мне можно выбрать лежанку у окна. Аэта лестница куда ведет? Поднимаюсь наверх, открываю люк иоказываюсь вкрошечном чердачном помещении, уставленном стеллажами скнигами. О, Томас Манн на немецком языке! ИГенрих Манн! Бёлль, Грасс, Гессе, Гейне – целая немецкая библиотека! Я перебираю книги, вдыхаю их запах, действительно чувствуя себя, как дома. Вмоей комнате множество точно таких же книг, даже издатели совпадают. Правда, вмоей комнате пыли поменьше, порядка побольше, там есть мягкий диван, торшер, уютное кресло со столом…
Ностальгия накрывает внезапной волной, едва не выдавливая слезы. Где я?! Почему здесь оказался?! Я гляжу вмаленькое окно, вижу такие же неказистые строения, странные сооружения из полиэтиленовой пленки, деревья, грядки, ржавый водонапорный бак, парящий над местностью, будто железный воздушный шар цилиндрической формы, икажется: я пребываю во сне. Или сделался героем фильма о постсоветской России, где конец неизвестен, амоя роль – непонятна.
–Курт!– зовут меня снизу.– Наверх, что ли, забрался? Слезай, перекусывать будем…
–У тебя хорошая библиотека,– говорю, спустившись.
Роман машет рукой:
–Знаю, что хорошая, десять лет собирал. Но когда читать?!
В дополнение ктрусам исапогам Роман надевает футболку; яже, напротив, освобождаюсь от излишков одежды. Стол установлен под яблоней, рядом чадит дровяная печка, на ней – кастрюля ссупом. За «вчерашний суп» Роман приносит извинения, совсем некогда готовить. Если бы здесь была жена, она могла бы сварганить плов; но жена ссыном отправлены на море, они уже пять лет вотпуск не ездили. Роман исам бы поехал, да разве бросишь дачу? Не оторваться от проклятых соток!
К супу добавляют огурцы, помидоры, редис, лук перьями, хлеб, после чего Роман задумывается.
–Вообще-то, полагалось бы выпить за встречу…
–Водку?– осторожно спрашиваю.
–Я водку не пью. Вина домашнего по стаканчику выпьем. То есть, можно было бы ипо паре стаканчиков, но квечеру всякое может случиться.
Роман смотрит на меня как-то странно, вроде как оценивает.
–Нет, не стоит тебе вэто влезать…– бормочет он иуходит вдом за вином.
Вино из крыжовника он делает сам; овощи тоже выращивает сам; даже теплицу (вот как называется полиэтиленовый купол!) сделал своими руками. Иесли бы не всякие паразиты… По голосу я чувствую: Романа волнует не медведка, ползающая вподземных глубинах ипожирающая клубни картофеля, акакие-то другие паразиты.
Внезапно отставив суп, он направляется кводонапорному баку и, взобравшись по лестнице, осматривает окрестности.
–Эти сволочи всегда от реки приходят….– говорит, вернувшись.– Сидят на берегу, жгут костры, пока не стемнеет, апотом – на дачи, мешки набивать!
Паразитами-сволочами оказываются дачные воры, под покровом ночи опустошающие здешние огороды. Не брезгуют ничем: ни морковкой, ни луком, ни огурцом; если вдом залезут – консервы заберут, авино вылакают на месте. Это ведь алкаши, они потом у трамвайных остановок за копейки продают эти овощи! Куда смотрит милиция? Вкарман потерпевших смотрит, иногда туда даже залезает. Председателю садоводства сказали: охранные услуги только на коммерческой основе, но цену выставили – неподъемную! Так что приходится обороняться своими силами.
–Вот стаким оружием ходим дежурить по ночам,– Роман вытаскивает из-под скамейки топор.– Так что ты отдыхай, ая, как стемнеет – вночной дозор.
Роман действительно не богатырь: рост средний, мышцы слабые, разве что решительность вглазах заставляет верить вэффективность самообороны. Ихотя мне очень хочется опустить голову на подушку, я предлагаю помощь.
–Нет, нет, ты отдыхай! Эти сволочи тоже не спустыми руками заявляются: всоседнем садоводстве одного цепями избили до полусмерти! Мне еще международного скандала не хватает!
–Из-за меня не будет скандала. Вмоем паспорте даже нет отметки о пересечении российской границы.
–Ты гражданин Евросоюза, за тебя влюбом случае задницу надерут. Поэтому: вдом, запереться иникому не открывать!
Странно, во мне вдруг пробуждается протест, я не хочу быть гражданином Евросоюза, защищенным его законами иэкономической мощью. Я хочу защищаться сам ипомогать другим, вконце концов, я прошагал по этой земле тысячу километров, я заработал это право!
–У вас говорят: «Что русскому радость, то немцу – смерть»… Я не думаю, что это правильно.
–Не думаешь? Смотри сам… Я тебе тогда свисток дам. Если что – будешь свистеть, они этого боятся!
В дополнение ксвистку я получаю черенок от лопаты, это моя дубина.
–Дубина народной войны…– бормочет Роман, затем смеется.– Знаешь, что под Смоленском шли самые ожесточенные бои? Между немцами ирусскими? Атеперь мы плечом кплечу, против одного противника… Ты, кстати, Смоленск посмотрел? Нет? Обязательно посмотри. Всобор Успенский сходи, вКремль, по берегу Днепра погуляй… Ато вернешься вГерманию искажешь: оборонял шесть соток от алкашей! Какие это воспоминания?!
Рубеж обороны пролегает вначале улицы, другой дороги от реки нет. После захода солнца мы устраиваем засаду вкустах, покрытых пахучими белыми цветами. Втраве стрекочут цикады, кучевые облака подсвечены малиновым светом– вобщем, пасторальная картина явно не соответствует нашему занятию.
ВремяХ наступает, когда дома, кусты идеревья почти скрывает темнота. Из-за поворота появляются не то чтобы люди – скорее тени. Они замирают, наверное, размышляя: не пройти ли до третьей линии? Но нет, сворачивают на четвертую, ия чувствую, как внезапно потеет спина. Все очень просто: вот идут злые люди, у них могут быть ножи или что-то еще, ичерез минуту решится вопрос, кто одержит верх. Банальный расклад ролей, годится разве что для телесериала, но для меня ситуация выглядит иначе. Только впутешествии я начал понимать эту жестокую простоту; адома я вообще забыл, что бывают подобные столкновения.
Роман прикладывает палец кгубам, усаживает меня на землю, сам же выдвигается вперед. И, когда тени приближаются, обретая зловещие очертания реальных людей, скриком выскакивает из укрытия. Следом выскакиваю я, издаю оглушительный свист, вздымаю над головой «дубину народной войны», что сразу обращает тени вбегство.
Точнее, убегают две тени; третья остается на месте, уменьшается вразмерах, и, когда мы подбегаем, оказывается скорчившимся человеком. Стопором вруке Роман склоняется над ним, ругается жутким голосом, даже свистком не заглушить эту ругань. От поверженного врага исходит запах алкоголя; авскоре пробивается еще одна характерная вонь.
–Шайзе…– бормочу, прекращая дуть всвисток.
Принюхавшись, Роман опускает топор.
–Обгадился, сволочь, со страху…
–Не убивайте, мужики…– скулит враг, закрыв голову руками.
–Ага, из-за тебя только втюрьму сесть не хватало!– Роман пинает его ногой взад.– Пошел вон, паразит!
Вместо победной эйфории, однако, следует истерика.
–Сами сволочи, они именя сволочью сделали! Ты слышал, какими словами я его крыл?! Хорошо, что ты не учил русский мат, иначе вообще перестал бы меня уважать. ЯМанна читаю вподлиннике, своим ученикам Гейне декламирую, анаучился так материться, что боцман позавидует! Стопором вночи дежурю, сам стал бандит; асдругой стороны, куда деваться?! Сучья, сучья жизнь!
Мы долго не можем заснуть. Я пригубливаю домашнее вино (хмельное, как темное пиво!), рассказываю о своем путешествии, надеясь пробудить интерес. Апробуждаю скепсис.
–Ты кто – представитель немецкого романтизма?– раздраженно вопрошает Роман.– Твоя фамилия Шиллер? Или Гофман? Только безнадежный романтик мог отправиться сюда пешком внадежде найти что-то особенное! Пощупать руками «загадочную русскую душу», посмотреть, куда ведет наш «особый путь», черт бы его побрал, ну итак далее. У вас там давно не впорядке сголовой, даже умные люди допускали чудовищные ляпы, кпримеру, Ницше. Надо же: он видел вславянских народах нечто особенное, отличное от народов западных! АШпенглер? Умнейший человек своего времени, он утверждал, что сущность России – это обетование грядущей культуры! Ну не наивен ли этот мудрец? Да инаши не лучше. Знаешь, что Гоголь про Пушкина говорил?
–Я мало читал Гоголя…– отвечаю, уязвленный.
–Он говорил, что Пушкин – это русский человек через двести лет. Арусский человек через двести лет – вот он, огурцы по теплицам тырит! Акогда застукают, вштаны наделает иумоляет: «Не убивайте!». Азачем его, спрашивается, убивать, если он сам скоро загнется? Вон там, через два дома, такой же алкаш впрошлом году умер, так его только на седьмой день обнаружили, когда запах по участкам пошел. А? Это тебе не Томас Манн, у которого смерть– вкрасивой Венеции, на фоне порочной страсти, счем еще можно примириться. Струпом, который крысы обгладывают, примириться нельзя. Самое обидное, что совсем молодые уходят, которым жить да жить! Ты видел мою хрущобу? Ну, дом пятиэтажный, вкотором я живу? Так вот вэтом доме из моих ровесников почти половина не дожили до сорока. Спились, вдраках погибли, вАфгане иЧечне пропали… Жуть!
Что-то похожее я говорил себе сам, ине раз, но слышать собственные слова от другого человека, оказывается, неприятно. Удивительно: я уже хочу защитить эту землю, вступиться за нее, закричать: акак же ваш Гагарин?! Да, вы сделали из него товар планетарного масштаба (что-то вроде Че Гевары), но Гагарин был! Иродился он именно здесь, на твоей смоленской земле!
Ночью не спится, я встаю скровати иопять поднимаюсь наверх. Сквозь окно пробивается свет луны, и вее мертвенном сиянии кружатся призраки тех, кто писал эти умные иглубокие книги. Кружится Гессе, вальсируют Генрих иТомас, сомнабулически топчется на месте Франц Кафка… Призраки заперты здесь, никому не нужные, они как втюрьме. Но вот один выскальзывает наружу, потом второй, третий, на свободе призраки вырастают, упираясь головами втемное небо, и сгоречью озирают окрестности. Титанам мысли нечего здесь делать, им надо уходить. Иони, перешагивая жалкие домишки, теплицы, грядки сукропом иморковкой, движутся на Запад. Как, иНорман с