тем, что родила,– нет…
–Они не могут справиться стем, что сами же порождают, как ты не понимаешь?! Поэтому им нельзя отдавать что-то ценное! Они сломают это, как ребенок ломает ценные часы или дорогостоящую игрушку!
–Твой сын – не игрушка!– возражал я.
Франц отмахивался: ты все трактуешь буквально. Они сделают из Нормана предмет поклонения, это будет культ, мистика! Анам нужен новый человек, кто-то, способный сдвинуть покрытые зеленой плесенью камни Европы! Я спорил: посмотри, сколько вокруг желающих сдвигать камни, атакже раскидывать их исобирать обратно! Абрат саркастически усмехался: ты считаешь, наша евробюрократия способна что-то сделать?! Да ты посмотри на них, это же ничтожества! Причем нечистые на руку, готовые запустить свои грязные лапы и вбюджет страны, и вкассу собственной политической партии! Нужен новый де Голль, новый Аденауэр, новый Черчилль, акого предлагают?! Воришку Гельмута Коля? Бездарного Хавьера Салану?!
Это был период, когда розовые очки свалились спереносицы Франца, иевропейское одеяло сползло сложа смешанной пары. Да ипары уже не было: невротичная мать требовала, чтобы сына отправили вРоссию, аотец прятал его вколледже. Он говорил: вэтом заведении собраны одаренные дети, можно сказать, будущая интеллектуальная итворческая элита, она ибудет определять «коридор возможностей» нашего развития. ИНорман будет определять, апребывание сматерью для него опасно! Франц никогда не обладал даром предвидения, но тут попал вяблочко, как Вильгельм Телль. Сдругой стороны, он ведь не спрашивал Нормана, желает ли тот становиться новым Аденауэром. Ая спрашивал, изнаю, что мальчик тосковал вэлитном колледже и кматери просился; вобщем, не так все просто.
Последние километры до Минска проскакиваю на попутной машине. Цифры на километровых столбах мелькают сневероятной быстротой, ия сам не замечаю, как старенький «Фиат», именуемый здесь «копейкой», доставляет меня вцентр. Есть ли, где остановиться?– интересуется водитель. Есть, но пока я откладываю поездку вновый район ссимволическим названием «Восток», где живет человек по имени Сэм (что совсем не по-восточному). У меня взаписной книжке так инаписано: Сэм, апочему Сэм – никто не объяснил. Он тоже не объяснил во время нашего телефонного разговора (я звонил ему из Гродно). Сказал только, что днем обычно работает, ичтобы я заходил вечером.
Здесь, вбольшом городе, я выделяюсь из толпы и впанаме, ибез панамы. Город оглядывается на меня, посмеиваясь итыкая пальцем: посмотрите на этого бродягу! Он что– партизан? Или боец вермахта, заблудившийся во времени итопающий сейчас по площади Якуба Коласа, чтобы сдаться властям? «Помолчи, Минск!– огрызаюсь я.– Лучше посмотри на себя! На эту площадь, где дома построены немецкими военнопленными, асейчас по ним едут “Porsche” и“BMW”! Это же абсурд, Минск, ты согласен?» Город стревогой внимает нахальному «месседжу», ая продолжаю: «Ты только оглянись, Минск, на эту имперскую безвкусицу, на советские фрески на фронтонах ложноклассических зданий! Посмотри на эти скульптурные композиции, где жницы соседствуют со сталеварами! Апотом ужаснись красному баннеру, что растянут над центральным проспектом, призывая голосовать за вашего императора! Императоров не выбирают, ты сошел сума, Минск!»
Придя всебя, город прокашливается от дыма выхлопных труб иговорит: ты очень категоричен, пришелец. Ты явился со своим уставом вчужой монастырь, аэтого делать нельзя! У нас даже императоров выбирают, ясно тебе? «Ну хорошо,– отвечаю,– авот это – разве не абсурд?» Кого ты имеешь ввиду, пришелец? «Вот этих молодых людей вкрасных футболках, на которых черной краской на фоне белого круга изображены серп смолотом. Знаешь ли ты, Минск, что это цвета нацистов?»
Минску нечего возразить, итогда он использует запрещенный прием. Посмотри, говорит он вкрадчиво, какие девушки гуляют вокруг! Какие у них длинные стройные ножки, какие завлекательные талии, апро глаза я вообще молчу! Ия сдаюсь. Девушки тоже на меня оглядываются, иногда хихикают, но я буквально поедаю их глазами – я, жертва походного целибата…
О девушках мы говорим сСэмом, проживающим на «Востоке» на девятом этаже многоэтажного дома. Квартира Сэма запущена, видно, там не часто бывают девушки, аможет, часто бывают, просто не обращают внимания на «бардак» (одно из новых выученных слов). Я тоже стараюсь не обращать внимания, о девушках же говорю исключительно комплиментами.
–На Якуба Коласа?– задумывается Сэм, который постоянно перемещается по захламленному пространству.– Ну, сказал! Хорошие тёлки у нас по Машеровке гуляют, ане по Якуба Коласа!
–Машеровка – это…
–Проспект Машерова. Хочешь, подгоню тебе тёлку? Или двух?
Он вынимает из хлама записную книжку илистает.
–Вот, куча телефонов, так что ноу проблем. Не хочешь? Ачего тогда базар развел? Я ведь так, гостя порадовать, сам давно на них забил. На тёлок, всмысле. Итебе предлагаю: забей!
Я сразу отказываюсь от попыток дешифровать жаргон Сэма: слишком много загадочного, апереспрашивать ежеминутно – глупо. Высокий ихудощавый, новый знакомый нервно копается враскиданных повсюду кучах, иногда выуживая какую-то вещь, чтобы упрятать ее вспортивную сумку. Он куда-то собирается, но пока не объясняет – куда. Объясняюсь я: мол, иду пешком, от самой границы, через Гродно, Щучин, Желудок…
Сэм на секунду выныривает из забот.
–Нафига пешком?! У тебя что – тачки нет?
–Чего нет?
–Машины не имеешь?
–Я имею машину. Но ехать вмашине бессмысленно: ты ничего не увидишь, ничего не поймешь…
–Ты ибез машины ни хера здесь не поймешь. Хотя – какое мне дело? Каждый сходит сума по-своему.
Одна из выуженных вещей имеет вид помещенного врамку то ли диплома, то ли поздравительного адреса. Различив под стеклом немецкий шрифт, задаю вопрос: was ist das?
–Это авторское свидетельство, ввашем «Siemens» получил. Козлы! Они мне десять таких свидетельств должны были выдать, только разве от них добьешься? Я вашим мужикам говорю: да плюньте вы, внедряйте без всяких документов! Аони говорят: ты сумасшедший! Аэто они сумасшедшие, я ведь рацухи каждую неделю подавал, апока каждое предложение, блин, задокументируешь, рак на горе засвистит!
Понятна лишь половина слов, хотя смысл я более-менее улавливаю. Про Сэма мне сказали, что он работал на предприятии «Siemens», ему предлагали остаться, причем на высокооплачиваемой должности, но он вернулся вМинск, как выясняется, еще иобиженный на электротехнический концерн.
–Ну вот, кажется, собрался… Ты надолго, вообще-то, вХошиминск? Хошиминском мы родной город величаем, у нас ведь главный начальник – натуральный Хошимин. Аможет, Мао Цзэдун. Ты, кстати, заметил, что на фотографиях у нашего Хошимина – улыбка Джоконды? Загадочная какая-то улыбка, не поймешь: что он ею хочет сказать? Ладно, забей. Я интересуюсь сроками твоего пребывания, потому что хочу тебя водно место свозить – если временем располагаешь.
–Вкакое место?
–Очень хорошее. Место the best! Но вначале нужно дела решить.
Сэм что-то бормочет, потом достает из бумажника деньги и, разделив их на три части, рассовывает по карманам.
–Скоро придут,– поясняет он смущенно.
–Понимаю,– киваю я, хотя ничего не понимаю.
–Они каждую неделю приходят, ия стараюсь назначать на одно время.
–На одно время удобнее,– говорю я, уже заинтригованный. Чтобы сократить тягучее ожидание, Сэм рассказывает о работе вконцерне: мол, ваша аппаратура – семечки, я ее за два месяца освоил идаже усовершенствовал. Но сейчас я занимаюсь другим. Чем? Счетчики для воды делаю. Нет, это ж курам на смех – я, Сэм, клепаю счетчики для воды! Говорят, скоро для газа будем счетчики производить, но это разве работа?!
–Почему ты не остался вГермании?– спрашиваю.– Тебе же, я знаю, предлагали…
–Почему?– Лицо Сэма кривит очередная гримаса.– Потому что они приходят. Каждую неделю. Ина могилы тоже надо… Памятники надо установить, врубаешься?
Объяснения прерывает звонок вдверь. Вскочив, Сэм направляется вприхожую, откуда доносится звонкий детский голос.
–Нет, покажи своего гостя!– упрямится дитя; ивот оно вкомнате, поправляет бант, разглядывая меня голубыми глазами.
–Здравствуй. Ты гость?
–Я? Не знаю… Я путешественник.
–Икуда ты путешествуешь?
–Туда…– машу я рукой неопределенно,– вМоскву.
–ВМоскве платят много денег,– со знанием дела говорит девочка, асмущенный Сэм рекомендует ей вначале назвать свое имя.
–Меня зовут Олеся,– представляется та, плюхаясь на диван.
–Аменя Курт,– говорю, после чего Олеся вопросительно смотрит на отца (сходство видно невооруженным глазом).
–Разве так зовут людей?– вопрошает дитя, на что получает ответ: так зовут людей вГермании.
–А-а, тогда понятно… ВГермании тоже платят много денег. Но папа не хочет их зарабатывать, он здесь хочет работать. Адядя Ярослав вообще не хочет работать, потому что он этот… Бомж!
–Олеська, ну-ка прикуси язык! Сколько раз тебе говорил: не лезь во взрослые дела!
На строгость, однако, реагируют без малейшего испуга.
–Не кричи на меня. Ты не совсем мой папа, потому что ты снами развелся. Дай денег!
Одна из трех денежных стопок переходит кдевочке, ита ловко прячет купюры куда-то под платье.
–Ну, получила? Тогда бай-бай, у меня дела.
–Бай-бай говорят, когда спать укладывают маленьких. Ая уже не маленькая, мне десять лет скоро!
Продолжая спор, они удаляются вприхожую, итут – еще один звонок.
–Дядя Ярослав, ты бомж!– радостно кричит дитя.
Вответ взрослый хриплый голос что-то выговаривает Олесе, ата продолжает заливаться хохотом. Обладатель голоса рвется внутрь, только его не пускают.
–Гости у меня! Гости, говорю, позже зайдешь помыться!
Голос выдавливают за дверь, щелкает замок, ина пороге возникает раскрасневшийся Сэм. Вслед за ним я выбираюсь на балкон, чтобы увидеть внизу седого мужчину вгрязном костюме, пересчитывающего купюры.
–Видишь, какой у меня брателла?– указывает Сэм.