замыслу Франца, я хочу закричать: да, замечательно! Это все равно лучше, чем могила, усыпанная безделушками! Поклонение могилам – тупик, катастрофа, надо живых беречь, понимаешь, Медея?! Но я молчу. Еще не факт, что я выйду отсюда целым иневредимым. Так что всторону воображение, нужно думать, как избежать настоящей смерти, которая пьянствует совсем близко, за стеной моей камеры…
Утро опять исполнено абсурда, вроде как фильм откручивают назад, исобытия повторяются вобратном порядке. Меня выводят из камеры, усаживают на стул иначинают предъявлять вещи: компьютер, одежду, фонарик, карты, икону… Проделывает это, правда, совсем другой милиционер – седой, сморщинами на лице и сдосадой вглазах. Когда я расписываюсь вполучении вещей, он встает иоткрывает форточку.
–Ну ишмон…– слышно бормотание.– Все? Претензий нет? Хотя как их может не быть? Придурки, они даже вориентировки не смотрят!
–Извините… Куда не смотрят придурки?
–Вот сюда!
Ко мне подвигают ксерокопию стремя изображениями икон.
–Здесь же черным по белому написано: похищены Николай Угодник, Георгий Победоносец иСпас Нерукотворный! Ау тебя кто? Богоматерь!
–Богоматерь…– повторяю я, лишь теперь понимая: свободен! Чувство облегчения, правда, тут же сменяет гнев.
–У вас что, две милиции?– спрашиваю, упаковав рюкзак.
–Почему две?
–Вчера была совсем другая – фашистская милиция!
–Да уж, милиция…– мой освободитель отворачивается кокну.– Оборотни впогонах это, ане милиция… Ладно, поехали, что ли.
Меня полагается доставить до места, где вчера задержали. Я еду вкабине, вижу поселки идеревни, леса иполя, но между мной изнакомым до мелочей пейзажем стоит нечто большее, чем автомобильное стекло. Преграда выросла внезапно, за одну ночь, иее, кажется, не пробить ничем.
Прощаясь, седой милиционер пожимает руку.
–Не держи зла, сынок. Если сможешь, конечно.
Я молча вылезаю из машины ииду по дороге. Не всторону Москвы – обратно, туда, где есть вокзал ипоезд, что отвезет домой. Я не могу не держать зла, это свыше моих сил; имоя совесть чиста – я сделал все, что мог. Я нахожу подходящее словцо из их языка: дрянь. Все, что меня окружает – дрянь. Дороги дрянь, дома дрянь, еда – невероятная дрянь, аглавная дрянь – люди. Они отвратительные, злые, они безнадежны иобречены жить вокружении дряни вечно, как Агасферы. Только я-то не Агасфер! Я не хочу вечно скитаться по лабиринту, где над входом большими буквами написано: ДРЯНЬ.
Преграда между мной идрянью становится еще выше, она похожа на прозрачный щит, призванный защищать население от шума автострады. Сейчас наоборот: щит защищает меня, не желающего иметь ничего общего сунылой ипроклятой территорией. Когда впрыгиваю врейсовый автобус «Вязьма – Смоленск», преграда не исчезает, она лишь меняет облик, превратившись впрозрачный кокон. Рядом на сиденьях покачиваются люди, только я ничего общего сними не имею, я будто водолаз вскафандре ссобственной атмосферой внутри.
Старый солдат появляется на вокзале. Он прячется где-то сзади, но я спиной чувствую его присутствие.
–Так изнал, что ты появишься…– начинаю мысленный диалог.– Но это бесполезно, учти. Ты меня не переубедишь.
Солдат молчит.
–Ты не сможешь доказать, что я не прав. Я тысячу раз прав!
Солдат молчит.
–Ивообще – чего ты прицепился? Твой вермахт, между прочим, тоже не дошел до Москвы! Ия, всущности, лишь повторяю вашу неудачу. Немцам не суждено доходить до Москвы, они всегда поворачивают обратно!
–Это верно,– отвечают, наконец.– Но мы хотя бы пересекли границу Московской области. Аты? Струсил из-за того, что пьяный милиционер щелкнул затвором? Азнаешь ли ты, как на нас бросали ватаку штрафные батальоны? Мы убивали их сотнями, тысячами, но если кто-то прыгал внаш окоп, он душил нас руками, грыз зубами, иэто было по-настоящему страшно!
Я затыкаю уши, не желая слушать странные доводы. Война давно прошла, мы расквитались сними, иих неистовость направлена уже не на врагов, на самих себя! Их не надо завоевывать, они сами себя погубят!
–Но ты еще не пристроил икону-сироту. Вспомни, сколько ты из-за нее страдал. Получается: страдал зря?
–Совсем не зря. Я оставлю ее у входа вСмоленский собор, кто-нибудь обязательно подберет. Вобщем, бессмысленно меня переубеждать, я иду брать билет.
В очереди ккассе солдат пристраивается сзади, что-то бубнит, но после того, как я получаю на руки билет, исчезает. Ура, начинаю Drang nach Westen! До отправления еще несколько часов, ия устраиваюсь вкафе, чтобы впоследний раз вкусить дрянной еды. Вожидании заказа вытаскиваю компьютер, готовый написать покаянное письмо Гюнтеру. Ты прав, дружище, путешествия на Восток ничем хорошим кончиться не могут. Хотя, согласись, я вовремя одумался: я был развинченным манекеном, но теперь все составные части на месте, я возвращаюсь домой.
Ага, e-mail от Вальтера! Ну, что пишешь? Тоже собираешься домой? Точно: собирается! Закончил книгу, она выходит вмосковском издательстве, ипора ехать вГерманию, издавать немецкий вариант. Аэто что? Читаю мелкие строчки, потом перечитываю иощущаю внезапную слабость. Значит, та нервная женщина вчерной одежде ичерных очках – сестра бывшей жены моего сводного брата?! Это странно звучит: «сестра бывшей жены моего сводного брата», кажется, такая степень родства называется здесь седьмой водой на киселе. Для меня, однако, образ незнакомки по имени Вера гораздо весомее воды на киселе, хотя я не знаю: почему? Япредставляю ее облик вдеталях, она стоит у меня перед глазами ибудто опутывает паутиной.
–Не уезжай,– говорит она,– ты еще не встретился со мной!
–Но у меня уже куплен билет…– бормочу я.– Вот он!
Я выкладываю билет на стол, сжалостью на него смотрю и, поднявшись, бреду вкассу возврата.
14.Да здравствует королева!
В одном из разговоров Вальтер сообщает: мол, ему пора уезжать.
–То есть эпохальный труд о беспризорниках завершен?
–Да, завершен…
–Тогда попутного ветра!
Вера тяготится занятиями, снетерпением ожидая экзамена, после которого можно без финансовых потерь расторгнуть контракт. Она держится уверенно, даже нагло, но лучше пребывать подальше от этих иноземцев. Поделился ли Вальтер своей догадкой состальными? Вроде нет; но даже если растрепал – ей все равно.
–Это было странное время,– говорит Вальтер.– Ваших людей сажали втюрьму, убивали иодновременно спасали детей. Среди них, между прочим, было много одаренных детей. Очень одаренных! Сейчас не сажают втюрьму, адети пропадают тысячами: гибнут, погибают от наркотиков…
–Эту проблему не решить одной книжкой. Исотней книжек не решить. Ивообще – разве у вас, немцев, нет своих проблем?!
–У нас есть свои проблемы,– медленно произносит немец.– Но это был мой долг – написать о ваших детях.
Он отворачивается.
–Мне рассказывали случай… Это было давно, во время войны. Водной деревне солдаты СС подожгли дом, где лежала больная женщина. Она не могла выйти из дому, идочь этой женщины – совсем маленькая девочка – бегала сведром от реки, хотела тушить. Ивот она бежит, аэсэсовец забирает у нее ведро иставит лошади, чтобы та пила. Девочка плачет, хватает пустое ведро, опять бежит креке, асолдат опять ставит ведро лошади. Витоге дом вместе сматерью сгорел на глазах у девочки.
–Ичто из этого?– напрягается Вера.
–Наверное, я писал книгу ради той девочки. Это она мне рассказала, ну, когда выросла истала старой…
Вальтер провоцирует на сантименты, хочет задушевной беседы, только жалкие попытки разбиваются о воображаемую крепостную стену, ограждающую личное пространство. Эта цитадель неприступна, ее не смогла взять даже визитерша из «мертвого дома».
Надо же: притащилась без звонка, якобы ее всю жизнь ждали! Аглавное, вела себя так, будто Вера должна по жизни ей, да еще трем коленам ее потомков! Не покормишь ли, говорит, зэчку, мне сказали: ты щедрая. Кто сказал, что я щедрая? Кто ж скажет, кроме родной сестрицы? Она вообще тебя хвалила, только жаловалась, что редко кней ходишь.
–Времени нет!– отрезала Вера, прикидывая, как выставить нежданную гостью. Та была поддатой, под глазом багровел свежий бланш – вобщем, та еще птица.
–Занятая, значит?
–Занятая. Это у вас там времени хоть отбавляй, аздесь работать надо!
Ошибкой было то, что Вера провела гостью вкухню. Та плюхнулась на стул, вытащила сигареты, после чего изволила представиться: Надя. То есть Надежда, третья ваша сестра.
–Какая еще сестра?!– Вскинула брови Вера.
–Ну как же: Вера, Надежда, Любовь…
Она громко расхохоталась – произвела-таки эффект!
–Да ладно, я квам вродственницы не набиваюсь. Ажрать я хочу всерьез, дома-то видишь, как встретили?
Она указала на синяк.
–Муженек, черт бы его побрал… Я год назад его полюбовницу вбольницу отправила: два перелома, сотрясение мозга, разрыв губы, что-то там еще… Аменя – втюремную психушку! Муженек хотел, чтоб на зону, но врачи признали помрачение сознания, значит, надо лечиться. Ну, вылечилась, ичто? Он меня слестницы спустил, гад такой, сказал, чтоб я дорогу вродной дома забыла!
Когда гостья задымила, Вера решила: скормлю ей пару бутербродов, ипусть выметается. Ата бутерброды умяла, потом чаю попросила, вобщем, пришлось опять намекать на занятость.
–Помню, помню…
Надя насмешливо разглядывала хозяйку.
–Кстати: тут у вас не все занятые. Некоторые прямо рвутся туда, даже бабки за допуск платят. Придет такая фифа, магнитофончик выложит, идавай вопросами сыпать! Понимаешь, о ком речь?
–Допустим.
–Любка пугается уже, ивообще…
–Что вообще?
–Понимать она кое-что начала. Так что зашла бы ты, родная, соскучились по тебе. Вы ведь сней похожи.
Лишь тогда Вера на минуту потеряла лицо. Она вела гостью кдвери, спрашивая нервно: чем мы похожи?! Почему похожи?! АНадя усмехалась: похожи, похожи! Вера крикнула вдверь лифта, дескать, ни фига не похожи, ивообще катись отсюда, шваль подзаборная!