиной. «Моцарт! Таким был Моцарт!» – восторгались тевтонские знакомые Франца, анаши отвечали: мол, Саша Пушкин тоже писал гениальные стихи, когда Державину иЖуковскому впупок дышал. «Ха-ха!– отвечали тевтоны.– Да ваш Пушкин, между прочим – эфиоп! Или камерунец. Короче, ниггер, ане русский!» Мы же вответ: осторожнее срасовыми теориями, дамен унд херрен! За такое можно и вНюрнберг, то есть вСтрасбург жалобу накатать!
В то время сестра пережила очередное физическое перевоплощение, можно сказать, обрела новую аватару. Образ шлюхи, как иделовой женщины, был оставлен впрошлом, зато зримой сделалась озабоченная мамаша, которая знает цену своему потомству ине даст (ни за что!) сбиться систинного пути. Похудевшая, нервная, спостоянной тревогой вглазах, Люба напоминала орлицу, которая распростерла крылья над птенцом иагрессивно зыркает по сторонам. Не замай, мол, ато пущу вход смертоносный крючковатый клюв! Изменился иФранц, он уже ничем не напоминал Джона Леннона: постригся, сменил легкомысленные проволочные очки на солидные роговые, да еще прибавил килограммов десять ввесе. Классический бюргер, строгий воспитатель, настроенный на строгость ипорядок.
Эти два новых человека всегда сидели на судебных заседаниях вразных концах зала. АНорман сидел сВерой, ожидая очередного решения своей судьбы. Постановления были подчас абсурдными – например, провести генетическую экспертизу. Их отправили вкакой-то медицинский центр, где Норман, пока родители сдавали ДНК, взялся рассуждать орасшифровке генома. Мол, следующая стадия после расшифровки – внедрение человеку нужных генов, по сути, программирование способностей.
–Да?– озадачилась Вера.– Но тогда, получается, можно будет такого, как ты, создать искусственно?
–Нет,– покачал головой Норман,– нельзя.
–Почему?
–Я тебе потом объясню. Сейчас меня больше занимает вопрос, почему они ссорятся. Почему такие злые?
Вера вздохнула:
–Это я тоже потом объясню. Когда эти придурки… Извини – твои родители придут срезультатами экспертизы.
В одной из финальных серий появлялся Учитель, можно сказать – роковая фигура. Водиночку сестра не выдержала бы, слишком напряженным был конфликт. Атут – итеория, ипрактика водном флаконе, вобщем, подпитка по полной программе. Почему только после этого ей крышу снесло?!
Последний эпизод Вера предпочла бы вырезать, чтобы его вообще не было. Слишком страшное получалось «кино», куда там нынешним фильмам ужасов! Хорошо этой сучке сее химической блокадой чувств, аВере каково?! Тут ведь не выйдешь из зала, не крикнешь: эй, выключите проектор, я больше не хочу смотреть это «кино»!
Следующая встреча сВальтером происходит спустя три дня. После занятий он ловит Веру вкоридоре, чтобы сообщить о брате Франца: тот, оказывается, отправился вМоскву пешком! Добрался до границы на поезде, итеперь топает пешедралом через леса Белоруссии!
–У него сголовой впорядке? Забыла, как его зовут…
–Курт. Я тоже удивлялся, если честно. Может, это задание редакции? Он работает в«Городской газете», аэто издание серьезное, оно иногда пишет о проблемах вашей страны…
–Если это задание редакции, то сголовой не впорядке уредактора. Послали бы уж сразу вАфганистан! Или вРуанду какую-нибудь, где людей мочат миллионами!
–Мочат?! Я не понимаю…
–Это значит убивают. Ermorden, если по-вашему.
–А-а… Но у вас ведь не убивают миллионами, верно?
–До этого, слава богу, еще не дошло. Но пропадают у нас тысячами. Люди просто выходят из дому, причем не влеса Белоруссии, аза хлебушком. Ине возвращаются!
Вальтер бледнеет – значит, испугался тевтон. АВера вдруг ловит себя на том, что ей приятно пугать Вальтера, даже задор появляется: мол, вот такое мы говно! Не нравится? Тогда не приезжайте сюда, ипешком не ходите, ато серенький волчок так ухватит за бочок, что мало не покажется!
Она пытается вспомнить разговоры сФранцем, касавшиеся брата. Обычно Франц либо отшучивался, либо откровенно скучнел, когда Вера спрашивала насчет Курта. По словам Франца, брат был тихоня, домосед, ивообще «немецкий немец». «А ты кто такой?!» – удивлялась Вера. «Я?– Франц смеялся.– Я – европейский немец! Точнее, человек мира!» Вто время у Веры был свой интерес, она тоже хотела познакомиться скем-то оттуда(завидовала сестре!), но Курт не приезжал: ему больше нравилась размеренная немецкая жизнь.
«Значит, не очень-то нравится эта жизнь, если вМоскву отправился… Дойдет ли?»
7.Несварение желудка
«Икарус», на котором пересекаю границу, доверху набит коробками, мешками исумками. Сумки икоробки стоят впроходе, свешиваются сбагажных полок, иногда сних падают. Трах!– обрушивается коробка, но на грязный пол ей не дают упасть ловкие женские руки.
Обладательница рук, круглая как шар женщина не спешит укладывать ее наверх. Оценивающе меня оглядев, человекошар произносит высоком голосом:
–Да вы ж совсем пустой, молодой человек!
–Что значит пустой?!
–Да без поклажи, только срюкзачком. И вбагажное ничего не укладывали, я это еще на посадке заметила.
–Не укладывал,– соглашаюсь.– но… Почему вас это волнует?
–Потому что обуви много купила. Видишь, даже на полку не влезает! Запиши несколько коробок всвою декларацию, а? Ты кто, поляк? Чувствую, говор у тебя не нашенский…
–Я из Германии.
–О, из самой Германии! Апочему ничего не везешь? Из Германии можно столько всего… Ладно, запишешь, хорошо?
Кажется, моего согласия не требуется, за меня уже все решили, ия покорно делаю запись вбланке, выданном на посадке сумрачным долговязым сопровождающим. На его лице отражается вселенская тоска человека, постоянно пересекающего границу ине понимающего: где он? На других лицах тоски нет, зато видна озабоченность. О майн гот, как же нам провезти весь этот товар?! Эту обувь, эти куртки, брюки, носки, колготки, бюстгальеры, бикини, что там еще? Ага: мобильные телефоны, плееры, компьютеры, электронные навигаторы, автомобили… Нет, у перегонщиков автомобилей, я видел на границе, отдельная очередь итоже тоска вглазах. Говорят, они несколько дней могут ожидать пересечения границы, вто время как мы, мелкие гешефтмахеры, тратим на это лишь несколько часов. Я говорю «мы», потому что не хочу отделять себя от других пассажиров автобуса (да мне, видно, никто ине позволит отделиться). Ятоже хочу сделаться человекошаром; или ее спутником, маленьким ихудым – тот так же оперативно рассовывает коробки имешки тем, у кого мало багажа.
От остальных пассажиров меня отделяет пограничный контроль – слишком не соответствуют германский паспорт иармейская форма дешевой обуви, которую я прижимаю кгруди. Удивление вглазах пограничников сменяется усмешкой, затем скукой. Понятно: они видели ине такое. Они вообще проводят осмотр без азарта; похоже, этот поток перевозчиков материальных ценностей сродни реке Неман, которую мы переезжаем по мосту: он течет, не переставая. Вот уже ирека позади, дальше – белорусская таможня, перед которой встаем надолго.
Водитель глушит двигатель, тут же отключаются кондиционеры. Или кондиционеров вообще не было, исвежий воздух притекал из открытых окон? Как бы там ни было, больше он не притекает, всалоне делается душно, но выпускать нас не хотят.