– Всего на год старше, авыглядит… Он после смерти родичей опустился, так-то ничего был мужик, исемью имел, идетей… Теперь на хер никому не нужен – кроме меня. Я ему говорю: хоть плиты на могилы помоги установить, тоже ведь сын! Аон жалуется: суставы болят! Суставы, ептыть! Да у меня, блядь, тоже гастрит, ая все это таскаю!
На балконе под тряпкой сложено что-то массивное; когда покров откидывают, я вижу две лежащие друг на друге мраморные плиты. На верхней плите – фотопортрет немолодой женщины, выбитые даты, но я даже не успеваю высчитать возраст. Ифамилию, иимя не могу прочесть, потому что – шок. Сэм продолжает что-то зло говорить, ая указываю на плиты.
–Ты со всем этим… Живешь?!
–Акуда я их дену? Земля еще не просела, врубись! Нельзя ставить плиты, пока не просела, иначе завалятся! Что там памятники – я тут спапашиной урной месяц жил вобнимку! Не разрешали подхоронить, уроды, пришлось на районном уровне вопрос решать! Ну, вобщем, ты понял, почему мне отсюда не уехать? Полная жопа, привязан, как раб на галере квеслу. Но иногда отрываюсь, иуж если ты здесь, приглашаю итебя за компанию.
–Куда приглашаешь?
–Оторваться.
–Оторваться за компанию… Надо думать.
Плиту так иоставляют открытой, ия, наконец, прочитываю фамилию, звучащую не совсем по-русски.
–Извини, аты… белорус?
–Я белорус?!– взлетают брови Сэма.– Вообще-то да, белорус. Хотя какой я, нафиг, белорус?! Я совок, осколок империи, потому что – рожденный вСССР! Я иязык-то белорусский плохо знаю, по-немецки лучше шпрехаю. Английский тоже знаю, ну, врамках рок-н-ролла. Меня Сэмом прозвали, кстати, вчесть одного рок-музыканта, говорили, я на него похож. Вобщем, такой вот компот – хрен внем разберешься.
В отличие от опустившегося брата, чье посещение ванной перенесено на будущее, гостю разрешено помыться сейчас. У Сэма находится пена, заполняющая ванну до краев ипадающая на кафельный пол, когда я погружаюсь вгорячую субстанцию изамираю вблаженстве. Прохладные быстрые речки, заросшие тиной пруды, грязноватые гостиничные душевые – иэто райское наслаждение горячей ванной! Зачем куда-то ехать?! Зачем «отрываться»?! Я не хочу никуда (даже вместо the best), хочу остаться здесь, вэтом греющем душу итело раю!
Увы, Сэм имеет другие планы: я еще не обсох, аего походный рюкзак уже собран. Мой рюкзак стоит рядом, иэто построение вшеренгу означает длительный совместный марш. Заканчивая сборы, Сэм ругает бывшую жену за то, что плохо воспитывает Олесю, делает из нее такую же, как он сама, жлобиху. Видя недоумение вмоем взгляде, Сэи поясняет: жлобиха – это что-то предельно банальное, среднее, зацикленное на материальных вещах, типа – ваш бюргер, только женского пола. Аведь хотелось из дочки что-то достойное вырастить, чтобы отличалась от толпы, была чем-то особенным! Я осторожно возражаю: особенность – тоже опасна. Но Сэм машет рукой: опасна середина, тусклая иунылая. Вот там, куда мы поедем, все особенное! Идети там особенные – не то, что здесь…
–Очень особенные?
–Невероятно! Там вообще все другое, врубаешься? Ятам такое видел, что внашей жизни никогда не увидишь!
Желание выпросить ключи иостаться вквартире на время его поездки внезапно улетучивается. Я поеду, Сэм, я обязательно стобой поеду! Ипусть на твоей машине правый руль, я все равно поеду: что ж, буду сидеть слева. Я смирюсь стем, что ты из принципа не купил немецкую машину (месть руководству концерна «Siemens»), акупил японскую; ты вообще делаешь многое наоборот, не как большинство. Но ведь ия пошел против большинства, значит, мы стобой, как говорил старый имудрый солдат, два сапога – пара!
Когда «два сапога» (левый – я, правый – Сэм) выезжают на «Тойоте» за пределы двора, водитель внезапно тормозит. Возле кирпичных гаражей виднеется ржавый остов автомобиля, смятый, как видно, страшным ударом. Можно сказать, это сгусток искореженных металлических частей, такие разбитые влепешку авто надо бы выставлять на трассах для устрашения водителей, любящих превышать скорость.
–Первая моя японка…– говорит Сэм сностальгией вголосе.– Лобовое столкновение с«Камазом», врубаешься? Меня изнутри автогеном вырезали! Авитоге – только перелом ноги! Я ей так благодарен был, япошке моей, что даже восстановить хотел, поэтому сюда привез. Оказалось– металлолом, восстановлению не подлежит…
Еще одна остановка – возле универсама сродным названием «Гродно». Отказавшись принять финансовую помощь, Сэм оставляет меня вмашине вроли сторожа, чтобы вернуться через пять минут, прижимая кгруди бутылки сводкой. Одна бутылка упрятывается вводительский бардачок, остальные запихиваются всумку. Почему так много? Потому что там без водки нельзя.
И вот уже кварталы исчезают, вокруг возникают поля илеса, имы летим куда-то на юго-восток, если судить по солнцу. Самое странное заключается втом, что картинки за окном сменяют друг друга очень быстро – я, пешеход, от такого отвык. Вон старуха скорзиной, возможно, грибов (не успеваю рассмотреть), вон коза пасется, аможет – козел; далее мелькает танк на постаменте – так быстро, что невозможно прочесть слова из бетонных букв.
–Хорошие дороги построил Хошимин…– говорит Сэм.– Можно гонять от души, иесли б не гаишники…
Спустя час меня клонит всон, ия перебираюсь на заднее сиденье. Несмотря на включенный диск какой-то рок-группы я засыпаю, просыпаюсь, потом опять засыпаю итак далее. Проснувшись в очередной раз, я понимаю, что пейзаж за окном изменился, но ивнутри машины что-то меняется. Что именно? Ага, включен другой диск. Аеще я замечаю, что меняются показания спидометра. Вначале стрелка дрожит возле отметки 110, затем доползает до 120-ти, до 130-ти, апосле очередного пробуждения мы летим (теперь это не метафора) со скоростью 150 километров вчас!
Постепенно я теряю ощущение времени, да ипространства тоже. За окном бесконечный лес, икажется: я лечу на том же стареньком «Ю», на котором летел мой раненый учитель русского языка. Ачто? Наша скорость почти не уступает скорости того самолета, иточно так же сплошной массив деревьев за окном тянется итянется, не собираясь кончаться…
Но самое удивительное ожидает дальше, когда Сэм открывает бардачок и, достав бутылку, зубами отвинчивает пробку. Он делает большой глоток, потом еще один ипротягивает бутылку мне.
–Хлебни, расслабься…
Я же наблюдаю за спидометром – стрелка уже переползла отметку 160 имедленно устремляется дальше!
–Постой, Сэм…– панически бормочу я.– Не надо так быстро! Иводку пить не надо, это же… Нет, я не понимаю!
–Забей!– Сэм прибавляет газ.– Гаишники сюда не суются, не ссы! Иправый руль им по фигу, имое превышение скорости… Здесь – свобода!
–Почему здесь свобода?!
–Потому что здесь – Зона!
Я ничего не понимаю. Я прошу показать на карте, куда мы едем (лес за окном уже превратился встену из стволов), иСэм тычет пальцем втреугольник на юге, между реками Припять иДнепр. Лишь тогда приходит понимание: Чернобыльская территория! Во мне нарастает протест: как, почему, я сюда не хочу! Но японская машина на дикой скорости несет меня врадиоактивный заповедник, инет сил противиться неумолимому полету впреисподнюю…
Переполненный мочевой пузырь заставляет Сэма ненадолго остановиться. Вернувшись из леса, он видит, что я не притрагиваюсь кбутылке.
–Ну, чего греешь? Хлебни. Или закуска нужна? Тогда пошарь вбардачке, там сушки есть.
Спустя полчаса я уже пьяный. Я жую сушку, глядя влес идумая о медведях-мутантах, которые бродят среди этих сосен. Они размером сгризли или даже крупнее – величиной среликтового медведя, запросто убивавшего саблезубого тигра. Что ему какая-то «Тойота»? Медведь слегкостью оторвет правый руль; иколеса оторвет, изеркала, анас сожрет. Для начала, правда, он выпьет всю водку. Ему, мутанту, хорошо известно: здесь без водки нельзя, надо выводить радиацию из организма; адоза, что закупил Сэм, рассчитана как раз на медведя.
Вскоре путь преграждает шлагбаум, имашина вочередной раз останавливается. Сэм просит поднять полосатую перекладину, пока он проедет, ия, пошатываясь, направляюсь кпротивовесу. Шлагбаум старый, видно, установлен сразу после взрыва. Краска сприбитой кперекладине круглой железки облезла, но еще можно различить три черных лепестка на желтом фоне – знак радиоактивной опасности, отделяющей Зону от незараженной земли. Ихотя я понимаю условность подобного разделения, хочется продекламировать: «Добро пожаловать вад!».
Когда перекладина опускается на место, ощущение – будто за тобой захлопнулась массивная дверь вподземелье. Есть ли тут медведи-мутанты? Пока не вижу, зато коров-мутантов вижу! Это не коровы, это бизоны, нечто невероятно массивное, скрасной шерстью имогучими кривыми рогами…
–Кто это? Лимузины.
–Лимузины?!
–Ага. Это порода коров такая, их местные выращивают– на мясо. Доить коров смысла нет, здешнее молоко закупать отказываются. Ана мясо выращивать, особенно если корма привозные – можно.
–Но почему они такие огромные?!
–Да порода такая, я ж говорю: лимузины! Вот моя тачка – средних размеров, так? А«Хаммер»? Монстр! Вот икоровы эти, считай, как «Хаммер» среди остальных двурогих! Говорят, больше тонны весят, заразы такие! Амясо – пальчики оближешь: такое называют мраморной говядиной! Да ты еще его попробуешь, не переживай!
Мы медленно проезжаем мимо стада бизоно-лимузинов, сподозрением провожающих нас глазами. Наконец, возникают человеческие жилища ввиде нескольких деревенских домов. Может, илюди здесь (если они есть) тоже какие-нибудь «лимузины»? Точно, угадал! Первый, кто появляется из-за деревянной ограды третьего по счету строения, напоминает австралопитека или, если угодно, снежного человека своей огромностью иобилием растительности на всех частях тела. Всклокоченная шевелюра на голове, раскидистая борода, иеще шерсть на груди, выбивающаяся из-под наполовину расстегнутой клетчатой рубашки.
Снежного человека зовут Гога, он сжимает мою ладонь стакой силой, что хрустят кости, затем долго мнет вобъятиях Сэма. Он дружески выговаривает ему за то, что тот редко наведывается, и в