стоит вуглу, дожидаясь такси.
–Я не сумел полюбить эту жизнь,– говорит Вальтер.– Полгода здесь прожил, книгу написал, аполюбить – не сумел. Как думаешь, это плохо?
Я пожимаю плечами.
–Человек, который учил меня языку, говорил так: «Сердцу не прикажешь». Это русская пословица, знаешь ее?
–Знаю, наша преподавательница приводила такой пример. Жаль, что она пропала. Я приглашал ее на конференцию «Mensa», но… Вряд ли она придет. Дать тебе приглашение? Я все равно не успею, утром самолет.
Приглашение беру лишь из уважения кприятелю. Ему легче, он выполняет долг, тут ничего личного. У меня же только личное; ачеловека нет, иэта горечь отравляет мою победу…
О чем бы я сней говорил? О километрах, оставленных за спиной? О поездке вЗону? О церковных чудесах? О женщине по имени Галка (хотя это крайне деликатная тема)? Разумеется, мы говорили бы о моем брате иее сестре, но прежде я рассказал бы, как недавно ночевал влесу, уйдя подальше от шумной М1, ибыл разбужен непонятным резким звуком. На шоссе, что виднелось сквозь кустарник, царила суета, один за другим тормозили автомобили, ия, высвободившись из спальника инаскоро одевшись, поспешил туда же.
Автомобиль красного цвета, задрав капот, лежал вкювете. Для того, кто шагает вдоль трассы, аварии привычны, это часть дорожного пейзажа, сродни километровым столбам. Поразило иное – как суетились вокруг разбитой (сильно разбитой!) машины люди, как они вынимали пострадавших через проем, зиявший на месте заднего стекла, как рассаживали их по машинам, доставали аптечки, оказывали помощь, отключали аккумулятор… Вэтом пустынном месте образовался целый автомобильный лагерь: грузовик, два трейлера, полдесятка легковых машин; идругие машины останавливались, оттуда высовывались люди, спрашивали, не нужно ли вызвать эвакуатор? Дорожную полицию? Как-то иначе помочь?
Больше всего поразила крошечная женщина сбольшим животом: она вылезла из своей малолитражки и, подхватив баллон сводой, поспешила кпострадавшим.
–У меня есть вода! Вот она!
Она взялась обрабатывать раны молодой девушки вшортах, которую вытащили из машины. Кажется, среди пострадавших были еще ее отец имать, отделавшиеся синяками, тогда как по ногам девушки стекали струйки крови.
–Да тут ничего серьезного!– воскликнула беременная крошка.– Одни царапины!
–Повезло…– переговаривались втолпе.– Такой удар– итолько расцарапанные коленки!
–Да они вообще врубашке родились! Я сзади ехал ивидел: еще секунда, иих бы под колеса трейлера затащило!
Я же думал, что повезло мне. Я бродил среди этой суеты ивопреки чудовищной ситуации скаждой минутой становился спокойнее. Я был похож на ребенка, жившего вживоте той беременной – плод защищен, ему ничего не грозит. Я помог поднять машину, чтобы извлечь из-под нее вылетевший из багажника чемодан, потом искал вкустах компрессор, ивсе это время пребывал вкаком-то странном покое.
–Пить не хотите?– приблизилась ко мне беременная.
–Спасибо, не хочу.
–Представляете, аведь на их месте могла оказаться я! Когда увидела, как этот большегруз стало заносить, чуть не родила, ей-богу!
Она счастливо засмеялась, я же синтересом разглядывал ее живот.
–Извините, авам… Не страшно рожать?
–Мне?! Да вы что! Знаете, сколько я эту беременность ждала?! Мне по трассе ездить страшно, я ведь сама за рулем. Хотя теперь вижу: можно не бояться – помогут…
Подумав, я вдруг сказал:
–Вы – люди.
–Вкаком смысле?– не поняла беременная.
–Всамом простом. Вы обычные люди.
Чтобы это понять, не требовались спутники, вот почему они меня оставили. Или я их оставил на одном из пройденных километров? Мои мысли обрели ясность ипростоту, ия надеялся: впереди меня ждет нормальный собеседник (собеседница?), из плоти икрови, мне есть что сказать! Аесли не скем поделиться размышлениями – какой смысл вясности ипростоте?
18.Эпилог
Я всегда представляла сестру прагматичной самкой, одной из безликих особей женского пола, желающих прыгнуть из грязи вкнязи. Я гомерически хохотала итыкала пальцем (мысленно): смотрите, ктолезет вЕвропу, как тараканы на кухонный стол! На столе ну очень жирные крошки, за них эти ничтожества ипродают детородный орган, потому что ничего за душой не имеют! Нанюхавшись феромонов, европейские лохи распахивают души икошельки, итут хоп! Попался, который кусался! Однако жизнь корректирует представления. «Взгляни на себя,– говорила жизнь,– только не предвзято, честно взгляни. Ты же никогда не умела смотреть на мужчину снежностью; да ипроявить эту нежность не умела. Асестра умела, ивзгляды, которые она влучшую пору дарила Францу, ее ласковые прикосновения вовсе не были лицемерием. Акак она защищала мужа, когда его кто-то критиковал? Бросалась вбой, будто тигрица, забывая, как она выглядит, не боясь показаться неумной… Ум илюбовь – понятия далекие, хотя ты, конечно, не желала верить влюбовь этой пары. Так глухой не желает, чтобы другие наслаждались божественной музыкой Моцарта. Завидно ему, глухарю, он лучше скажет: ваш Моцарт – химера, выдумка, изобретенная для унижения таких, как я! Истрадать Люба умела, пусть даже сердце разрывало страдание по двум хахалям сразу….»
–Не знаю, что делать сэтим Юргеном…– делилась она переживаниями.– Он женатый, понимаешь?! Ая не хочу рушить его семью!
–Тогда остановись на Ласло,– пожимала я плечами (тоже мне проблемы!),– он вроде свободен.
–Ласло я не так сильно люблю. Юрген – он такой… Он сам готов бросить семью, только строить жизнь на чужом несчастье…
Случалось, она рыдала из-за этого, я же смертельно завидовала ее переживаниям, скрывая зависть за насмешливостью. Сестра на удивление быстро все поняла.
–У тебя по-женски что-то не впорядке,– сказала как-то Люба.
–Почему это?! Цикл у меня нормальный, и состальным проблем нет…
–Цикл у тебя нормальный, у тебя здесь проблемы.
Она приложила руку клевой стороне груди.
–Что ты имеешь ввиду?– скривилась я.
–Ты никого не любишь. Ты ненавидишь всех, как наш папаша.
Спустя несколько лет я могла бы вернуть сестре должок, мол, чья бы корова мычала! Не смей, утратив человеческий облик, вякать о любви инелюбви! Но чужие прегрешения не делают никого лучше, мне ивпрямь проще иудобнее было выставлять шипы, ощериваться на жизнь илюдей, нежели распахнуть сердце навстречу.
Сегодня я тоже выставляю шипы: достав из кармана глянцевый картон снадписью MENSA, хочу разорвать его вклочки, как рвала когда-то «записки из мертвого дома». Потом все-таки открываю приглашение ичитаю: «Вас приглашает на конференцию некоммерческая организация, чьи отделения имеются в50 странах мира, аколичество участников превышает 100 тысяч человек. Впрограмме: выступления, сообщения, демонстрация феноменов, причем целый день будет посвящен одаренным детям». На обороте– фотографии отцов-основателей илоготип: квадратный стол стремя ножками. «Почему стремя?– Подогреваю раздражение.– Что за выпендреж?!»
Бросив приглашение на пол, падаю лицом вподушку. Не хочу никуда идти, хочу лежать, обездвиженная, обиженная, брошенная… Что еще делать той, у кого вгруди ледышка? Разве сможет ваша некоммерческая организация ее растопить? Да, вы обладаете высочайшим IQ, у вас необычные способности, но сердцу не прикажешь, хоть это вы понимаете?!
Уставший мозг, наконец, отключается, погружаясь всумеречную дрему. Из сумерек выплывает Коля-Николай, точнее, уплывает на кораблике, который вот-вот отчалит.
–Если посмотреть на нас из космоса,– говорит он,– то цивилизация предстанет чем-то очень тонким, едва заметным. Сами себе мы кажемся важными имогучими, на самом же деле это что-то вроде плесени на поверхности планеты. Если вообразить некую космическую тряпку, то нас можно стереть вдва счета! Однако плесень разделяется на части, выискивает разницу, гордится икичится: я лучше всех! Нет, я лучше! Атогда, быть может, нас действительно нужно стереть кчертовой матери?
–Может быть,– говорю, отвязывая веревку, на которой держится кораблик.
Коля удаляется от берега, отчаянно ломая руки, мол, подожди, еще не договорили!
–Не надо этого разговора впользу бедных. Я тебя не люблю, ивообще никого не люблю. Апотому согласна, чтобы меня стерли. Если стерли Нормана,– аэто было единственное человеческое существо, ккоторому я привязалась,– то чем я лучше?!
Кораблик удаляется, уплывает втемноту, последнее, что я слышу:
–Нормана не стерли! Слышишь?! Не стерли!
Первые два дня Курт методично обходил кабинеты иконференц-залы, внимательно разглядывая участниц женского пола. Уловив малейшее сходство ипреодолев робость, он задавал вопрос: извините, вас зовут Вера? Вответ звучало «нет» («но», «ноу», «найн»), называлось имя: Лариса, Соня, Джоан; некоторые предлагали познакомиться, но Курт отходил всторону.
Сегодня он не задает вопросов, он ищет глазами Филиппа. Один из новых знакомых, Филипп играл роль Вергилия: таскал Курта по интересным (на его взгляд) мероприятиям, охотно отвечая на любой вопрос.
–Откуда название? По латыни mensa – это стол или, если хочешь, застолье. Аmens – разум. Так что получается вроде как игра слов, типа неглупые люди собираются за одним столом. Сдругой стороны, на голландском mens – это человек, авнекоторых странах Латинской Америки mensa означает… Ты не поверишь – дура!
Филипп смеялся, опираясь на инвалидную палку иизгибая ибез того искривленную фигуру. Он перенес вдетстве полиомиелит, но был очень подвижен и вэтом общественном центре без лифта на удивление быстро поднимался-спускался по лестницам, перемещался по залам, успевая что-то разъяснять, скем-то здороваться иперебрасываться репликами на разных языках. Их он знал не меньше десятка, имел два университета за плечами иобладал каким-то запредельным IQ.
Курт поднимается на третий этаж, спускается на второй, но Филиппа не видит. Зато видит Грегори Смита вокружении журналистов – юный претендент на «Нобеля» дает интервью. Сегодня их день, с