все.
Он откидывает назад седую шевелюру, буравя глазами Веру: какое, мол, оказал впечатление? Убедившись впроизведенном эффекте, Руслан Иванович горько усмехается.
–Конечно, не все вэто верят, у большинства мозги идуши атрофированы. Их может заставить поверить лишь большое несчастье. Аоно не за горами. Вы не читали, что водной арабской стране родился мальчик, у которого тоже на теле проявляются надписи? Какие именно? Суры из Корана! Так вот, семье этого мальчика выделили отдельный дом, подарили бронированный автомобиль, да еще охрану из шести человек приставили! Чувствуете разницу? Так что, если не верите вприход Руслана, сюда придут ребята сВостока, итогда никому мало не покажется…
Вера стоит сраскрытым ртом. Ей говорят, она внимает; он донор, она реципиент, вот только стоять у реципиента больше нет сил, хочется присесть. Вняв просьбе, ее ведут туда, где нет толпы, шума, но по-прежнему есть Руслан, который, возможно, ее изнасилует или убьет. Ипусть! Вера опускается вмягкое кожаное кресло, ей наливают ароматный коньяк, иопять словесный поток обрушивается на нее, уничтожая остатки собственного мнения, как цунами уничтожает прибрежные постройки.
Люба совершила лишь одну ошибку: связалась сэтим немчиком, не сумевшим оценить подарок судьбы. Он всячески принижал роль сына, строил на его счет смехотворные планы, образно говоря: схватил звезду снеба исунул ее впомойку! Азвезда должна сиять из космических глубин, разгораясь все больше ипобеждая второй закон термодинамики! Вера понятия не имеет об этом законе, но какая разница? Она согласна стем, что русская идея может даже физические константы переиначить, такие уж мы люди. Мы космисты, мы взлетаем даже не под облака – выше, встратосферу, ионосферу наконец, вбездонность вакуума, кзвездам!
Вера отхлебывает коньяк, кивая, как зомби. Зомби вылетает встратосферу, потом вионосферу, откуда уже не видны обоссанный подъезд, плачущая консьержка, упившийся урод, что прилюдно расстегивает ширинку… Из глубин космоса не различить папашу, кричащего: «Все уё…вайте!»; ифармацевт-уголовник предстает крошечной козявкой; и«Марабу» столь мал, что даже вывеску не прочесть. Зато каков полет! Какая, блин, высота! Она уже не Вера, аВалентина Терешкова, облетающая земной шар ивидящая оттуда девственно чистый материк Евразию. Разница втом, что вэпоху Терешковой на заборах красовалось: «Миру – мир!», ана борту этого космического аппарата впору написать: «Вере – веру!». Ей очень нужна вера, иначе она не выдержит, сдохнет от тоски или сунет голову вдуховку…
На следующий день Вера вроде как вамнезии, ией хорошо. Она смутно помнит окончание сборища, впамяти отпечатался лишь лысый датчанин ссерьгой вухе, кажется, по имени Гунар. Поначалу она удивилась: откуда здесь взялся Гунар?! Он же рожден ползать, он не может летать вкосмос; но, как выяснилось позже, может.
–Мы,– сказал Руслан,– не примитивные ксенофобы, мы принимаем всех критически мыслящих. Верно, Гунар?
–Верно,– тряхнул тот серьгой.– Мой филм – это критика. Мы будем смотреть филм?
Договорились посмотреть отрывок, Гунар поставил диск, после чего сам взялся дублировать. Фильм назывался «Избавимся от других» ибыл посвящен иммиграционной политике датского руководства.
–Они очень-очень правые, они почти расисты. Они постоянно задают иностранцам вопросы: что ты готов сделать для датского общества? Почему мы должны поддерживать тебя? Почему ты такой глупый? Почему твои дети глупые – они гораздо глупее наших датских детей! Почему у тебя нет работы? Почему ты употребляешь алкоголь? Почему ты вообще здесь появился?! Мы хотим от тебя избавиться!
Насколько помнила Вера, фильм являл собой черную комедию, где датское руководство планомерно избавлялось от неугодных пришельцев, аКопенгаген постепенно превращался вбольшую помойку без закусочных ипиццерий. Всем этим занимались не датчане, аименно пришельцы, но их начали отлавливать, вывозить вмашинах за город исбрасывать вБалтийское море…
–Спасибо Ларсу, без него я не снимать филм,– сказал Гунар.
–Ларсу фон Триеру?– уточнил Руслан Иванович.
–Да, фон Триеру. Это снято при помощи его компании «Zentropa».
«Ну?– говорили глаза Руслана Ивановича.– Вот он какой, твой любимый Евросоюз!» АВера мысленно отвечала: «Какой же он любимый?! Я ж его терпеть не могу, поэтому сюда ипришла!». Самым неожиданным был финал, когда Гунару предложили заняться историей из нашей жизни. Руслан Иванович начал ее излагать, иВеру внезапно охватил жар. Это был история сестры! Но разве можно такое выносить на экран? Разве Гунар (Эйзенштейн, Феллини etc.) сможет это воплотить?!
В итоге победила не Вера, аТерешкова, высокомерно сказавшая: выносить не только можно – нужно! Пусть ужасаются недоноски, пусть помнят сакраментальное: кто смечом придет, от меча ипогибнет! Вера пыталась робко возражать, дескать, госпожа Терешкова, причем здесь меч?! Тогда меча не было, асмерть – была… Но гордая Терешкова уже махала рукой сорбиты: хватит ползти вхвосте, Веруня! Мы издесь будем впереди планеты всей, Зюскинды ифон Триеры утрутся, когда увидят такую кинуху!
На очередное занятие тоже спешит (летит?) Терешкова. Вера не может допустить, чтобы подопечные над ней хихикали – она должна быть выше. Настолько выше, чтобы не различать усмешек, не видеть выражения глаз, азначит, истыда не испытывать. Стыд побоку, обитателю космических бездн не клицу душевные корчи, более подходящие тварям, что ползают внизу…
Добежав до дверей, Вера на минуту замирает. Самое ужасное, что может ее ожидать: бумажка от начальства на столе у охранника. Мол, так итак, вуслугах не нуждаемся, вотделе кадров вас рассчитают. Никакой бумаги, однако, нет; иохранник приветлив, так что Вера даже разочарована. Она бы сумела бросить влицо стих, облитый горечью излостью, не отмолчалась бы, атут вроде никому ничего бросать не надо.
Занятие она выдерживает втом же ключе, пролетая по эллиптической орбите на первой космической скорости. Голос ровный, взгляд отсутствующий, то есть вся аппаратура работает вштатном режиме, самочувствие экипажа внорме. Лишь после занятия, когда подопечные покинули аудиторию, она судорожно утирает лицо платком – напряжение, действительно, как у космонавтов.
Приведя себя впорядок, выходит вкоридор, атам Вальтер топчется. Поговорить? Вальтер, дорогой, я целых полтора часа для вас говорила, можно оставить меня впокое?
–Извините… Я думаю, это очень важно. Для вас важно.
–Для меня?! Очень интересно…
Далее следует оцепенение. Запинаясь иошибаясь всловах, Вальтер все-таки докладывает о своих догадках: мол, он все понял, причем еще тогда, на party. Вы ведь сестра той женщины, правильно? Нет, нет, можете не отвечать, это очень тяжело, я понимаю. Иваше поведение я теперь понимаю, как это будет по-русски… Задней цифрой?
–Задним числом…– механически произносит Вера. Спикировав сорбиты ишмякнувшись оземь, она возится вгрязи, пыльная ижалкая. Господи, ну зачем тогда разнюнилась?! Зачем, идиотка, языком трепала?! Он же теперь всем раззвонит, ихуже всего будет, если начнут точно так же «понимать» ижалеть. Лучше повеситься, ей-богу, чем стоять у доски иловить на себе взгляды, исполненные сочувствия. Да провалитесь вы свашим сочувствием!
13.Я не сволочь!
Чем ближе Москва, тем больше ускоряется жизнь. Вокруг больше машин, они быстрее едут; испешащих людей больше; но ускорение, я знаю, иллюзорно. Стоит отойти от трассы, как страна замирает, впадает влетаргию, делается грязной, неухоженной, как… «Как вагина старой шлюхи»,– говорю я себе. Образ мне нравится, внем выражена моя месть пространству, которое никак не удается покорить. Вдавние времена шлюха ухаживала за собой имогла обольщать даже таких неглупых людей, как Рильке. Он был очарован этой дамой легкого поведения, заманивающей тайнами, обещающей что-то ивсегда обманывающей. Здесь нет тайн, здесь только разруха! Вот разбитый старый трактор, вот куча мусора, вот покосившийся дом, готовый рухнуть ипохоронить под собой жильцов. Азапахи? Шлюха давно прекратила мыться именять белье, разве что губы по привычке красит иглазки строит.
Губы иглазки – это М1, чья обочина выглядит по-европейски, особенно для пассажиров скоростных автобусов. Наивные туристы, конечно, поражены современной трассой, они не видят сморщенных половых губ, не чувствуют вони иготовы принимать видимость за сущность. Я же (извращенец!) знаю отвратительную изнанку этой жизни, но упорно двигаюсь вперед. Бездонная вагина засасывает меня, заглатывает, чтобы похоронить вбесплодной утробе, как один из миллиона сперматозоидов. «Правильно, Франц?– Мысленно обращаюсь кбрату.– Ты тоже был сперматозоидом, но каков результат оплодотворения? Результата нет, он лежит под могильной плитой на кладбище…»
В момент этих размышлений я нахожусь как раз на заброшенном кладбище, заросшем травой настолько, что не видно оград. Или оград не видно потому, что их украли? Однажды я видел, как стакого же заброшенного кладбища увозили две ржавые ограды. Пока я разглядывал надписи на могильных плитах, металлические конструкции выкорчевали из земли истали грузить вмашину. Что мог подумать глупый немец? Правильно: что ограды увозят для подновления, чтобы потом вернуть обратно. На самом деле их просто уворовали, о чем без стеснения рассказал один из тех, кто корчевал игрузил.
–Не поможешь закинуть вкузов?– спросил он.
Я помог, мне предложили выпить водки, когда же я отказался, новый знакомый (чьего имени я не узнал) указал на торчащие из кузова штыри ивиньетки.
–Сам видишь: за ними никто не ухаживает. Аэто ведь металл, он денег стоит. Да ивообще, мертвым – какая разница, как лежать?
Внезапно вмои воспоминания кто-то влезает, эмоционально заявляя:
–Тебя самого могут похоронить на таком кладбище, ия даже не узнаю, где твоя могила!
Ну конечно, это мать. Трудно представить ее вроли спутницы, строгая немецкая фрау ни за что не отправилась бы туда, где по барной стойке бегают мыши, а складбищ воруют ограды. Поэтому мать присутствует в