России на руках, спине ипрочих местах проявлялась сплошь латиница. Буквы складывалась вслова – вроде как цитаты из старинных текстов, хотя на самом деле никто ничего толком не понимал. Когда же Нормана увозили за рубеж, сыпь моментально переходила на «великий имогучий», который, опять же, по-настоящему не был прочитан.
Однако никаким аутистом он не был и, если представлялась возможность, отлично общался, снисходя квопиющей неразвитости сверстников иразделяя их интересы. Хотел ли он быть одним из них? Хотел, Вера это замечала. Ему почему-то трудно давались очень простые вещи: например, езда на велосипеде или катание на коньках. Так он десять раз нос расквасит, авсе-таки достигнет поставленной цели.
Вера может рассказать об этом, но благоразумно молчит. Ивообще, как выясняется, Регину интересует другое, аэта болтовня – лишь прелюдия.
–Побеседовать ссестрой?! Что значит – побеседовать?! Вы знаете, где она находится?!
–Знаю, конечно.
–Тогда вы должны понимать…
–Я прекрасно понимаю, потому ипрошу содействия. Вы же имеете возможность сней общаться?
Лучше бы, думает Вера, я не имела этой возможности. Лучше бы передоверила ее тебе, дамочке сгорящими глазами, готовыми шарить впотемках чужой души, как два прожектора. Но говорит она другое: мол, встречи разрешены только родственникам – мне иотцу.
–Но ведь отец ее не навещает…
–Откуда вы знаете?
–Ну,– смущается (делает вид?) Регина,– я просто этим интересовалась. Он, насколько знаю, ни разу кней не приходил…
–Не приходил,– подтверждает Вера.– Иесли посмеет прийти в«мертвый дом»…
–В«мертвый дом»?– мгновенно реагирует Регина.
–Так я называю то самое учреждение. Вобщем, если он туда покажется, я его кастрирую.
–Хи-хи-хи…– смеется Регина, хотя вглазах мелькает испуг.
АВера вдруг решает: пусть пообщается. Пусть залезет впсихику сестрицы ипохозяйничает там – это будет наказание Любушке-голубушке, коль скоро йогурт вылит на асфальт.
Она сама могла бы наказать сестру, притащив папашу, но очень уж не хотелось доставлять удовольствие этому хмырю, унижавшему семью при любой возможности. Чем глубже он опускался вжизни, теряя друзей, работу, остатки совести, тем выше его возносило воображение. Вечером он ругал правителей на чем свет стоит, аутром, вэйфории похмелья, рассказывал о каких-то связях извонках «оттуда» (палец упирали впотолок), что означало: его настолько ценят, что скоро призовут вКремль или Белый дом, где он будет курировать, как минимум, оборонный заказ. Одетый втрусы имайку, он чувствовал на плечах эполеты, на голове – треуголку Наполеона, короче, пуп земли! Кто из собутыльников посоветовал ему залезть висторию своего рода? Наверняка такой же лузер, которому жизнь заменили грезы о высокородном происхождении. Папаша имел кучу свободного времени (всех дел– на бирже отмечаться) истал бегать по архивам, дыша на архивисток перегаром ивыискивая «голубую кровь». Итаки нашел! То есть он нашел высокородных однофамильцев, всвое время много сделавших для блага державы, ирешил кним присоседиться. Теперь диалоги стелевизором унего происходили ввысокомерном тоне: мол, кто вы, мелкие выскочки, икто – я! Да я вас вупор не вижу! Членов семьи он также вупор не видел, материл сестру, «продавшуюся Западу», потом ивовсе стал намекать на то, что они обе – не его дочери. Не мой, дескать, корень, ивсе! От кого были зачаты? Откуда я знаю, может, от соседа!
К счастью сестрицы, та пересиживала папашино непотребство вЕвропах, аВере было каково? Это ведь она отпаивала мать корвалолом, запиралась вкомнате, когда предок буйствовал, аиногда и вмилицию приходилось бежать. После суток в«обезьяннике» тот ненадолго успокаивался, но первый же срыв возвращал на его рожу маску обиженного жизнью аристократа, представителя «России, которую мы потеряли».
–Аты чего здесь сидишь?!– выпучив глаза, орал он на Веру.– Езжай вслед за Любкой! Уё. вай! Все уё. вайте, я один останусь вэтой стране!
Страшное событие еще больше отдалило его от семьи, скоторой он давно не жил. Чтобы вего древнем роду, верой иправдой служившем царю иОтечеству, итакой криминал?! Чертов корень, ругался он, заявившись подшофе, не моя кровь! Он обливался пьяными слезами, якобы жалея Нормана инапрочь забыв, что раньше называл того не иначе как выблядком. Апотом, наругавшись инарыдавшись, потребовал денег. Не попросил, аименно потребовал, как иположено персоне высокого происхождения; итут было легче дать, чем объяснить: ты – чмо, ноль без палки.
Последний визит был месяца три назад, когда нетрезвое чмо заявилось еще на старую квартиру сультиматумом: откажись от фамилии! Мол, мы позорим его славную фамилию и, соответственно, бросаем тень на многих выдающихся людей. Вера снаслаждением вынула новенький паспорт исунула впьяную рожу.
–Читать умеешь? Тут фамилия матери, я уже несколько месяцев ее ношу. Асвою высокородную засунь себе водно место, понял?
–Вот как?– Папаша был сбит столку.– Но ведь… Но ведь твоя сестра не сменила! Точно, точно, потому что газеты упоминали мою фамилию!
–Ну, сэтим сам разбирайся. Хочешь побеседовать сней? Могу организовать встречу любящих родственников.
Так он вштаны наложил! Отнекиваться стал, мол, скакой стати ему встречаться сабсолютно чужим человеком?!
Вечером, после беседы сРегиной, Вера опять в«Марабу». Она слишком часто здесь сидит, впору беспокоиться на предмет алкогольной зависимости (папашины гены!), но надо же где-то проводить свободное время. Ее по-прежнему ждут встарых компаниях, вклубах, на квартирных тусовках, только идти туда нет желания, лучше вдыхать дым инаблюдать, как за соседним столиком беседа медленно, но верно катится кпотасовке. Кажется, не поделили выпивку. Или не поделили женщину? Женщина сидит между двумя спорящими, пытается развести их, будто рефери, но здешний ринг правил не признает. Это бои без правил, это жизнь без правил, руля, ветрил (нужное подчеркните), ивот уже первый, высокий ихудощавый, тянет за ворот второго, коренастого. Тот выворачивает руку иутыкает противника мордой встол. Морда сметает бокал, раздается звон битого стекла, иу столика появляется бармен.
Ага, значит, правила есть? Увы, их нет: бармен мирно общается сдрачуном, итот кивает, дескать, за битье посуды уплотим, не сумлевайтесь! Морда противника продолжает утюжить стол, только теперь фейсом об тейбл стучат аккуратнее, чтоб не увеличивать ущерб.
Закурив, женщина шарит глазами по залу. Ивскоре пересаживается за угловой столик, где, указывая пальцем на ринг-тире-стол, делится впечатлениями. Ее собеседники идут разнимать бойцов, которые моментально находят общий язык идают пришельцам совместный отпор: нехер, дескать, влезать вчужие разборки! Пришельцы переглядываются, иодин веско говорит: за базар – ответите! Аему: ответим! Так ответим, что мало не покажется! Женщина уже забыта, она безуспешно пытается их утихомирить, но это ж стихия, тайфун, русский бунт, бессмысленный ибеспощадный…
Бунт утишает представитель власти, вылезший откуда-то из подсобки. Лениво подойдя кстолику, скоторого слетело еще два бокала, он какое-то время наблюдает за хуками иапперкотами, затем поднимает над головой руки искрещивает их, дескать, брейк! Блеск кокарды, наконец, замечен, бойцов разводят по углам, после чего начинается разбор полетов. Ребят не забирают, они просто попали на бабки. Мент уводит всех вподсобку, когда же они появляются обратно, облегчив бумажники, то усаживаются все вместе за убранный ипротертый столик (бармен на время выставил табличку «Занято») итут же заказывают выпивку.
Вновь образовавшаяся компания братается игогочет, аВера думает о том, что перед ней – папуасы. Жизнь папуасов строится по непонятным законам, инужен Миклухо-Маклай, чтобы их понять идать ответ на вопрос: эти перцы– люди? Или просто человекоподобные существа, гоминиды? Вера, увы, не годится на роль Миклухо-Маклая, она тоже из джунглей Новой Гвинеи, плоть от плоти мира сего. Ихочется оттолкнуть этот мир, ине получается, он засасывает, подчиняет, нахально утверждая: живи здесь, это твой прайд! «Мой ли?» – вопрошает умное «я». Анеумное твердит: «Твой! Твой-твой-твой! АМиклухо-Маклаем пусть будет братец Франца, этот тевтонский калика перехожий. Надо же, чего удумал: пешком по стране папуасов! Тут ведь спришельцами разговор короткий, потому что процветает каннибализм, ивообще вчасти цивилизации немало лакун…»
Вера представляет человека врубище, спосохом икотомкой, ией становится смешно. Кажется, она даже улыбается, что один из папуасов трактует неправильно.
–Апочему девушка водиночестве?– интересуется он, пересаживаясь за ее столик.
Вера поднимает на него взгляд. Папуас вальяжен, он пытается хохмить, но что-то ввыражении ее глаз гасит игривость.
–Может, кнам пересядете?– нерешительно предлагает он.– У нас, как вы видите, дефицит женского пола…
–Ивы хотите ликвидировать дефицит за мой счет?
–За мой счет! Я плачу!
Он швыряет на стол бумажник, видно, не полностью опорожненный ментом. Вера надевает темные очки.
–Проститутки работают на Тверской,– говорит она.– Есть еще точка у метро «Царицыно», аздесь девушки не продаются.
Спустя два дня Коля-Николай приглашает погулять вКоломенское. У них перемирие, даже что-то типа приязни намечается, во всяком случае, Веру встречают на выходе из метро букетиком фиалок.
–Давненько не получала цветов…– неловко усмехается Вера. На самом деле ей приятно; иКоля, сияющий, как начищенный самовар, приятен, правда, причина сияния пока неясна. Ах, ты грант получил… Поздравляю, бабло астроному не помеха. Иеще кое-что обещают?! Что значит «кое-что»? Но Коля интригующе молчит, продолжая сиять, как Сириус на ночном небе.
–Погода хорошая…– говорит он.– Давай Коломенское насквозь пройдем? Потом на «Каширской» сядем вметро – и вцентр, там сегодня гуляния какие-то…
–Насквозь так насквозь.
В Коломенском толпы туристов, особенно много узкопленочных, то ли японцев, то ли разбогатевших китайцев, снеизменными фотокамерами. Щелк!