тревогой оглядываются на нас, ускоряют шаг ивскоре скрываются за высокими дверями. У нас перед носом двери захлопываются, мы толпимся у входа, идевушка-гид стучит кулачком по створке темного дерева. Тщетно! Вперед выскакивает Петр, он со всей силы ударяет дверь ногой, но тоже без результата.
–Зойка!– кричит он.– Зойка, я знаю: ты там!
–Я здесь!– отзывается голос супруги.
–Апочему тогда я не там?!
–Потому что ты изверг! Тебе ни чужого белья не жалко, ни собственной жены!
Толпа у закрытых дверей растет, переговариваясь на разных языках, втом числе на немецком. «И эти здесь?!»– замечаю теней-солдат, которых строил на трассе. Мундиры дырявые, каски ржавые, но «шмайсеры» держат наизготовку, будто перед ними вражеские окопы, ане безобидная культовая постройка.
–Нихт шиссен!– вскидываю руку.– Опустите автоматы, они здесь не помогут.
–Да?– недоверчиво спрашивает фельдфебель N.– Амы подумали…
–Нас туда все равно не пустят. Мы – другие.
–Но я-то не другой!– кипятится Петр.– Я свой!
Он опять принимается колотить вдверь, итут деревянная постройка слегка приподнимается. Зависнув над землей, церковь вроде как задумывается, затем начинает медленно уходить вверх. Порядам туристов исолдат прокатывается дружное «Ах!»; ивот уже все задирают головы, пораженные. Когда первый шок проходит, опять начинается треск фотоаппаратов, акакая-то испуганная тень все-таки стреляет одиночным. Пуля бьет встарый каменный фундамент, обросший зеленым мхом (церковь взлетела прямо сфундаментом!), не нанеся постройке никакого вреда. Внутри церкви слышно дружное пение, поют то ли псалом, то ли некий православный хорал – торжественный ивеличавый. Понятно: готовятся квстрече сСоздателем. Думают, что уже не вернутся вэтот грешный мир, что церковь стала ковчегом для избранных, амы, оставшиеся внизу, должны сболью изавистью глядеть на парящее внебе сооружение, напоминающее свифтовскую Лапуту…
Заметив втолпе Франца, я уже не удивляюсь. Что? Ты привел сестру бывшей жены?! Где же она?! Именно из-за нее я снял ногу сподножки вагона, покажи ее!
–Вот она,– говорит Франц.
Из-за его спины выходит женщина, чьи черты лица знакомы иодновременно незнакомы. Что же, говорю, настало время обсудить наши проблемы, так сказать, вступить вцивилизованный диалог. Посмотри на этих лапутян, какие они бедные инесчастные, не сумевшие обустроиться вэтом мире ипотому улетевшие вдругой…
Вера молча указывает вверх, но я отмахиваюсь: вижу, пусть улетают! У вас говорят: «бог сними», здесь это выражение очень уместно. Вера опять тычет пальцем внебо, итут я замечаю Нормана – он тоже вверху, парит всиянии утренних лучей всторонке от церкви, зависшей на высоте древесных крон.
–О, Норман!– хлопают владоши англичане.– Норману гип-гип – ура!
–Норман, ком цу мир!– вздымает «шмайсер» лейтенант NN.– Спускайся вниз, будешь наш фюрер!
Задрав голову вверх, Франц размазывает по лицу слезы радости, один лишь Петя-Петр, униженный иоскорбленный, занят не парящим ввоздухе Сверхчеловеком, абутылкой.
Внезапно церковные двери раскрываются, иоттуда машут рукой: Норман, давай кнам! Будешь еще одним чудом, да что там – затмишь собой все здешние чудеса! Только Норман не двигается сместа, лишь грустно взирает на жалкие человеческие потуги обрести нечто высшее – и вместе с тем зримое, осязаемое, доказывающее: Бог снами! Не-ет, говорят противники, снами! Гот мит унс! Какой еще «Гот»?! Он для вас не Бог вовсе, ачеловекобог – считай, человек. Вы его использовать будете, вам же печной горшок нужен, ане Аполлон!
Печной горшок сАполлоном – это опять из русского автора.
–Автора зовут Пушкин,– доносится сверху.– Про лешего ипро чудеса тоже он написал, ивообще он здесь главный.
–Да?– я прокашливаюсь.– Но для меня главный – ты.
–Я это знаю. Но здесь ведь тоже происходят чудеса. Или они тебя не впечатляют? Ты не веришь вмиро, что сочится из креста? Или думаешь, что иконы не могут обновляться за одну ночь?
–Могут, наверное. Мне тоже хочется чуда, иначе я бы давно тебя забыл. Но ты был живым чудом. Стобой можно было говорить, ты мог что-то сделать вжизни, ну, если бы не определенные обстоятельства…
–Понимаю. Аздешние чудеса?
–Они вне жизни. Почему? Почему у них жизнь отдельно, ачудеса – отдельно?
–Ты еще про суп вспомни ипро мух,– обиженно говорит Петр. Он опорожнил бутылку итеперь полон агрессии.
–Между прочим, у нас святого Николая называют Чудотворцем иУгодником, ау вас? Вы же его вНиколяуса превратили, вДеда Мороза, грубо говоря. Он у вас подарки по домам носит, как посыльный из супермаркета! А? Будешь спорить? Если будешь, то я тебя отстираю! Я всех отстираю, ясно тебе?!
Ночное сновидение, как всегда, сплетается тонкой нитью сутренней жизнью, что копошится где-то внизу.
–Я отстираю, Таисия Ефимовна!– слышится голос Зои.– Я все вам отстираю!
Я лежу на печке, здесь тепло иуютно, так что не хочется вылезать из-под одеяла. Осторожно отодвинув занавеску, вижу Зою, она яростно мнет белье вогромном тазу. Мнет, отжимает иперекидывает вдругой таз, для полоскания.
–Как новенькое будет, слово даю!
–Да ладно тебе… Я ж понимаю, сама так мучилась. Мой прямо сгорел от водки, как свечка сгорел! Теперь лежит на кладбище, отдыхает, ая тут за двоих ишачу…
К полудню моя миссия завершена. Позади остались трехчасовая служба, запахи ладана, песнопения, крестящаяся Зоя, Петр сопущенной головой, склонившийся над ним отец Варлаам, хоровое чтение символа веры, причащение хлебом ивином, толчея возле святынь, ведь каждому требовалось приложиться, так что я, пришелец, решил им не мешать. Помимо деревенских, на машинах приехало десятка три паломников, витоге вкрошечной церкви оказалось даже тесно. Приезжие иместные выстроились вочередь ккресту, затем киконе слилиями, завершало же акт приобщения целование обновленной иконы Николая Чудотворца. Мне никогда не нравился обычай целовать икону, особенно после поцелуев множества других ртов. Ипоглощение святых даров из одной ложки не нравилось, но, как они говорят, со своим уставом вчужой монастырь не ходят.
Передача иконы-сироты прошла на удивление буднично, да иотец Варлаам был какой-то простой, не соответствующий ажиотажу вокруг здешних святынь.
–Не жалко расставаться?– спросил он.
Я пожал плечами: это не моя собственность, можно сказать, я лишь курьер. Был ли я искренен? Не совсем: мы сэтой живописной доской много чего пережили, илегкое сожаление все-таки шевельнулось.
–Не жалей,– сказал отец Варлаам.– Мудрые люди говорят: все, что отдал – твое. Здесь она, глядишь, тоже преобразится, нам ведь иНиколу так же вдар преподнесли. Закопченная была иконка, асейчас прямо сияет, любо-дорого посмотреть…
Он заговорил об ученых, приезжавших из московского ботанического института, чтобы исследовать лилии, оживающие без воды ивоздуха; алюди подходили, прикладывались круке, идля каждого находился маленький целлофановый пакетик сваткой, пропитанной миром.
Я тоже взял ватку, теперь нюхаю, напитываюсь сладковатым запахом. Я не еду обратно сЗоей иПетром, думаю, меня подкинет кто-нибудь из паломников. Не хочется слышать, как опять начнут ругаться, я буду очень этим разочарован. Я все же надеюсь, что чудо произойдет, вэту семью придет мир ипокой, исерая мгла отступит, рассеется, как утренний туман…
16.Синица за стеклом
В воскресенье вфорточку залетела синица. Ринулась на волю, но прозрачная преграда оказалась непреодолимой: птичка ударялась встекло, раз за разом соскальзывая на подоконник. Лишь когда силы кончились, она уселась перед стеклом, устало раскрыв клювик, так что можно было взять ее вруки ивыпустить наружу…
Эпизод вспоминается, когда Вера шагает на экзамен. Она сама похожа на такую синицу, попавшую за стекло; вот только добрых рук, что возьмут иотпустят на волю, нет. Потому она ираскрыла упаковку снотворного, запив таблетки остатками сухого вина, киснувшего вхолодильнике. После чего улеглась на кровать, даже руки, кажется, на груди скрестила. Что ее спасло? Как ни странно, тщеславие: напоследок вдруг захотелось проявиться вСети. Она, исчезнувшая сгоризонта друзей, знакомых иполузнакомых, решила вдруг всплыть, как всплывает атомный ракетоносец среди льдов Северного океана – мощно, звучно, стреском ломая рубкой паковый лед ипугая одуревших белых медведей. Да, это последнее всплытие, лодка готова уйти втемные глубины навсегда, но вы, пользователи социальных сетей, адресаты электронной почты, все, все, все – слушайте мою последнюю песню! О, сколько накопилось корреспонденции! Сколько вопросов, возгласов: куда пропала, Верка?! Что ж, сейчас получите ответы на все вопросы!
Вера саркастически усмехалась, набивая послание, которое разлетится по сетевому эфиру веером, как автоматная очередь. Каждое письмо – пуля, всаженное всердце довольных жизнью исобой; каждое слово – смертоносный заряд! Кому первую пулю? Конечно, Коле-Николаю, жующему шоколад «Alpen gold» ипоглядывающему на швейцарские часы: боже, как медленно тянется время вэтой Европе! Ничего, родной, мое письмо придаст твоему тягучему времени такое ускорение, что мало не покажется!
Мысли уже путались, ей вдруг захотелось пошарить впоисковике, ичто она обнаружила?! Форум, посвященный Норману! Атам такой бред, что тушите свет! Вера читала чужие строчки слипающимися глазами, авмозгу билось: да здесь на девять десятых вранье! Итут же мысль, как зацепка за жизнь: она должна восстановить истину! Акак восстановишь, если вот-вот на тот свет? Дальше была аптечка, судорожные поиски марганцовки, темно-бордовая жидкость втрехлитровой банке, которую Вера вливала всебя, давясь ирасплескивая; ну и, понятно, унитаз, двухчасовая тошниловка исон на кафеле втуалете.
Вера до сих пор ощущает слабость, заглушающую (пока) чувство стыда. Дура обдолбанная, она таки нажала кнопку рассылки, значит, вглазах знакомых, полузнакомых ит.д. похоронила себя заживо. Или это кстати? Письмо, как Рубикон, разделяющий этапы жизни…