–Недавно на польской стороне женщину задержали,– сообщает юркий, подсев ко мне.– Вместе сдочерью.
–Почему задержали?– вежливо интересуюсь.– Они не внесли вдекларацию товары?
–Они не везли товаров. Женщина дочь везла, из Германии. Но их не выпустили. Германский папаша объявил их врозыск; апшеки перед немцами сейчас на цырлах бегают, потому изадержали.
–Пшеки… на цырлах?!
–Поляки, говорю, выслуживаются перед вами. Ты ведь немец, да?
–Немец.
–Вот я иговорю: пшеки слабые, Евросоюз сильный, поэтому вам истараются угодить. Задержали, арестовали, теперь вполиции держат.
Пережитое оживает вдруг впамяти, вспыхивает огоньком, который превращается вобжигающий протуберанец. Юркий продолжает говорить, но я его не слышу. Я слабею, бледнею, так что собеседник вскоре трясет меня за плечо.
–Эй, очнись! Дурно, что ли? Еще бы: такая духота! Не поверишь – каждый раз торчим на границе часа по два! Авпрошлый раз все три часа промариновали, козлы…
«Козлы» ввоенной форме наконец появляются вдверях, идет очередной осмотр багажа, сопровождаемый руганью. Чьи-то вещи выкидывают из автобуса, вслед за ними высаживают владельца. Остальные льстиво заглядывают вглаза стражам, кто-то сует свернутые трубочкой купюры, моментально исчезающие вкарманах.
Интересно, думаю я, женщина сдочерью тоже предлагала польским пограничникам деньги? Возможно, но желание угодить сильному соседу пересилило. Это влюбом случае выигрыш: после такого их наверняка повысили взваниях, прибавили зарплату ит.д. Проиграла мать, авот дочь… Проиграла или нет? Сучетом моего опыта вопрос повисает ввоздухе.
Чтобы отвлечься, достаю ноутбук и, включив его, получаю e-mail – привет от Гюнтера. Тот продолжает язвить, сравнивая меня – скем бы вы думали? СРудольфом Гессом! Ты такой же сумасброд, как Гесс, который перелетел вАнглию, но что там нашел?! Отнюдь не радушный прием, напротив, оказался втюрьме! Но он оказался ванглийской тюрьме, русские тюрьмы, я знаю, гораздо страшнее!
Вдруг вспоминается старый солдат, точнее одна из его поговорок: «От сумы итюрьмы не зарекайся». Это значит, объяснял он, что каждый вэтой стране может стать нищим илюбой может попасть влагерь. Собственно, со мной это ипроизошло: я попал влагерь, не имея при себе даже пары чистого белья. И, смеясь, добавлял про какого-то «сокола», который «голый».
–Дорогая штучка?– толкает вбок юркий.– Ну компьютер твой? Я вот думаю: может, на них переключиться? Обувью все забито, у нас уже не берут ничего, акомпьютеры, я слышал, спросом пользуются…
Он протягивает ладонь.
–Меня вообще-то Паша зовут. Всмысле – Павел.
–Аменя зовут Курт. Всмысле – Курт.
Мы оба смеемся. Похожая на шар женщина (жена Павла) оказывается Мариной, она предлагает «колу». Я не употребляю «колу», пью обычную воду или пиво, но вэтой духоте выбирать не приходится. «Кола» теплая, приторная на вкус, ия после двух глотков возвращаю бутылку.
Оказав любезность, Марина считает возможным задавать вопросы. Что забыл вэтой стране? Ах, здесь ты ничего не забыл?! ВМоскве забыл?! Так зачем же едешь через Белоруссию? Если б ты, допустим, перегонял вМоскву тачку, то другого пути нет, это верно. Но ты ведь пустой совсем!
Я вежливо отмалчиваюсь. Я не понимаю, зачем вМоскву «перегоняют тачки», ивообще пока не придумал легенды, объясняющей, почему иду пешком. Я уже понял: это по меньшей мере странно, вэпоху авиалайнеров искоростных болидов идущий пешком – либо чудак, либо преступник.
Чужая страна (Белая страна?) изменяет поведение пассажиров «Икаруса». Они явно успокоились итеперь озабоченно осматривают багаж, возвращая то, что было роздано. Вот иМарина забирает коробки, вкачестве благодарности обещая показать приличную гостиницу.
–Или у тебя кто-то есть вГродно?– уточняет она.– Ну, у кого можно остановиться?
–Нет,– мотаю головой,– вГродно никого нет. ВМинске есть один адрес.
–Ну, сказал!– смеется Павел.– Отсюда до Минска, как до Китая раком!
У меня хватает ума не переспрашивать, причем здесь «рак» и«Китай». Я предчувствую: непонимания будет много, илучше молчать – молчащий хотя бы не выглядит глупцом.
Пассажиры высаживаются на центральной площади. Уже стемнело, из темноты то идело выскакивают люди, обнимают приехавших, словно не виделись полгода, подхватывают сумки скоробками. Кто-то подъезжает на подержанных автомобилях, загружает товар вбагажники, на площади царит оживление. Мои спутники ждут сына, который должен подъехать на своей машине.
–Вон то здание видишь?– указывает Марина.– Это гостиница. Приличная гостиница, потому что…
Она запинается, иПавел уточняет:
–Потому что гостиница принадлежит ему.
–Кому – ему?– Спрашиваю я.
–Ему. Который сидит вМинске ивсем руководит. Ивон та аптека принадлежит ему, как ився аптечная сеть вэтом городе. Ивообще, емустолько принадлежит, что…
–Ладно,– недовольно говорит Марина,– нечего чужое имущество считать. За своим следи!
В приличной гостинице почему-то нет горячей воды вдуше, но после сегодняшнего автобуса мне, скорее, нужна прохладная. После душа я проглатываю плитку шоколада ибыстро засыпаю, чтобы внезапно проснуться посреди ночи. Я долго ворочаюсь, не могу уснуть,– лучше прогуляться по ночному городу.
Город спит, поблескивая фонарями иредкими горящими окнами. Я двигаюсь медленно, стараясь запомнить дорогу обратно, ивскоре выхожу кплощади сбольшим памятником вождю революции. На площади пусто, один Ленин высится посередине, выкинув вперед могучую ладонь.
На безлюдной набережной вижу двух вызывающе одетых девушек. Когда они направляются ко мне, откуда-то возникает милиционер. Девушки разворачиваются иисчезают вночи, я на всякий случай достаю документы, но милиционер тоже исчезает, ия остаюсь один на один сНеманом. От реки поднимается туман, он искажает силуэты домов, деревьев, и, когда сбоку возникает нечеткий силуэт, я не удивляюсь.
–Не прячься, Гюнтер, я тебя заметил. Так почему я должен попасть втюрьму? Ты видел, как четко здесь работает милиция?
Раздается смешок.
–Подожди свыводами: ты не сталкивался по-настоящему смилицией.
–Надеюсь, идальше не столкнусь. Анасчет Гесса ты не прав. У него была истерика, он поддался абсурдному порыву…
–Некоторые считают,– перебивает Гюнтер,– что это был план! Причем очень плохо продуманный!
–Вот именно! Я же свой план продумал во всех деталях…
–Ну да, помчался вперед, оседлав мистического осла!
–Не понимаю: почему ты так настроен против мистики?! Когда над этим хихикают бюргеры, они напоминают малолетних детей, которые хихикают над разговорами взрослых о сексе. Что-то есть такое, что бюргерам недоступно, значит, проявим цинизм…
–Я не бюргер! Просто я не понимаю смысл таких путешествий. Что ты хочешь найти? Ты сам видел: это абсолютно материальная цивилизация! Они никогда не имели нормального быта, исейчас, когда появилась возможность, тратят на устройство жизни все свои силы.
–Но это не моя конечная цель. Белая страна – еще один тамбур, исключающий резкий переход из одного мира вдругой…
Гюнтер хихикает:
–Это иесть твой продуманный план?
–Если угодно – да.
–То есть ты рассчитываешь по ту сторону белорусской границы найти что-то иное? Тогда счастливого пути!
На следующий день я окажусь на местном рынке, где увижу за прилавком Павла иМарину, продающих переправленную через границу обувь. Мне расскажут, что рынок тоже принадлежит ему, невидимому ивсевластному императору, держащему всвоих руках столько всего, что иудержать-то трудно. Власть давно уже держится не на политике, ана материи: на этих бесчисленных кроссовках, брюках, юбках, бюстгальтерах, компьютерах, мобильных телефонах, чье разнообразие иколичество обретает на вещевых рынках поистине зловещий масштаб. Материальное захлестывает, как цунами, это бесстыдная стихия, заменившая собой все ився, царящая впольском городке, недавно мной покинутом; ивПариже она царит, и вГонконге, и вГонолулу…
На этом вселенском рынке не было места Норману. Он – нечто исключительное, аэто что-то предельно банальное, противоположное тому, о чем я напряженно размышляю. Поэтому я устремляюсь вон из города; япочти бегу, пока не оказываюсь влесу, среди трав идеревьев.
Спустя время я пойму: влесу действительно спокойно. Авгородах – не очень. Эти населенные пункты даже нельзя было назвать городами, скорее, городками или большими деревнями, где чужак сразу заметен. Тем более – чужак вармейской форме и сакцентом. Как они узнавали про акцент? Заговаривали со мной, любопытствовали, иногда сами рассказывали о себе или каких-то новостях. Я ночевал либо вдешевых игрязных придорожных гостиницах, либо раскладывал на укромной поляне спальный мешок – лето было еще вразгаре. Досаждали разве что комары, да еще, пожалуй, чудовищная пища вздешних кафе. Моей основной едой был черный горький шоколад, продававшийся внекоторых магазинах, инесладкое печенье, которое называлось «галеты». Мой костюм постепенно делался похожим на рюкзак: из него еще не лезли нитки, но дорожная пыль уже въелась вткань, ита потускнела, делая меня неотличимым от зеленой пропыленной листвы деревьев, стеной стоящих вдоль трассы. «Лес, лес, ничего кроме леса? Нет, солдат, кроме леса, тут еще памятники инадписи. Много надписей. Имного памятников».
На площадях высился Ленин разных размеров: большой, маленький, скепкой, без кепки (вариант: бюст Ленина, стоявший водном из скверов). Вождь словно приветствовал меня вкаждом населенном пункте, так что я его даже полюбил. Новое место сулило неожиданности, далеко не всегда приятные, только Ленин споднятой каменной или бронзовой рукой был ожидаем, предсказуем, надежен, он словно говорил: «Guten Tag, Kurt!». Надписи вдоль дороги тоже постоянно говорили, диктаторски насилуя мое сознание. «Совхоз “Гигант”». «Слава труду!». «Лес – это жизнь!». Или так: «Лес – наше богатство!».
И над всем этим незримо присутствовал всемогущий он, что я особенно отчетливо понимаю в