по двору ветер гоняет мусор; иуже кажется: грязь – везде.
Этой стране, думает Вера, подошло бы название: Грязь. Нет, лучше: Большая Грязь. Или: Самая Непролазная Грязь (СНГ). Здесь ничего не меняется клучшему, ине может меняться. Ивсяким шагающим вМоскву немцам никогда до нее не дошагать, немец обязательно застрянет вгрязи. Кстати: счего она взяла, что тот шагает? Он давно уже повернул обратно. Зажал нос, выпил таблетку успокоительного и, купив билет на скоростной экспресс, катит на родину, поплевывая вокошко. «Дурак,– говорит он себе,– ты должен учиться у истории! Даже моторизованные части вермахта застряли вэтой непролазной грязи, аты куда прешься, дебил?!»
Наконец, дворников выпускают, двор приводят впорядок, но осадок остается. Вера чувствует: ей нужно все это оправдать. Иповедение на party нужно оправдать– хотя бы для себя, чтобы не было так тошно. Она знает, кто может это оправдать, но звонить не решается, тут ситуация: ихочется, иколется…
11.Основной инстинкт
Переход границы сРоссией получился символическим, мне даже отказались ставить штамп о ее пересечении. На пограничном пункте, представлявшем собой два вагончика рядом сдорогой, отметки ставили только водителям автомобилей. Атаким, как ты, сказали, отметки не требуются.
–Только автомобили, ферштеен?– Пограничник пытался проявить знание немецкого.– Атебе: нихт штамп!
–Но у меня могут быть проблемы на обратном пути…
Пограничник переглянулся стоварищем.
–Слушай, мужик… Иди, если дают зеленый.
Процедура подчеркивала мое ничтожество, мою микроскопическую величину, несоизмеримую спростиравшейся передо мной землей. Я не одну неделю шагаю вдоль трасс игрунтовых дорог, пересекаю леса иполя, аземля, кажется, только начинается. Такая земля может рождать два желания: завоевать ее или затеряться вней навсегда. Наступить на нее сапогом (очень большого размера!) или раствориться вубегающей кгоризонту дали, сделаться дорожной пылью, лесным кустом, камнем на дне реки… Что выбрать? Первое желание, похоже, неосуществимо. Ачтобы об этом помнили, вдоль дорог установлено множество памятников, напоминающих о войне. Один массивнее другого, эти обелиски, солдаты савтоматами, танки на постаментах давили меня, превращали вкарлика, вкомара, севшего на щеку ибезжалостно прихлопнутого. Тяжеловесная многотонная память, казалось, вещала глухим, исходящим из-под земли голосом: «Осторожно! Ахтунг! Трижды подумай, легкомысленный нарушитель границы! Может, повернешь назад?»
Почему я не повернул назад? Потому что где-то там, внеразличимой дали я надеюсь узнать тайну рождения игибели одного странного мальчика, без которого мне стало неинтересно жить. Точнее, узнать вторую половину тайны, первая половина, почти разгаданная, осталась за спиной, вдоме сбулочной, за окном, где кусок разбитого стекла заменяет фанера. Очередной «покоритель» за плотно задернутыми шторами, возможно, думает про абсурдность своего наскока, он ведь не покорил землю, аименно затерялся, пропал. Или он ни о чем не думает, апросто лежит на кровати, отключив органы чувств? Тогда мне нужно стать его органами чувств, глазами иушами, ногами ируками. Только так я смогу получить новый опыт, что-то понять, осознать; итогда по возвращению мы все выясним, расставим по полочкам, ибрат перестанет быть живым мертвецом…
Этот вопрос: не повернул ли я назад?– звучит впослании редактора, которое получаю во время очередного «сеанса связи». Получив отрицательный ответ, тот интересуется: могу ли я чем-то порадовать читателей «Городской газеты»? Я же отвечаю, что радовать пока нечем: страна настолько уязвима для критики, что статьи бессмысленны.
–Вот именно!– пишет редактор.– Бессмысленно критиковать то, что невозможно исправить!
А я отвечаю… Увы, ничего не отвечаю, поскольку разрядился аккумулятор, аближайшая розетка находится очень далеко. Поэтому диалог продолжается ввиртуальном варианте, кчему я уже привык.
–Критика – не моя цель,– говорю (пишу?) я,– Если на то пошло, наша цивилизация тоже не безупречна, впоследнее время я живу спостоянным ощущением обмана…
–Какой обман?! Ты журналист, у нас свобода слова, значит, любой обман может быть раскрыт!
–Я не о том обмане. Вокруг меня множество людей, они строят планы, делают карьеру, снадеждой смотрят вбудущее, верят впрогресс, как пан Анджей… Они думают: уних под ногами находится огромная итолстая базальтовая плита. Мне же кажется, что мы на плавучем острове, какие образуются вСаргассовом море. Нагрузка огромная, движение по острову интенсивное, аоснование шаткое инеустойчивое, чуть пережмешь, идружно идем ко дну.
–Красиво сказано, но откуда ты это взял?!
–Из опыта прошлого, наверное. Все-таки я – представитель народа, прошедшего через ад иедва не утащившего за собой впреисподнюю другие народы. Я чувствую запах серы, но говорить об этом смешно. Гораздо легче, как иостальные, положить свой кирпич воснование новой пирамиды, этой «мега-мечты» о всеобщем благоденствии. Двуличный диссидент, я писал встатьях одно, адумал другое; только здесь я становлюсь собой. Эта страна, вконце концов, тоже прошла через ад, аеще здесь появился Норман…
–Какой Норман?!– восклицает антагонист.– Где он?! Лежит твой Норман вземле иникогда не воскреснет! Эта страна отторгла его, погубила, итебя она погубит! Это трясина, которая засасывает все подряд! Не понимаю, почему ты все-таки не повернул обратно?!
В этом месте повисает пауза.
–Мне кажется, я здесь не чужой. Я будто слышу иногда подсказки…
–Вот как? Икакие же ты слышишь подсказки? Быть может, та каска счерепом – подсказка?
Зловредный фантом напоминает о встрече на трассе, когда меня нагнал человек на велосипеде. Узнав о моем германском происхождении, он засмеялся исказал, что немцы всегда выбирали Смоленскую дорогу. Велосипедиста звали Егор, он пригласил всвой деревенский дом, где жена угостила меня обедом. Вапогее застолья хозяин достал из кладовой каску бойца вермахта, пробитую вдвух местах: аккуратные круглые дырки зияли слевой стороны. Когда Егор извлек из-под стола череп ивставил вкаску, я оторопел.
–Видишь, там тоже дырки, вчерепе. Иони полностью совпадают сдырками на каске!
Жена замахнулась на него полотенцем, начала ругаться, аЕгор смеялся, говоря, что череп скаской когда-то раскопал влесу его сын.
Теперь уже взрослому сыну это добро ни кчему, Егору тоже, так что он слегким сердцем презентует трофей немецкому путешественнику.
–Дивизия «Мертвая голова»!– веселился Егор.– Внатуре – мертвая! Апочему? Потому что сталь говно! Ваши каски из ППШ прошивались на раз!
Комментарий виртуального редактора полон сарказма.
–Икак ты это расцениваешь? Это же издевательство над исторической трагедией! Мы относимся кней очень серьезно, мы прошли процедуру денацификации, раскаялись, аони?! Они шутят над такими вещами, над которыми нельзя смеяться!
–Это наше мнение. Аони считают, что смеяться можно над всем. Иногда им ничего другого не остается, только смеяться.
–Или хитрить. Помнишь еще одну «подсказку»? Как пожилая крестьянка заставила тебя копать картошку?
Это было на следующий день после перехода границы. Та бабушка приняла меня за демобилизованного солдата (что было не впервые) ипопросила помочь ей выкопать картошку. Я ответил, что больше люблю кушать картошку, ане копать ее.
–Чтобы ее кушать, надо вначале выкопать. Помыть, почистить, сварить… Сам откуда будешь?
И опять (после моего признания) была история из страшного времени, когда вокруг гремели взрывы, вермахт откатывался назад, накрываемый волной советского наступления, но картошки человеческие конфликты не касались. Вдалеком 1943 году был на удивление богатый урожай, так что семейство этой крестьянки, тогда совсем юной, засыпало картошкой самодельный бункер, выкопанный вогороде. Кнесчастью, это увидели эсэсовцы. Они зашли вогород, насыпали вбункер отраву, витоге семья даже не притронулась ккартошке. Притронулся кто-то из голодающих соседей, чьи трупы потом находили вразных концах деревни…
–Ичто из этого?– сопротивляется фантом.– Ты лично– какое отношение имеешь кСС?! Твой дедушка воевал на Западном фронте ипри первой возможности сдался американцам! Абабушка была антифашисткой, она погибла вДахау! У тебя нет комплекса вины перед этой страной, ты прекрасно об этом знаешь! Но почему-то ты копал эту картошку, даже вымыл ее, будто ты гастарбайтер, ане гражданин цивилизованной Европы. Твое желание быть здесь своим– смешно инелепо, этот мир тебя отторгает, как ни маскируйся… Что? Тебя потом накормили блюдом под названием «драники»? Но это просто абсурд! Право первородства нельзя продавать ни за чечевичную похлебку, ни за «драники»!
–Право первородства? Это слишком напыщенно, так мы можем далеко зайти.
–Ладно, они хотя были вкусные, эти «драники»?
–Очень вкусные, особенно со сметаной.
–О, майн Гот…
Захлебнувшись слюной (если фантомы способны захлебываться слюной), оппонент растворяется всумерках, я же продолжаю путешествие, чтобы вскоре оказаться вочередной маленькой гостинице.
Номер встречает абсурдным объявлением, прикрепленным кнопками кстене: «Душ – 50руб. Презерватив – 100руб. Разбитый графин – 500руб. (штраф)». Вдуш мне очень хочется, презерватив не требуется, разбивать графин я вроде не намерен. Значит, объявление предназначено кому-то другому, остро нуждающемуся вдвух первых вещах ибьющему графины. Кто этот сексуально озабоченный хулиган? Ответ я получаю внизу, вмаленьком, опять же, кафе, где за стойкой скучает водиночестве барменша.
–Это для дальнобойщиков повешено. Мало того, что шлюх подорожных ссобой тащат, так еще графины бьют! Агде я наберу столько графинов? Значит, надо штрафовать!
Дальнобойщиками, насколько я знаю, называют повелителей могучих железных животных, что проносятся по дороге, поднимая облачка пыли ибыстро исчезая вдали. Животные явные фавориты трассы, они главенствуют среди мелюзги под названием «мерседес» или «тойота», презирали их и