– Совсем другие!
–Совсем-совсем?
–Можно сказать, они…– он подбирает понятие из немецкого языка,– антилюди!
–Вы хотите сказать: антиподы?
–Ну да, это ихочу сказать! Настоящие антиподы! Один мой знакомый поехал вБрест организовать бизнес: он хотел получать бензин исигареты вобмен на вещи. Так вот, они сидят иведут переговоры, как иположено. Ичто делает один русский?! Когда ему не понравились условия, он выхватил пистолет ипрострелил договор вместе скрышкой стола! Мой знакомый еле успел убрать из-под стола ногу, он мог бы остаться инвалидом!
Еще один глоток, прислушивание и– новая страшная история, призванная остановить безумца.
–Мой дед тоже говорил: они – другие! Вот скажи: когда наступает нормальная армия?
–Не знаю. У меня только костюм армейский, внем удобно ходить пешком. Я не был на военной службе.
–Зря не был! Парень должен служить, чтобы вслучае чего… Ну, сам понимаешь. Так вот: нормальная армия, как говорил мой дед, наступает летом. Наполеон наступал летом, Гитлер тоже наступал летом – итолько русские наступают зимой!
Я осторожно замечаю, что иНаполеон, иГитлер потерпели поражение, значит, их стратегия не является образцовой.
–Правильно, потерпели!– Говорит пан,– Потому что дураки были! Гитлер вообще до Москвы не дошел, Наполеон пробыл там несколько недель. Итолько мы, поляки, завладели Москвой почти на год! Только мы, поляки!
Очередная история призвана доказать избранность поляков, маленького, но гордого народа, зажатого между русским инемецким мирами итаящего неприязнь кобоим. Явдруг вспоминаю мать. Рассказывая о родине первого мужа, Жан-Жака, та всегда подчеркивала неопрятность французов: как только переезжаешь границу, говорила она, сразу появляется грязь! Мусор на перронах, окурки, пьяные клошары, сразу видно: это – не Германия! Она не называла французов свиньями (это было бы слишком), но исключительность немцев подчеркнуть любила. Ипана, скорее всего, не приняла бы всвой круг. Вэтом приграничном городке тоже заметна грязь, Ordnung соблюдается не везде, зато на лбу каждого встречного читается: мы – европейцы! На лбу пана Анджея уж точно читается, он даже готов поступиться избранничеством, лишь бы влиться вЕвросоюз.
–Я не помню Аушвиц!– крутит головой пан.– Я его забыл, честное слово! Мы хотим квам! Давай за это выпьем? Только пить будем шнапс, или по-нашему – водку. Ты ведь знаешь, что «водка» – это польское слово?
–Польское?! Я думал: русское…
–Нет,– качает головой пан,– они у нас его позаимствовали.
–Возможно,– говорю.– Только пить водку вместе спивом нельзя. Надо кушать.
–Почему нельзя?!– удивляется пан.– Можно! Очень можно! Акушать будем потом! Мы будем закусывать бигусом! Знаешь, как замечательно моя жена готовит бигус?
Становится смешно. Живя на границе свосточной страной, пан исам – часть Востока, но видит себя на границе сЗападом, аможет, вообще вцентре Европы, которая вращается вокруг маленького, но гордого народа хороводом звездочек– тех, что на эмблеме Евросоюза. Польше очень туда хочется, иона напрягается: строится, одевается, торгует, что очень заметно вприграничном городке, наполненном большими ималенькими рынками. На рынках там итут лежат огромные тюки, надо полагать, содеждой или обувью, их носят бесчисленные носильщики, перевозят крытые иоткрытые автомобили, ивсе это приносит звонкие «злотые», на которые можно купить новый автомобиль или выстроить уютный двухэтажный домик, как у пана Анджея. Я не знаю, чем торгует пан, но, судя по животу истоящему под окнами «Audi», прибыль получается неплохая. Чудо преображения национальной гордости во что-то предметное, материальное, комфортабельное – вот что я вижу перед собой. Страна хочет отрастить Bierbauch, но забывать ради этого Аушвиц, конечно, не стоит…
В комнате сына, которую предоставляют для ночлега, я вижу на стенах плакаты сизображениями Рембо, Терминатора ипрочих суперменов. Сын отсутствует, пан сказал: служит вморской пехоте, ия думаю, служит судовольствием. Накачивает мышцы, тренируется встрельбе из автомата, вышагивает по плацу, скаждым днем приближаясь ксвоим идеалам,– всущности, тоже хочет чудесного преображения мальчика из польской провинции вСверхчеловека. Вряд ли мечта сбудется; авот шанс угодить вочередной «ограниченный контингент» у парня есть. Когда он вернется взапаянном гробу, пан будет безутешен и, скорее всего, проклянет тот год, когда Польша обязалась поставлять вдалекие воюющие страны пушечное мясо. Это будет очередное печальное преображение сознания человека, его взглядов, сегодня одних, завтра абсолютно противоположных.
«А ты разве лучше?– спрашиваю себя, укладываясь на жесткую кровать.– Разве ты не пережил преображение сознания? Если бы ты рассказал пану о мотивах своего путешествия, он бы от удивления подавился пивом. Апотом долго крутил бы пальцем у виска, показывая, что ты – сумасшедший. Думается, он вообще вычеркнул бы тебя из представителей немецкой нации, потому что немцы такими быть не должны».
–Почему не должны?– отвечает темнота, когда выключаю свет.– Вспомни Annenerbe, это была целая служба, которая занималась таинственными иоккультными явлениями. Вспомни предсказателей иастрологов, они постоянно крутились рядом сШикльгрубером, который, между прочим, мечтал вдетстве сделаться аббатом.
–Точно мечтал?– спрашиваю упавшим голосом.
–Абсолютно точно. Genau. Иего будущий сподвижник Йозеф Геббельс всерьез задумывался о церковной карьере, так что стремление кмистике – ввашей крови.
Я лежу, думаю, различая вполутьме силуэт. Это ребенок, только большой, можно сказать: маленький взрослый. Я понятия не имею, что еще может выдать этот взрослый-ребенок, во всяком случае, когда всемилетнем возрасте он произнес подлинную фамилию Гитлера – Шикльгрубер, азатем взялся рассуждать о судьбе Третьего рейха, моему удивлению не было предела. «Норман, откуда ты это знаешь?!» – спросил я. Атот вопросительно посмотрел на отца, будто советовался: отвечать этому дураку? Или пусть пока пребывает вневедении? Франц прятал улыбку, чтобы не так было заметно: он буквально сияет от счастья. Я уже слышал что-то о необычных способностях племянника, но одно дело слышать, другое – самому беседовать сюным созданием, допустим, оримских императорах. Или слушать, как тот наизусть читает Вергилия, причем на латыни! «Ребенок-энциклопедия»– окрестили его журналисты, от которых ничего не скроешь. Хотя Франц ине пытался скрывать, он даже был доволен (поначалу), что вокруг мальчика такой шум. Было время, я тоже об этом писал, публикуя материалы в«Городской газете»; ивдругих газетах писал, но потом перестал. Вдруг стало понятно: мои слова ничтожны всравнении сфеноменом, который не укладывался врамки ходячей энциклопедии. Это был лишь верхний слой, кожура плода, асам плод пребывал нетронутым, лишь иногда намекая не свой необычный вкус.
Один из намеков проявился красноватой сыпью на коже, то есть это поначалу казалось, что на теле – сыпь. Когда же присмотрелись, различили буквы, которые вроде бы складывались вслова. Проныры-журналисты тут же раззвонили об этом, после чего под окнами Франца начали появляться «паломники» – вначале поодиночке, затем толпами. Помню, заезжие кришнаиты сидели под липами целую неделю; когда же их спрашивали о цели пребывания, пускались врассуждения о новой аватаре великого Кришны. Нехорошо, говорили, прятать Кришну, но они люди кроткие итерпеливые, они будут ждать. Хозяин расположенной вдоме булочной вте дни делал двойную, ато итройную выручку – «паломники» не были склонны поститься ипоглощали свежие булочки внемалых количествах. Недоволен был только Франц, вдруг осознавший: у славы есть еще ибремя, то есть лучи софитов могут обжигать. Атут еще органы здравоохранения забили тревогу: у мальчика кожная болезнь, авместо лечения отец ипредставители СМИ вычитывают на его теле какие-то письмена! Когда же приехала русская мать ипотребовала, чтобы отдали сына, вообще начался сумасшедший дом. Франц вконце концов сдался, он не мог сдержать бешеного напора, хотя если б знал, что произойдет через несколько месяцев…
Глядя на силуэт, я хочу спросить Нормана о судьбе его неистовой русской матери. Я знаю: был суд, признание невменяемости икакое-то психиатрическое учреждение, куда ее поместили. Больше я не знаю ничего, но испрашивать неудобно – слишком страшная тема.
–Ты много знаешь…– говорю после паузы.– Точнее, ты знаешь то, что тебе знать не полагается.
–Это странное утверждение,– отзывается темнота.– Что значит: полагается или не полагается?
–Ну, если ты такой всезнающий, то… Известно ли тебе, что у твоей матери есть сестра?
–Конечно. Я не раз сней играл, беседовал, как стобой. Иона тоже говорила, что я слишком много знаю.
–Икак же ее зовут?
–У нее необычное имя – Вера, у вас так женщин не называют.
–Ты говоришь: «у вас»?! Мне всегда казалось, что для тебя не существует «у вас» или «у нас». Ты – порождение двух цивилизаций, верно?
Темнота отвечает молчанием.
–Норман! Почему молчишь?! Я хотел просить о поддержке вдороге, чтобы ты меня защитил…
Когда силуэт исчезает, сплакатов сходят супермены и, окружив кровать, хохочут.
–У кого ты просишь защиты?! У беспомощного малыша?! Он слабый, он даже себя не смог защитить, аты хочешь, чтобы защитили тебя!
Они играют накачанными мышцами, бряцают тесаками и слязгом передергивают затворы крупнокалиберного оружия. «Может, ты вообще больной?– интересуется Рэмбо.– Есть такой диагноз: шизофрения, когда сознание раздваивается. Здесь ведь нет никакого мальчика, есть только мы, продукты массовой культуры, воплощенные грезы маленьких людей о могуществе!»
Я отворачиваюсь кстене. Это не шизофрения, не галлюцинация, это игра, которую я придумал. Я вроде как брал вдорогу виртуального спутника-собеседника, кто скрашивал бы долгий путь. Спутники могли менять облик, ипервым, когда я шагал квокзалу, меня нагнал виртуальный Франц.
–Ты точно решился?– спросил он.– Не боишься пожалеть?
–