городке со странным названием Желудок. Вочередное кафе меня вначале не пускают, затем официантка, посмотрев на часы, спрашивает:
–Двадцать минут хватит, чтобы перекусить?
–Десять минут хватит,– говорю, сглатывая голодную слюну,– то есть: пять минут хватит!
–Тогда заходи.
В зале я замечаю отдельный стол, уставленный разнообразными закусками, ккоторым добавляют бутылки, тщательно расставляя их среди множества тарелок. Когда без всякого заказа приносят какое-то блюдо, я внимательно смотрю на тарелку, потом на официантку.
–Селянка,– говорит она.– Ее можно съесть за пять минут.
–Точно можно?– спрашиваю стревогой.
–Очень вкусная селянка. Истоит недорого, так что давай, не теряй времени!
Блюдо ивпрямь съедобное, что я расцениваю как соответствие названию городка. Желудок должен заполняться нормальной пищей, ане приготовленными на прогорклом масле шницелями, где вместо свинины – хлеб ицеллюлоза.
–Аэто для кого угощение?– спрашиваю, расплачиваясь.
Официантка поднимает глаза вверх: мол, оттуда люди приедут. Из Минска!
–Неужели…– я вдруг перехожу на шепот.– Неужели он?!
–Кого ты имеешь ввиду? А-а, поняла…– она машет руками.– Ну, ты сказал! Разве он станет втакой забегаловке столоваться?! Охрана его будет проездом, вот нам ипозвонили, мол, накормите ребят. Внашем Желудке больше приличных мест нету, ты сам убедишься. Надолго кнам? Ах, тоже проездом… Ну, забегай, если задержишься. Апока вставай ина выход! Нам сказали: когда ребята будут обедать, зал очистить, ясно?
В Желудке почему-то не было Ленина, аможет, я его не нашел. То есть я его не искал – меня интересовала гостиница, которую я тоже не нашел. Зато нашел группу молодых людей, стоявших возле магазина ичто-то пивших из бутылки.
Далее начинается театр абсурда. Спектакль можно назвать «Депортация», это будет правильно. Режиссера зовут Михась, он же является исполнителем главной роли. Еще одна роль отведена мне, незваному гостю, остальные участники (безымянные) являются статистами.
Итак, я приближаюсь ккомпании молодых мужчин, надеясь что-то узнать насчет гостиницы. У них загорелые красноватые лица деревенских людей, которые много времени проводят под солнцем, аеще много пьют.
–Гостиница, говоришь? Асам-то откуда? Немец?! Интересно, немцы здесь давно не появлялись…
Они смотрят на меня слюбопытством, как аборигены на Джеймса Кука. Один абориген предлагает «огненную воду»: выпей, но его бьет по руке исполнитель главной роли. Его лицо самое красное, что оттеняет белая рубашка, не заправленная вбрюки.
–Меня зовут Михась,– говорит он медленно,– я здесь главный.
–Вы главный?
–Да. Я главный. Поэтому… Хальт! Аусвайс!
Я сиспугом таращусь на него (не ожидал!).
–Вам нужны мои документы?!
–Нужны. Ты будешь показать мне документы. Если не показать – будет проблема, нах!
–Проблема нах… Но вы же не милиционер, правда?
Его лицо еще больше багровеет.
–Ты скем меня равняешь, падла?! Смусорами?! Да я этих мусоров… Врот имел, понял?!
Он упирает вменя палец, толкает, но я крепко стою на ногах. Отшатывается Михась, так что статистам приходится его удерживать. Ая вдруг понимаю: он не просто пьян – смертельно пьян!
–Аусвайс,– протягивает он руку, ия, как загипнотизированный, отдаю паспорт. Михась пролистывает страницы, сверяет фото смоей физиономией ипрячет паспорт вкарман рубашки.
–Немец, ты знать, где находиться?
Он коверкает язык, наверное, так когда-то разговаривали оккупанты, учившие язык второпях, во время Drang nach Osten.
–Я находиться вЖелудок,– пытаюсь подыграть местному «шерифу».
Михась мрачно усмехается.
–Ты, немец, находиться впартизанский край! Здесь были партизанен, иони вас мочить со страшной силой! Знаешь, почему мочить? Я тебе скажу: потому что вы убивать наших. Целыми деревнями сжигать! У меня погибла почти вся семья, я не видел ни бабушек, ни дедушек, понимаешь, немец?!
Его лицо искажает гримаса, тут же из-под руки возникает бутылка водки, иМихась делает крупный глоток.
–Поэтому я не знаю, что стобой делать. Может, тоже убить?
Я воспринимаю это как шутку. Но тут же понимаю: шутки смертельно пьяных людей – это своеобразный юмор! Михась размышляет, делает еще глоток имашет рукой.
–Ладно, ты отсюда уезжать, немец. У него есть машина,– он тычет вкого-то из статистов.– Ты садиться вего машина иуезжать.
–Да как я его повезу, Михась?!– восклицает владелец машины.– Я же дамши!
Владельца хватают за ворот.
–Ая сказал: повезешь!
Владелец бормочет: мол, как скажешь, Михась, лишь бы на гаишников не нарваться…
–Эта услуга стоит…– Михась задумывается.– Двадцать евро!
Я понимаю: спорить бессмысленно, главное, вернуть документы. Достав деньги, я тут же прячу их за спину.
–Евро вобмен на паспорт.
–Какой еще паспорт?!– недоумевает Михась.
–Он лежит у вас вкармане.
Тот лезет вкарман, достает документ иудивленно его разглядывает.
–Да нах мне твой паспорт?! Бабки давай!
Меня депортируют на очень старом «Volkswagen Jetta». Это полная противоположность ухоженному «Audi» пана Анджея: краска на кузове отслоилась, видны пятна ржавчины, имотор рычит, как Михась, словно прогоняет меня. Машина тоже стала частью местного пейзажа, ивопрос: «Почему же вы ездите на немецких автомобилях, если так ненавидите немцев?» – замерзает на моих губах.
–Гитлер капут!– вскидывает руку Михась.
Я покорно усаживаюсь врычащий автомобиль, иводитель, толстый, потный иявно разозленный, резко срывается сместа. Мы мчим по улицам Желудка, рыча ираспугивая местных жителей. Водитель не смертельно пьян, но явно нетрезв, ия молю высшие силы, чтобы депортация поскорей завершилась. Там, где заканчиваются дома, машина резко съезжает на обочину, ивместо дикого рычания – благостная тишина.
–Дальше на своих двоих. Или попутку поймаешь, ая, блин, по трассе не ездец.
Толстый молчит, затем усмехается.
–Вообще-то тебе повезло: Михась мог бы запросто свалить ствоим паспортом. Он, когда запивает, может выйти из дому втапочках – ивернуться через неделю. Амог бы вообще… Пику вбок.
–Что значит: пику вбок?
–Зарезать мог бы. У него же – ну, когда взапое – совсем крышу сносит! Он так семь лет назад одного ножом пырнул… Только весной из тюряги вернулся. Так что, считай, хорошо отделался.
На меня вдруг накатывает слабость. Мы молчим, затем я нерешительно спрашиваю:
–Ау него действительно во время войны погибли родственники?
–Действительно. Иу меня погибли. Только хрена теперь об этом базарить? Дело прошлое…
Депортацию можно было счесть «несварением Желудка». Меня отправили вунитаз, всистему канализации, не забыв взять за это деньги! «Шайзе…» – бормочу, двигаясь по лесной тропинке (вдоль шоссе идти не хочется). Останавливаюсь, утираю пот, ивновь: «Шайзе! Дерьмо! Иведь сам виноват, глупый мечтатель! Хотел узнать тайну рождения необычного? Астолкнулся собычной смертью – радуйся, что ее избежал!»
Смерть опять меня настигла, как игод назад. Да, смерть случилась далеко, вчужой стране, но убитый-то был не чужой! Кажется, его били по лицу, таскали за волосы, апотом положили на лицо подушку изадушили. Или подушка – это из литературы? Я читал что-то подобное об одной русской помещице, которая таким способом расправилась скрепостной девушкой, ивоображение (за неимением фактов) угодливо воспроизводило именно эту версию. Ачто? Я допускаю повторение, они же не делают выводов из ошибок – вотличие от нас, покаявшихся иосудивших свое прошлое. Они еще многие десятилетия поклонялись своему языческому богу – Ленину, да исейчас многие поклоняются!
Сделав остановку, я тяжело дышу, авокруг дышит лес. Проходит минута, другая, ипостепенно истерика улетучивается. Она странна среди гигантских вековых деревьев, что колышут своими кронами, напоминая о вечном круговороте материи. О чем я? О стихии, о природном начале, клокочущем внутри ничтожного человека, не понимающего самого себя? Человек – он же до сих пор несет всебе хаос природы, ее беспощадность, инаша цивилизация – это бумажная перегородка, отделяющая нас от хаоса…
Внезапно иостро хочется за «бумажную перегородку», то есть я хочу перелететь из дикого леса вуютное пространство, покинутое несколько дней назад. Путешествие абсурдно, оно ничего не прибавит кмоему знанию, атогда – наплевать на Ницше сего дурацкими афоризмами. Попробовал бы побродить по этим лесам, где когда-то прятались беспощадные кмоим соотечественникам «партизанен»! Пообщался бы сих потомками, готовыми запросто зарезать человека! Так нет же, бесстрашный вмыслях Фридрих предпочитал путешествовать по теплой иласковой Италии, где солнышко, вино ипицца!
Выбравшись из лесу, вижу впереди два покосившихся ветхих дома: серые от времени деревянные строения представляются не творениями рук человеческих, ачастью природы, они растут из земли, как грибы. Вэтих домах точно нет ни вина, ни пиццы, там есть разве что самогон, который мне предложили однажды купить. Так что, Фридрих, ты напрочь проиграл. Ты грезил Сверхчеловеком, ана самом деле…
–Что на самом деле?– раздается голос очередного спутника.– Разве ты сам не грезишь Сверхчеловеком?
–Я? Вообще-то, да…
–«Вообще-то, да!» – передразнивает спутник.– Это главная химера твоей жизни, твой главный сон!
Кто бы это мог быть? Может, сам Ницше?
–Сам, сам. «Also, sprah Zaratustra»! Ты ведь не раз задумывался: где бы найти Сверхчеловека? Того, кто выходил бы за рамки скучных бюргерских ритуалов: пробуждение, бритье, кофе, автомобиль, офис, ланч, офис, автомобиль, ужин, новости по телевизору, сон… Ужасные ритуалы, съедающие жизнь незаметно, как ржавчина съедает старые авто снеоцинкованным кузовом…
–Стоп, стоп! Ты, Фридрих, ни черта не знаешь про автомобильные технологии, так что будь добр, выражайся всоответствии спородившей тебя эпохой!
–Хорошо, выражусь всоответствии. Вы – цивилизация робких рабов. Такие рабы уже не поднимут восстание, как Спартак, они с