Фридриху пришлось выступать в трёх ролях сразу: посажённого отца, главы государства, заключающего союз с соседним государством, и врача, вразумляющего сельского дурачка. Бранденбуржцы ушли; почти все они настолько опешили, что не успели даже разозлиться.
Она вышла за него замуж. Элеонора Эрдмута Луиза вышла за Иоганна-Георга IV, курфюрста Саксонского, хоть и на несколько дней позже намеченного, поскольку всё пришлось переутрясать в последнюю минуту. Они переехали в Дрезден. Курфюрст возвёл Магдалину-Сибиллу фон Рохлиц в сан графини и оставил её при себе. По улицам Дрездена начали гулять памфлеты, в которых доказывалось, что двоежёнство не так и плохо. Многие библейские цари были двоежёнцами – не стоит ли восстановить эту практику в Саксонии? Тем временем курфюрст прилюдно пообещал жениться на графине фон Рохлиц – будучи уже супругом Элеоноры. Добрые саксонские лютеране возмутились, и даже в затуманенном рассудке Иоганна-Георга забрезжило, что он не сможет при живой жене вступить во второй брак.
Вскорости начались попытки отравить Элеонору. При другом дворе – то есть при таком, где у неё было бы больше врагов, а враги эти не страдали бы слабоумием, – дни несчастной оказались бы сочтены. Однако отравление – дело сложное даже для тех, кого в детстве не били по голове чем-нибудь тяжёлым; все попытки Иоганна-Георга и Магдалины-Сибиллы фон Рохлиц подмешать яд в еду были очевидны и потому безуспешны. Прихватив столько платьев, сколько смогла уложить в спешке, и столько слуг (трёх), сколько выделил ей муж, Элеонора сбежала, не дожидаясь следующей трапезы. Так они с Каролиной очутились во вдовьем доме в Прецше. Её пребывание здесь переросло в ссылку или заточение, а поскольку своих денег у Элеоноры не было, разница между тем и другим представлялась чисто умозрительной. Они с Каролиной спали в одной комнате и баррикадировались на ночь – Элеонора боялась, что Иоганн-Георг подошлёт к ней убийц. Каролина, при всей своей незаурядной смышлёности в отношении белок и логарифмов, ничего странного не заподозрила.
К концу рассказа Элеонора, хоть и заплаканная, выглядела куда лучше. Теперь она больше походила на упорную молодую принцессу, какой Элиза знала её в Гааге пять лет назад.
Однако то подобие душевного мира, которое Элеонора обрела, поделившись своим горем, улетучилось в мгновение ока, когда она, на восьмой день Элизиного визита, вскрыла и прочитала красивый документ, доставленный верховым гонцом. «Что стряслось?» – спросила Элиза, недоумевая, какая новость в Элеонорином положении может считаться дурной; казалось, любые изменения могут быть только к лучшему.
– Это от курфюрста, – проговорила Элеонора.
– Курфюрста чего?
– Саксонии.
– Вашего супруга?
– Да.
– Что он пишет?
– Ему стало известно, что у меня гостит дама, чью красоту обсуждают все европейские дворы. Он счастлив, что его владения посетила столь выдающаяся особа. Завтра они с графиней прибудут засвидетельствовать своё почтение и останутся на несколько дней.
Элиза собрала все силы, чтобы пересесть в кресло у единственного окошка спальни. Полуразрушенный вдовий дом в Прецше окружали широкие поля и деревья, на которые так удобно карабкаться. Последние дни Элиза от слабости не могла даже читать и подолгу занималась тем же, что и сейчас, – смотрела, как Каролина играет с Аделаидой. Её изумляло, что они могут играть столько часов напролёт – особенно сейчас, когда она сама чувствовала себя столетней развалиной. Для Элизы это был единственный способ полюбоваться на девочек, поскольку все согласились, что ей лучше не общаться с ними, пока не выздоровеет.
Элиза, закутанная в одеяло, как приготовленная к отправке статуя, потёрла ладонью о ладонь.
– Болел ли курфюрст оспой? – спросила она.
– Отметин у него нет, во всяком случае, на лице. Однако наш брак не осуществился, так что целиком я его не видела. А что?
– Мы проделали большой путь, – сказала Элиза, – и побывали в стольких городах на Эльбе, что всех и не упомнить. Учитывая это, а также число моих слуг, не исключено, что кто-нибудь из нас заразился какой-нибудь опасной болезнью. Вот почему приезжих часто помещают в карантин. Я много слышала о курфюрсте Саксонском и графине фон Рохлиц и всей душой желаю свести с ними знакомство. Однако будет большим несчастьем, если кто-нибудь из них заразится болезнью, которую мы подцепили на Эльбе. Вы предупредите курфюрста?
– Я попытаюсь через кого-нибудь на это намекнуть, – сказала Элеонора, – но не знаю, станет ли он меня слушать.
– Однако ничто в Турции не отличается такой изощрённостью, как институт многожёнства, – сказала Элиза.
Курфюрст Саксонский, более всего похожий на гипертрофированный член, весь багровый, в пульсирующих жилах, увенчанный огромным чёрным париком, чуть выпрямился в кресле. Сперва один его глаз, потом другой повернулся в сторону фон Рохлиц. Вот кто полностью соответствовал образу, сложившемуся у Элизы по рассказам Элеоноры! Если бы затолкать графиню в мешок и вывезти в Турцию, то на невольничьем рынке в Константинополе за неё отдали бы целую конюшню арабских скакунов. Впрочем, ждать от этой особы участия в разговоре не приходилось: проще было бы потребовать от собаки, чтобы та сама сварила себе обед. Элиза говорила до хрипоты, лишь бы не сидеть и не слушать жалкие потуги курфюрста и графини поддержать беседу. Подобно галёрке в театре, те были готовы внимать сколько угодно, широко раскрыв глаза, а по большей части и рот.
– Надо же, – выдавил курфюрст после некоторой паузы. – И как им… это… удаётся?
Элиза, выждав мгновение-другое, испустила смешок. В целом она была не мастерица хихикать, и этот конкретный смешок позаимствовала у одной герцогини, с которой как-то сидела в Версале за обедом. Воспроизвела она его не очень точно, но для вдовьего дома в Прецше большего и не требовалось.
– Ах, мсье, – продолжила она, – двусмысленность вашего вопроса едва не сбила меня с толку.
– Простите?
– Сперва я подумала, будто вы спрашиваете: «Как они установили практику многожёнства». Теперь я вижу, что на самом деле вы имели в виду: «Как султан может предаваться любви с несколькими женщинами одновременно?» Я охотно раскрыла бы вам секрет, но боюсь, что некоторые, страдающие излишней стыдливостью, возмутятся. – Она под столом пнула Элеонору и кивком указала на дверь, на которую та давно поглядывала, словно узник на окошко темницы.
– Я очень устала, – подала голос Элеонора.
– Оно по вам и видно, – вставила графиня. – А может, сказывается ваш возраст.
– Возраст или усталость – кто знает? Пусть это останется моей маленькой тайной, – спокойно отвечала Элеонора. – Жаль покидать общество, когда разговор принимает такой интересный оборот.
– Или, – сказала Элиза, ловя взгляд Иоганна-Георга, – перетекает во что-то другое.
– Прошу вас, не вставайте, – обратилась Элеонора к мужу, который не выказывал ни малейшего намерения встать. – Я ухожу в свою спальню и увижу вас, когда вы выберетесь из ваших. Ещё раз приношу извинения за скудость обстановки. – Последние слова адресовались мужу, который не понял скрытого упрёка.
– Ну вот, – сказала Элиза, когда ступеньки и половицы на втором этаже перестали скрипеть под Элеонориными шагами. Теперь она безраздельно владела вниманием курфюрста и его любовницы. Смахнув с волос мокрую штукатурку, она продолжила: – О чём мы говорили? Ах да, о колеснице.
– О колеснице?
– Простите. Так называется метод, посредством которого – у просвещённых народов, сохраняющих древнюю библейскую практику полигамии, – султан управляется с численным превосходством своих жён. Попробую объяснить словами. Картинка была бы лучше, но я не сумела бы ничего нарисовать даже под угрозой смерти. Проще показать. Ну да конечно, так будет гораздо лучше. Не соблаговолите ли, мой милый, дорогой курфюрст, перевернуть этот стол? В соседней комнате стоит оттоман…
– Кто? – рявкнул Иоганн-Георг, хватаясь за шпагу.
– Оттоманка, диванчик. Нужно чем-то заменить вожжи. Моя дорогая графиня, если бы вы согласились снять ваш шёлковый пояс…
– Но на нём держится моя…
– …
– …ах, я поняла, мадам.
– Я знала, что вы поймёте, фрейлейн.
– Мне нужно с кем-то спать, – пробормотала Элиза из-под краешка одеяла. – Наверное, вы считаете меня потаскухой. Но мой сын – я о законном – умер. Аделаида сокровище, но имела смелость родиться девочкой. Моему мужу нужен законный сын.
– Но… почему с ним?
– Вы сами сказали, что его слабоумие не наследственное.
– А как вы объясните срок?
– Объяснить можно что угодно, если только Этьенн решит подыграть и воздержится от ненужных вопросов. А я думаю, так оно и было бы. Впрочем, всё это, скорее всего, не важно.
– О чём вы?
Вместо ответа Элиза, которая лежала, укрывшись одеялом до глаз, протянула руку.
Элеонора вскрикнула.
– Ш-ш-ш, услышат, – сказала Элиза.
– Они… они уже уехали, – ответила Элеонора из дальнего угла, куда отскочила, как птичка.
– А. Тогда кричите сколько угодно.
– Когда появилась сыпь?
– Вчера мне показалось, что вроде вылезает первый прыщик. Я и не думала, что они распространятся так быстро.
Элиза откинула с лица одеяло. Незадолго перед тем она нашла на ощупь двадцать пупырышков, потом утратила интерес. Элеонора лишь раз взглянула на неё и тут же отвернулась в угол, как наказанная школьница.
– Так вот почему вы велели отправить Каролину с Аделаидой в Лейпциг?
– Вы несправедливы к больной. Вы сами сказали, что курфюрст не сводит глаз с Каролины. Раз пять повторили, хотя никто вас не просил. Она только больше расцвела с последнего раза, когда он сношал её взглядом. Одной этой причины было вполне довольно, чтобы её отослать.
– Знает ли курфюрст?
– Что у меня оспа? Ещё нет.
– Как он мог не заметить?
– Во-первых, меня по-настоящему обсыпало лишь несколько часов назад. Во-вторых, мы занимались этим в темноте. В-третьих, многие люди, даже те, кого в детстве не били по голове, плохо знают разницу между большой оспой и малой, то есть сифилисом. Учитывая, с какой публикой водит компанию Иоганн-Георг, полагаю, сифилис он видел куда чаще!