Ван Крюйк провёл самурая по трюму «Минервы», где лежало ещё много яиц вуца и прочего товара. Тем временем Енох Роот велел погрузить чёрный сундучок в лодку и спустился сам. Через несколько минут самурай, закончив осмотр трюма, последовал за ним. Японцы отцепили швартовы, подняли парус, и лодка заскользила к пирсу, где пришвартовалась рядом с судёнышком побольше, видимо, грузовой баржей, служащей для доставки грузов с корабля на берег. Несколько человек с «Минервы» в подзорные трубы наблюдали, как Еноха проводили в склад на берегу.
Через полчаса алхимик вышел на пирс и сел в лодку, которая тут же направилась к «Минерве». Одновременно несколько десятков японцев взбежали на баржу, отдали концы и, работая шестами и вёслами, отвели её от берега.
Енох Роот вскарабкался по верёвочному трапу с проворством юноши, однако лицо его, показавшееся над фальшбортом, было серьёзным. Ван Крюйку он сообщил:
– Я сделал все пробы, какие знаю. Больше, чем сделали бы в Новой Испании. Могу засвидетельствовать, что металл не менее чистый, чем с любого из европейских рудников.
Джеку сказал только:
– До чего же странная страна!
– До чего? – спросил Джек.
Енох покачал головой:
– До того, что я понял, насколько странен христианский мир.
И ушёл в каюту.
Матросы подняли на палубу сперва его чёрный сундучок с алхимическими принадлежностями, затем ящичек, по-прежнему частично обёрнутый в яркую бумагу. Даппа велел поставить его на стол, принесённый из каюты ван Крюйка. В ящичке в гнезде из мятой бумаги стояло обожжённое глиняное яйцо: колба, заткнутая деревянной пробкой. Она была залита воском, но Енох сломал печать, когда проводил испытания. Даппа запустил руки в бумагу, вытащил яйцо и поднял в голубоватом свете холодного солнца. Ван Крюйк кинжалом выковырнул пробку. Когда Даппа наклонил глиняную колбу, содержимое колыхнулось с такой силой, что он едва устоял на ногах. Шар жидкого серебра вывалился на свет, молотом шмякнул о стол и рассыпался мириадами сверкающих бусин. Они разбежались по столу, водопадом хлынули через край, тяжело застучали по палубе «Минервы». Ртуть выискивала щели между досками, дождём сыпалась на матросов у пушек. По кораблю пробежал нарастающий гул – сперва изумления, затем – радости. Все чувствовали, что «Минерва» получила второе крещение – не шампанским, а ртутью – и освящена для новой миссии, нового предназначения.
Солнце успело подняться высоко, прежде чем баржа подошла к «Минерве» и начался обмен. Всё это было крайне неудобно, но японские власти ни под каким видом не разрешили бы «Минерве» подойти к берегу. С крупногабаритным товаром вообще бы ничего не вышло. По счастью, с «Минервы» надо было перегружать вуц, пряности и шёлк, с баржи – ртуть в сосудах и тюки соломы для упаковки. Всё это можно было передавать или перебрасывать из рук в руки; как только цепочки наладились, погрузка пошла с невероятной быстротой. Сто человек, пыхтя и обливаясь по́том, могут за минуту передать из трюма в трюм несколько тонн груза. Сталь, шёлк и пряности в трюме «Минервы» постепенно заменяла ртуть. Мсье Арланк и Вреж Исфахнян сидели на верхней палубе за столами лицом друг к другу, с запасом перьев каждый. Один считал сосуды с ртутью, другой – остальные товары. Время от времени они выкрикивали свои результаты, следя, чтобы исходящий и входящий потоки уравновешивались и осадка «Минервы» не изменилась.
Операция была на две трети закончена, когда на палубу, потирая сонные глаза, вышел Енох Роот. Он подмигнул Джеку, потом ван Крюйку, и вернулся в каюту.
Через двадцать секунд Джек и ван Крюйк были у него.
– Я пытался заснуть, но мешала лампа. – Енох указал на масляную лампу, свисавшую на цепи с потолка. Она моталась из стороны в сторону, как в сильную качку, хотя корабль еле-еле переваливался с боку на бок.
– Почему ты её не снял? – спросил Джек.
– Потому что она что-то пытается мне сказать. – Енох перевёл взгляд на ван Крюйка. – Вы как-то рассказывали, что в каждой бухте свой характер волн. Что даже лёжа в каюте с задёрнутыми занавесками, можете отличить Батавию от Кавите по периодичности, с которой волны ударяют в борт.
– Верно, – отвечал ван Крюйк. – Любой капитан подтвердит, что корабль, доказавший свою надёжность, порою терпит крушение в незнакомой бухте, встретив волну с частотой, близкой к естественной частоте его корпуса.
– Каждый корабль, в зависимости от распределения балласта и груза, качается в определённом ритме, – объяснил Енох Джеку. – Если волны ударяют в борт с той же периодичностью, корабль может раскачаться так, что перевернётся.
– Как струна лютни, когда её дёргают, заставляет вибрировать другую струну, настроенную на ту же ноту, – добавил ван Крюйк. – Продолжайте, Енох.
– Когда сегодня утром мы вошли в бухту, лампа принялась раскачиваться так, что ударялась о потолок и расплёскивала масло, – сказал Енох. – Я укоротил цепь до длины, которую вы видите сейчас. – Он снял цепь с крюка и начал ощупывать её звено за звеном, пока не нашёл отполированное до гладкости. – Вот как было сегодня утром, – продолжал алхимик, вешая лампу на несколько дюймов ниже прежнего. Он отвёл её в сторону и отпустил. Лампа закачалась. – Отсюда следует, что наблюдаемая нами частота колебаний отвечает естественному периоду волн в бухте.
– При всём уважении к вам и вашим друзьям из Королевского общества, – сказал ван Крюйк, – нельзя ли отложить демонстрацию до тех пор, когда мы окажемся далеко в Японском море?
– Нельзя, – спокойно отвечал Енох, – поскольку мы не доберёмся до Японского моря. Это западня.
Ван Крюйк чуть не подпрыгнул, но Енох положил ему руку на плечо и глянул в окно каюты – не смотрят ли на них японцы.
– Спокойно, – сказал он. – Западня хитроумная, и выбираться из неё надо хитроумно. Джек, у меня на койке лежит колба.
Джек, которому рост не позволял распрямиться в каюте, сделал два шага вбок и нашёл на одеяле глиняный сосуд с ртутью.
– Держи на вытянутых руках, – велел Енох.
Джеку еле-еле хватило сил выполнить указание. Ртуть, всколыхнувшаяся, когда он взял сосуд, понемногу успокоилась. Теперь колбу можно было удерживать ровно. И тут жидкий металл стал плескать из стороны в сторону, так что руки у Джека заходили ходуном, вправо-влево, вправо-влево, как он этому ни противился.
– Смотрите на лампу, – сказал Енох.
Взгляды переместились с рвущейся из рук колбы на качающийся светильник.
Ван Крюйк увидел первым.
– Они движутся с одной частотой.
– Которая соответствует?.. – спросил Енох тоном учителя, подводящего учеников к новой теме.
– Естественному периоду волн у входа в бухту, – сказал Джек.
– Я проверил три сосуда, в каждом ртуть плещет с той же частотой, – продолжал Енох. – И вот вам моё мнение: они настроены, в точности как мастер настраивает органные трубы. Когда погрузка закончится и мы попытаемся выйти из бухты…
– То попадём в сильную волну… десять тонн ртути начнут плескать в трюме… нас разнесёт на куски, – закончил ван Крюйк.
– Дело легко поправимо, – сказал Енох. – Надо только спуститься в трюм, откупорить сосуды и долить их доверху, чтобы ртуть не плескала. Но японцы не должны знать, что мы разгадали их план, не то они нападут сразу. В здании склада припахивало маслом. Думаю, в лесу прячутся лучники с зажигательными стрелами.
Погрузку закончили рано вечером – времени до темноты оставалось вдоволь. Самурай, распоряжавшийся на барже, отвесил прощальный поклон и отбыл вместе с экзотическими товарами. Ван Крюйк приказал готовиться к отплытию, но приготовления эти были сложнее обычных и заняли куда больше времени. По одному человеку от каждого орудийного расчёта отправили в трюм вскрывать глиняные колбы и поочерёдно доливать их доверху. На корабле всегда достаточно вара для смоления стыков между досками – им и запечатывали колбы. За полчаса до заката ван Крюйк приказал выбирать якоря. К сумеркам они были подняты.
Началась чёрная, лихорадочная работа. Полная луна (день выбрали заранее с таким расчётом, чтобы из бухты не пришлось выходить в кромешной темноте) ярко светила в холодном небе. Все пайщики собрались у Еноха в каюте вокруг единственного сосуда с ртутью, который не стали доливать доверху. Когда на выходе из бухты ритмичные волны начали ударять в борт, колба внезапно ожила и забилась, будто из неё рвался на волю джинн.
Вот тут-то японцы и поняли, что их перехитрили: вдогонку кораблю устремились лодки, вспыхнули в темноте точки зажигательных стрел. Однако ван Крюйк был к этому готов. Едва на берегу загремели боевые барабаны, матросы наверху развернули все паруса по ветру; внизу, на гондеке, все пушки были заряжены картечью. Лодки не могли догнать «Минерву», идущую под парусами; те из них, что всё же вырывались вперёд, встречали пушечным огнём. С полдюжины горящих стрел вонзились в тиковую палубу, но их быстро загасили водой и песком. Луна ещё не села, когда «Минерва» оставила преследователей – и берег – далеко позади.
Когда на следующее утро солнце встало над Японией, задул ветер, называемый у матросов солдатским, то есть перпендикулярный к их южному курсу, – подразумевается, что при таком ветре с парусами управились бы и солдаты. Тем не менее ван Крюйк сохранял небольшую скорость, опасаясь, что на морской волне переложенные соломой сосуды с ртутью начнут смещаться. Покуда «Минерва» встречала разные типы волн, ван Крюйк рыскал по палубам, чувствуя движения груза, как ясновидящий, и часто общаясь с духом Яна Вроома (умершего от малярии год назад). Вердикт, разумеется, был таков: груз уложен отвратительно и в Маниле его придётся перекладывать заново, но сейчас, памятуя про тайфуны и пиратов, деваться некуда, надо прибавить парусов. Так и сделали.
Таким образом, прибавили один-два узла и через три дня вошли в Цусимский пролив. Испытание это явно измыслил для ван Крюйка какой-то адский инженер с целью вымотать ему нервы, ибо корабль надо было почти без карт провести узким проливом между пиратскими Корейскими островами и землёй, на которой иностранца ждёт смерть (Японией), среди неведомых течений и рифов. Рисунки Гото-старшего не помогали; ронин вод