потом, если что не так, лупят почем зря! Незримая война, конечно, ана войне как на войне, нечего миндальничать.
Руслан Иванович обрушивается на незримого противника, как Македонский на персов, иВера встает вфалангу. Копье наперевес! Вперед! Ур-ра… Или это Александр Невский громит шведов? Маршал Суворов берет приступом Измаил? Руслан побеждает злобного Черномора? Откуда-то появляется коньяк, Вере наливают, потом еще, отчего вголове каша, иее существо буквально плющится под страшным эмоциональным напором.
–Помнишь, я говорил про надпись: «И придет Руслан»? Помнишь?
Вера безвольно кивает, мол, помню.
–Азачем он придет?
Вера мотает головой, дескать, понятия не имею.
–Чтобы родить что-то великое, доселе невиданное! Причем ствоей помощью!
Порог близости перейден, как иположено между бойцом иполководцем, иможно на ты. Аеще можно приблизить глаза настолько, что станут заметны красноватые прожилки.
–Заслуг сестры никто не умаляет,– шепчет (кричит?) Руслан,– памятник Норману обеспечен! Но мы-то понимаем: попытка неудачна, потому что выбор партнера неудачен! Плод такого союза не жизнеспособен, он годится только для мифа, мы же родим что-то невероятное, высшее существо родим!
Видя капли пота, стекающие по лбу, глаза сбагровыми прожилками, Вера вжимается вкресло. «Или изнасилует, или убьет!» – пищит сплющенный мозг. Она вдруг вскакивает, опрокидывая чашки, бежит кдверям, скатывается по лестнице, и, даже не заметив, что сломан каблук, несется по улице.
Память не раз прокрутит абсурдную сцену, причем вкресле (причуда воображения?) будет сидеть не Вера, асестра. Почему нет, если, как утверждают некоторые, они «похожи»? Своенравность Любы имела четкие границы, она всегда подчинялась силе, чужому авторитету, то есть ее мозги сплющить было еще легче. Да, она была матерью, все-таки любившей сына, только вывихнутая душа на любовь не способна, аспящий разум, как известно, рождает чудовищ. Когда разум погрузился вспячку, чудовище вылезло из мрачной глубины изавладело сестрой, чтобы взять свою жертву…
Понимание, увы, не приносит покоя. Крепостные стены разрушены, твердыня пала, и впробитые бреши устремляются депрессивные мыслишки икошмары.
В одну из ночей Вера убегает во сне от бородатых мужиков, кричащих: «Стой, дура, мы родим стобой высшее существо, у нас получится!». Она встрахе улепетывает, но мужики догоняют, заваливают ее ипо очереди насилуют. Бороды колются, внос шибает перегар вперемежку сзапахом кислой капусты, иВеру тошнит прямо во время совокупления. Аэтим ублюдкам хоть бы хны! Встали кружком, морды потные утирают, иодин хлопает ее по животу, мол, жди, это недолго!
Они уходят, аВера остается лежать, наблюдая, как стремительно растет живот. Он достигает размеров футбольного мяча, арбуза, метеозонда, после чего лопается (типа спонтанное кесарево сечение). Оба-на, Глеб! Вполный рост, аглавное, уже сбородой!
–Н-да, не люди, атрупы…– говорит он, оглядев окружающий мир.– Поголовно страдают прогерией, так что скоро всем – кирдык!
–Имне тоже?– робко вопрошает Вера.
–Тебе впервую очередь. Какая у тебя была сверхзадача? Высшее существо родить, вечное ибессмертное. Ты же родила меня! Ана фига мне еще один я?! Мы же передеремся друг сдругом из-за гонорара за сценарий!
–За тот самый сценарий?
–За тот самый. Вот, кстати, ирежиссер собственной персоной. Гунар, иди сюда! Тут наша главная героиня облажалась, не того родила! Будем ее после такого снимать? Или переведем вмассовку?
Бритый Гунар кривит физиономию, озирая лежащую впыли мать-неудачницу.
–Сейчас Ларсу позвоню.– Он достает мобильный телефон.
–Фон Триеру?– уточняет Глеб.
–Фон Триеру, фон Триеру…
Отойдя всторону, он беседует схозяином «Zentropы», затем машет рукой, мол, оставь ее, она нам не нужна! Они уходят, аВера остается лежать. Струдом приподнявшись, она видит пустыню идва силуэта на горизонте. Силуэты делаются все меньше именьше, затем вообще исчезают, ина Веру всей тяжестью обрушивается одиночество…
Наяву одиночество не отпускает, опять она не на Земле, ана Плутоне. Наверное, так же одинок был Норман, удивительный маленький человек, не понятый даже родителями. Вера вспоминает мальчика, разговоры сним, иласковой змейкой вползает мысль: как бы им встретиться? Он же втом мире, где нет смешанных браков, сборных Европы, Дюнкерков, Русланов сГлебами, где все ходят вобнимку иговорят на одном языке. На каком? «А ты узнай!– шепчет змейка.– Это совсем несложно! Где у тебя лежит “Имован”? Правильно, вящике стола, причем целых две пачки. Атебе требуется всего одна, да что там – половины хватит, чтобы уснуть здесь, апроснуться вином мире. Вот когда ты наговоришься сНорманом всласть. Ну? Вперед!»
15.Суп отдельно, чудо отдельно
Дождь стекает по стеклам извилистыми упругими струями, образовав на брусчатке маленькое озерцо. Поднимая фонтанчики, возерцо въезжают автомобили, тормозят ураздаточных стоек, но водители не спешат вылезать инестись по лужам кдверям. За них мокнет молодой парень восточной наружности: он бросается ккаждому подъехавшему авто, чтобы вставить штуцер, получить деньги изабежать на минуту внутрь – расплатиться на кассе. Парень полон азарта, он знает: скаждого расчета ему причитается,– то есть действует логично иосмысленно. Ая? Вот уже два часа я сижу вкафе на автозаправке, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад.
Я пью растворимый кофе исмотрю на стекающие по стеклам потоки воды. Это не дождь, это всемирный потоп, который должен покрыть водой Атлантиду размером стри Австралии. Хватит ли на небе воды, чтобы утопить такую страну? Должно хватить, иначе я никогда отсюда не выберусь. Лишь потоп может остановить мое движение; надеюсь, я выгребу из водоворота, уцеплюсь за какое-нибудь бревно и, оглядев пустынный горизонт, поплыву на закат…
Вдруг вспоминается сумасшедший Янек, радостно пожавший мне руку перед польской границей. Это был роковой момент, точка невозврата, то есть Янек переселился вмое тело, передав мне свое абсурдное сознание. Или вменя вселился русский путешественник по фамилии Конюхов? Я видел телепередачу об этом маньяке, которого толкал вспину демон странствий, говоривший: ты должен пересечь океан водиночку! Преодолеть пески Сахары! Проехать по тундре на собачьей упряжке! Не надо было слушать демона; надо было потоптаться вуютном польском тамбуре итут же вернуться назад. У поляков скверную погоду хотя бы Мадонна подправляла; моя же «Мадонна» меня едва не погубила, под пистолет поставила!
Я раскрываю рюкзак, чтобы надеть рубашку, джемпер, свитер, натянуть на голову панаму иукутаться вдождевик. У заправщика перерыв, он подсчитывает чаевые, вместе сдевушкой-кассиршей удивленно взирая на меня – потенциального утопленника. Утопленник плотно затягивает тесемки ивыходит туда, где небо поливает землю, будто из гигантской лейки. Вместе слейкой задействован гигантский вентилятор, который превращает капли вшрапнель, бьющую вспину мелкими икрупными очередями.
Если спину защищает дождевик, то от машин защиты нет. Я жмусь ккраю обочины, но брызги из-под колес окатывают сног до головы, ивсе, что ниже дождевика, набухает влагой. Машины стремительно уносятся вперед, чтобы через секунду исчезнуть вклубящейся серой мгле. Кажется, впереди огромная воронка, всасывающая всебя автомобили, людей ипрочую живность, движущуюся под ногами. Ясудивлением замечаю лягушек, скачущих по обочине втом же направлении. И, приноровив шаг, иду кворонке всопровождении эскорта. «Серая мгла, разреши представиться: Янек Конюхов, предводитель лягушек. Ты хочешь нас погубить? Мы готовы, серая мгла, таящая бесконечные унылые пространства. Мы обречены, мы даже радуемся, растворяясь втебе!» Пронесшийся мимо двухэтажный автобус выстреливает фонтаном брызг и исчезает так быстро, что не успеваю прочесть надпись на заднем стекле. Я лишь понимаю: надпись на латинице – значит, мимо проскочил кусочек мира, который оставлен ради серой мглы, что всасывает меня, утратившего волю ксопротивлению…
Еще раз автобус возникает через полчаса, когда дождь внезапно прекращается. Двухъярусный гигант дает передышку могучему дизель-мотору, остановившись на стоянке ивыпустив из нутра десятка три человеческих существ. Существа бродят по импровизированному рынку, раскинувшему лотки под навесом, прицениваются ксувенирной исъестной продукции. Кто это – французы? немцы? голландцы? Продавцы оперативно расчехляют прикрытые целлофаном лотки, не озабоченные чьей-то национальной принадлежностью: здешнее эсперанто – язык ценников икурсов валют, записанных на мокрых бумажках.
Я не раз наблюдал иностранных туристов, узнаваемых даже издали. Фотоаппарат на шее? Бейсболка на голове? Поясная сумка для денег идокументов? Значит, иностранец, пугливый инеопытный, отстраненный от жизни, каковую мог бы смотреть ипо телевизору. Но телевизоров этим, как правило, пожилым людям мало, они хотят иллюзии приобщения ипотому идут втурагентства, приобретают туры вРоссию, чтобы потом сгордостью рассказывать: я лично был (была)вэтой страшной стране!
Переходя от лотка клотку, по репликам догадываюсь: англичане. Те самые англичане, что всегда отделяли себя от материковых европейцев, жили наособицу, однако здесь их особость, увы, не просматривается ина шиллинг. Те же фотоаппараты, поясные сумки ите же повадки инопланетян.
Почему я решаюсь подойти кинопланетянам? Я, привыкший смотреть на неопытных пассажиров туристских автобусов спревосходством? Для меня это загадка, но я подхожу кпожилой паре ина приличном английском пытаюсь сказать о том, что я – из Германии. Пара вежливо улыбается, кивает ибыстро удаляется кавтобусу. Вторая попытка– массивный бородатый человек согромным «Никоном» на груди и втемных (не по погоде) очках. Я не вижу выражения глаз, но скептическая усмешка говорит за себя. Водитель автобуса сигналит, адевушка, стоящая на подножке автобуса, машет рукой.
–I’m sorry!– соблегчением прощается бородатый.
Яже пристаю к