альтернативный план, запасный выход, и не более того. – Говоря, Мойше поочерёдно заглядывал в глаза тем из сообщников, которых считал наиболее безрассудными. Однако начал он с Джека, им и закончил. – Определить лапуд хорошо и мудро, как сказал Сурендранат. Однако первоначальные условия договора предпочтительней лучшей альтернативы.
– Мойше, ты сидел со мной рядом годы, слышал все мои бредни и знаешь, что во всём мире я люблю одно, невзирая на это. – Джек закатал свободный рукав рубахи и показал шрам от гарпуна. – Мне куда больше улыбается плыть завтра в Европу, чем драпать к Красному морю подобно древним евреям. Однако, как и те евреи, я больше не буду рабом.
– Тут мы все согласны, – вставил Даппа.
– Тогда, коли уж меня выбрали общим представителем на завтрашних переговорах с Инвестором, я должен попросить вас об одном. Я бродяга, а потому не люблю цветистых клятв и болтовни про честь. Однако это не бродяжье начинание. Так пусть каждый из вас поклянётся самым святым, что завтра будет со мною. То есть, что бы ни случилось на встрече с герцогом – поведу я себя умно или сваляю дурака, останусь собранным, или вспылю, или наложу со страха в штаны, посетит меня бес противоречия или нет, – вы примете моё решение и погибнете либо останетесь жить вместе со мной.
Джек ждал долгой, неловкой паузы, даже смеха. Однако не успело эхо его слов отзвучать в узком дворе, как Габриель Гото выхватил меч. Новички втянули голову в плечи. Одним быстрым движением Габриель развернул меч рукоятью к Джеку, и клинок сверкнул в свете костра, как быстрый ручей под встающим солнцем.
– Я самурай, – просто сказал Габриель.
Патрик, верзила-ирландец, шагнул вперёд и плюнул в костёр.
– У нас есть присловье, – обратился он к Джеку по-английски. – «Это свои дерутся или другим тоже можно?» Я с вами, и этого должно быть довольно. Но коли ты хочешь клятв, я клянусь могилой матушки за морями в Килмахтомасе, и чтоб тебе сдохнуть, ежели на твой взгляд это хуже, чем быть самураем.
Мойше снял с шеи индейскую плетёнку, поцеловал её и бросил Джеку.
– Кинь её в огонь, если я тебя предам, – проговорил он, – и пусть она смешается с пылью Хан-эль-Халили.
Вреж сказал:
– Я дошёл за тобою досюда, Джек, ради семейного долга. Клянусь моими близкими отплатить тебе сполна.
Мсье Арланк сказал:
– Убеждения не позволяют мне клясться. Но я верю, что мне предопределено дойти в этом деле до конца.
Ван Крюйк сказал:
– Клянусь правой рукой, что больше не сдамся пиратам. А твой Инвестор – пират в очах Божьих.
– Но, капитан, ты левша! – воскликнул Джек, пытаясь разрядить обстановку, которая становилась угнетающей.
– Чтоб исполнить клятву, я должен буду левой рукой отсечь себе правую, – сказал ван Крюйк, начисто не поняв юмора.
Более того, шутка привела голландца в состояние, в каком никто из рабов его ещё не видел. Он выхватил абордажную саблю, положил руку на скамью и с размаху опустил клинок. Последняя фаланга мизинца отлетела в пыль. Ван Крюйк сунул саблю в ножны, встал, поднял отрубленный сустав и поднёс к огню.
– Вот тебе клятва! – прорычал он и швырнул палец в костёр.
Потом осел на колени и без чувств рухнул на землю.
Наступила пауза – остальные гадали, не придётся ли им что-нибудь от себя отсекать. Однако Ниязи извлёк из складок одежды красный Коран, после чего он сам, Наср аль-Гураб и турок с арланковой галеры произнесли святые слова на арабском, а заодно поклялись, если останутся живы, совершить хадж. Евгений, Сурендранат и нубиец поклялись каждый своим богом. Мистер Фут, жавшийся подальше от костра с видом слегка обиженным, объявил, что не видит причины клясться; поскольку «всё предприятие» было его затеей (очевидно, подразумевая злополучный прожект с каури), и в любом случае «не пристало» ему подводить товарищей, так что «нелепо», «возмутительно», «негоже» и «немыслимо» Джеку даже предполагать иное.
– Клянусь своей страной, страной свободных людей, – сказал Даппа, – у которой сейчас всего шестнадцать граждан и никакой территории. Однако другой у меня нет, и посему я клянусь ею.
Иеронимо шагнул вперёд, молитвенно сложил руки и что-то забормотал на латыни, однако его демон взял верх, и всё закончилось выкриком:
– Етить вашу, я и в Бога-то не верю! Но я клянусь вами всеми – бродягами, чурками, еретиками, жидами и черномазыми – потому что вы единственные друзья, каких я знал в жизни!
Герцог д’аркашон сошёл с собственной золочёной барки и подъехал к Хан-эль-Халили на белом коне в сопровождении адъютантов, турецких чиновников и сборного полка из одолженных янычар и лучших французских драгун. Позади громыхали несколько фургонов, в каких обычно возят камни для строительства. Об этом сообщники узнали за полчаса от мальчишек-гонцов, сквозивших по улицам Каира подобно сирокко.
Герцог д’Аркашон нанял всех крупных каирских ювелиров, а остальных деньгами убедил не помогать другой стороне, и теперь они сошлись у определённых ворот Хан-эль-Халили. Об этом знали все евреи в городе, включая Мойше.
Плоскодонное речное судёнышко ждало у пристани на канале, что вился через весь город и соединялся с Нилом. Пристань находилась в миле от караван-сарая на некой улочке. Тамошние жители занесли в дома стулья и кальяны, загнали кур и закрыли двери и ставни, поскольку накануне кое о чём прослышали.
Было сильно за полдень, когда лязг и грохот инвесторовых телег достиг двора, в котором стоял Джек. Тот потянул носом воздух. Пахло сеном, пылью и верблюжьим навозом. Сквозь навес сочился мерцающий свет. Джеку следовало бояться или по крайней мере испытывать волнение, однако на сердце царил покой. Этот двор – лоно Матери Мира, откуда всё началось. Ярмарка в Линце, Дом Золотого Меркурия в Лейпциге, амстердамская площадь Дам – лишь юные горячие отпрыски. Словно глаз бури, двор был совершенно тих, однако вокруг него бушевал всемирный мальстрём звонкой монеты. Здесь не существовало ни герцогов, ни бродяг, все были одинаковы, как за миг до рождения.
Окрик часовых и ответ подъехавших донеслись сквозь сено приглушённо – Джек даже не разобрал, на каком языке говорят. Потом зацокали, приближаясь, копыта.
Джек положил руку на эфес сабли и мысленно продекламировал стихи, которые услышал давным-давно, на берегу ручья в Богемии:
Булат струйчатый – мир его называет.
Напоённый ядом, врагов в смятенье повергает,
Стремительно разит, кровь всюду проливает.
И в мраморных чертогах лалы и яхонты сбирает.
– Это он?! – спросил кто-то по-французски.
Джек осознал, что стоит с закрытыми глазами, и, открыв их, увидел господина на белом красноглазом коне. Поверх великолепного парика сидела адмиральская шляпа, к набелённому лицу были приклеены четыре чёрные мушки.
Господин смотрел с некоторой тревогой и даже едва не потянулся к одному из пистолей, но тут едущий слева офицер наклонился в седле и произнёс:
– Да, ваша светлость, это ага янычар.
Джек узнал во всаднике Пьера де Жонзака.
– Наверное, балканец, – решил герцог, очевидно, имея в виду европейскую внешность Джека.
Француз справа от герцога выразительно кашлянул, видимо, предупреждая, что рядом есть человек, понимающий по-французски, поскольку из конюшни вышел мсье Арланк. Он встал слева от Джека. Мойше тоже вышел и встал справа. Теперь их было трое на трое.
Французы, стремясь занять господствующую позицию, продолжали ехать вперёд и были уже на середине двора. Джек, не желая уступать, пошёл прямо на герцога. Тот наконец натянул поводья и поднял руку, делая спутникам знак остановиться. Де Жонзак и второй всадник придержали коней на полкорпуса от него. Однако Джек продолжал идти, пока де Жонзак не потянул из седельной кобуры пистолет, а второй всадник не пришпорил лошадь, чтобы выехать наперерез.
Было слышно, как французские солдаты и янычары входят в караван-сарай, и вскоре в окнах верхнего этажа за спиной у герцога и его спутников блеснули мушкетные дула. Тем временем родичи Ниязи заняли позицию по обеим сторонам двора в тылу у Джека; фитили их ружей горели в тёмных арках, словно глаза демонов. Джек остановился примерно в восьми футах от морды коня-альбиноса, но так, чтобы выехавший наперерез всадник загораживал его от герцога. Тот что-то произнёс, и адъютант вернулся на прежнюю позицию справа от адмирала.
– Я понимаю ваш план, – начал герцог, даже не поздоровавшись, что, надо думать, должно было прозвучать оскорбительно. – И нахожу его самоубийственным.
Джек притворялся, будто не понимает, пока мсье Арланк не перевёл эти слова на сабир.
– Мы должны были представить его таким, – отвечал Джек, – иначе вы бы побоялись приехать.
Герцог улыбнулся, словно услышал застольную остроту.
– Что ж, отлично – наши переговоры, как дуэль или танец, начинаются с предварительных па. Я пытаюсь вас запугать, вы – произвести на меня впечатление. Можно переходить к сути. Покажите мне Эммердёра.
– Он очень близко, – отвечал Джек. – Прежде надо уладить более важное дело – касательно золота.
– Я человек чести, не раб, и золото ставлю ни во что. Но коли оно вас так сильно заботит, послушаем ваши условия.
– Во-первых, отошлите ювелиров. Здесь нет ни серебра, ни драгоценных камней. Только золото.
– Хорошо.
– Как вы видите, караван-сарай огромен и наполнен сеном, под которым и спрятаны слитки. Мы знаем, где они, вы – нет. Как только мы получим вольные и свою долю – в виде пиастров, мы скажем, где золото.
– Не может быть, чтобы в этом состоял весь ваш план, – сказал герцог. – Сена не так много, чтобы мы не могли вас арестовать и спокойно переворошить стога.
– Пряча золото, мы пролили на пол довольно много лампового масла и для верности закопали в сено несколько бочонков с порохом, – сообщил Джек.
Пьер де Жонзак что-то крикнул младшему офицеру в здании.
– Так вы угрожаете взорвать караван-сарай, – проговорил герцог, как будто каждое слово Джека надо переводить на детский язык.