– Как ты со мной, потому что разлучён с Абигайль?
– Ну да, мадам. Мне и в голову не приходило, что я нужен в качестве производителя… что не так с номером вторым-первым?
– Люсьен, как бы сказать, убогонький. Среди Лавардаков это обычное дело. Кроме того, он вялый и плохо растёт.
– А что номер первый-нулевой?
– Прекраснейшее дитя на свете. Весёлый, крепкий, умничка…
– Как его зовут?
– Его крестили Жан-Жаком.
– Кажется, я догадываюсь, в честь кого «Жак».
– Да, а «Жан» в честь Жана Бара.
– Вы назвали своего первенца в честь пирата и бродяги?
– Не понимаю возмущения. В конце концов, один из них – твой брат.
– А почему такая фраза: «Его крестили»?
– Он отзывается на имя «Иоганн».
– Как-как?
– Иоганн. Иоганн фон Хакльгебер.
– Странное имя для незаконного ребёнка французской герцогини.
– Он… отправился в Лейпциг почти полтора года назад. Ему тогда не исполнилось и полутора лет. Друзья, живущие в Германии, сообщают мне, что там его называют Иоганн фон Хакльгебер.
– «Фон» – это же что-то дворянское, вроде как «де» здесь?
– Да. Он живёт в доме немецкого барона.
– Я мало знаю об обычаях европейских дворян, но вся история представляется мне очень необычной.
– Ты ничего не понимаешь.
– Может, и не понимаю, мадам, но вижу, что лицо ваше раскраснелось, а глаза горят, как от любовных восторгов, но иначе.
– Это просто иная форма страстного желания.
– Вы хотите вернуть мальчика себе. Вас не устраивает то, где он… о Господи!
– Ну же, говори.
– У вас его отняли?!
– Да.
– Господи. Почему?!
– Неважно. Моя цель добраться до того, кто похитил моего сына и…
– Вернуть себе ребёнка, полагаю?
– …
– Н-да, судя по выражению вашего лица, мне не следовало торопиться с догадками.
– Давай я объясню, чем ужасно то, как со мной поступили полтора года назад.
– Я слушаю.
– Ты, вероятно, вообразил какие-то параллели между тем, что сделали с твоей Абигайль и с моим Жан-Жаком. Выбрось это из головы. Абигайль – рабыня, удерживаемая против воли, пленница, с которой дурно обращаются. У моего Жан-Жака всё иначе. Ему много лучше жить Иоганном в Лейпциге, чем Жан-Жаком в Версале. Хозяева Абигайль – уроды и недоумки. Да, её муки доставляют тебе боль, но твой путь ясен. Это путь справедливого гнева, мести, воздаяния, спасения, так хорошо знакомый из мифов и легенд. Лотар фон Хакльгебер совершил нечто куда более жестокое. Он сделал моего ребёнка счастливым. Если бы я сумела проникнуть в Лейпциг и выкрасть сына, малыш бы испугался. И, наверное, справедливо, потому что, вернувшись сюда, я вынуждена была бы отдать его в церковный приют на попечение монахинь, где из него бы вырастили иезуитского священника.
– Ужас. Я рад, мадам, что не был рядом с вами, когда вы впервые это осознали.
– …
– Почему вы так на меня смотрите? Я начинаю думать, что мне стоит одеться, а может, и вооружиться…
– …
– Вы что, только сейчас это поняли?!
– Когда мысль настолько ужасна, разум отказывается заглотить её в один присест, но много раз отрыгивает и пережёвывает, как коровью жвачку, прежде чем сможет принять в себя. Это всё я пережёвывала больше года. После того, как Жан-Жака похитили, мне потребовалось несколько недель, чтобы узнать, где он. К тому времени, как удалось составить хоть какой-то план, чтобы его вызволить, я забеременела Люсьеном. Только сейчас, когда Люсьен родился, а я оправилась после родов, стало возможным предпринять новые шаги в отношении Жан-Жака. А теперь поздно. Всё. Кончено. Я проглотила эту мысль.
– Хорошо. Я видел, что к этому идёт. Положите голову мне на грудь, мадам. Я вас обниму, и вы не упадёте. Плачьте, сколько хотите, я здесь, никто не смотрит, мы никуда не торопимся.
– …
– …
– …
– Конечно, если подумать, то, что мою любимую купил и обесчестил вельможный сифилитик, – сущий пустяк в сравнении с вашей бедой.
– Я не понимаю, когда ты ехидничаешь.
– Я тоже, мадам. Честное слово. Но скажите мне: если вы не можете вернуть сына, не повредив ему, что вы намерены делать?
– Размышляя над этим самым вопросом, я теряюсь в сомнениях, а сомнения могут только повредить делу. Скоро я начну действовать.
– И какой же цели вы добиваетесь?
– Я хочу, в некотором смысле, наступить Лотару на горло и увидеть его беспомощный взгляд.
– Отлично. Отлично! Последним, кто так поступил со мной, был граф Апнорский, и…
– Я куда предусмотрительнее покойного Апнора, и устрою так, чтобы меня не забили до смерти палкой.
– Отрадно слышать.
– Расскажи мне обо всём, что готовится в Шербуре, вне зависимости от того, хочешь ли ты передать это Мальборо.
– Хорошо. Но поможет ли это вашим интригам… ладно, ладно. Вы опять готовы убить меня взглядом.
– Ты таким тоном сказал про мои интриги, словно я комическая героиня из итальянской оперы, которая ничем, кроме интриг, не занимается… на самом деле перед тобой усталая мать, которая переехала с мужем из Версаля в Сен-Мало, кормит младенца, устраивает приёмы и раз или два в год отдаётся криптологу в карете или сержанту на сене.
– Каким образом это позволит вам наступить Лотару на горло? Ладно, ладно, я всё равно ничего не пойму.
– Тут ты не одинок. Если я всё сделаю правильно, то сам Лотар тоже ничего не поймёт.
Дворец д’Аркашонов, Сен-Мало, Франция11 апреля 1692
– Англичане придумали исключительно хитрый способ оборонять свой остров, а именно – безденежье, – заметил господин граф де Поншартрен, генеральный контролёр финансов и (ныне) министр флота.
Парадокс адресовался Элизе, ибо, говоря, Поншартрен смотрел ей прямо в глаза. Однако слышали его и другие участники разговора. Все пятеро играли в бассет за ломберным столом в Малом салоне: кроме Элизы и Поншартрена, присутствовали Этьенн д’Аркашон, который метал талию, и два других понтёра: мадам де Борсуль, очень юная дама, чей супруг командовал фрегатом, и шевалье д’Эрки, только что прибывший морем из Парижа. Эти двое были, разумеется, неповторимые личности, бесценные в очах Божьих и наделённые множеством собственных странностей, добродетелей, пороков и тому подобного, однако Элиза с трудом отличала их от прочих гостей, сидящих за ломберными столами в её Малом салоне, играющих в бильярд и триктрак в её Большом салоне, бродящих снаружи по её мокрым газонам или терзающих её клавесин.
Дело происходило в Сен-Мало весной 1692-го. Подготовка к вторжению в Англию шла полным ходом. Войска собирались перебрасывать из Шербура, который в два раза ближе к Англии, чем Сен-Мало. Однако Шербур не мог вместить такое количество кораблей и полков на те несколько недель, которые требовались, чтобы собрать их все. Полки – десять тысяч французских солдат и столько же ирландцев, эвакуированных из Лимерика, – первыми затребовали себе права на территорию, провиант, шлюх и прочие армейские потребности в окрестностях Шербура. Методом исключения корабли Ла-Маншского флота и галеры Средиземноморского, пришедшие Гибралтарским проливом, разместились в ближайших крупных портах, преимущественно в Гавре и Сен-Мало. Гавр в два раза ближе к столице, и добраться туда – по Сене – в сто раз проще. Поэтому самые пышные приёмы давались там, во дворцах местной знати. Сен-Мало, напротив, практически отрезан от остальной Франции. Выносливый человек вроде Боба Шафто, разумеется, мог дошагать туда по дорогам, но все остальные прибывали в Сен-Мало морем. У семейства де Лавардаков там был дворец, выходящий окнами на залив, с большим собственным хозяйством. Когда дела семейства пошли в гору, дворец стал самым богатым в Сен-Мало; прежний герцог д’Аркашон любил приезжать сюда и расхаживать по террасе, устремив золочёную подзорную трубу на собственный каперский флот. Элиза, которая почти весь первый год своего замужества провела брюхатая в Ла-Дюнетт, увидела его только месяц назад, но сразу полюбила, и ей захотелось жить тут круглый год.
Неожиданное появление Боба Шафто (он вместе с полком ирландских наёмников маршировал в Шербур с зимних квартир под Брестом) оживило первые недели Элизиного пребывания в Сен-Мало. Когда на прошлой неделе Боб появился снова, ей пришлось вспомнить всю свою былую изобретательность, поскольку для французской герцогини и кормящей матери не существовало принятого, санкционированного обществом способа общаться с английским сержантом, вероятным шпионом и, по совпадению, братом самого одиозного негодяя Европы.
Элиза, герцог и маленький Люсьен, а также их слуги и окружение, приехали в Сен-Мало за две недели до Средиземноморского флота. Вскоре после этого начали прибывать другие линейные корабли из Бреста, Лорьяна и Сен-Назара. На каждой галере и каждом корабле были офицеры, по большей части из числа титулованной знати. Соответственно на герцога и герцогиню д’Аркашон легли непомерные светские обязанности. Другая герцогиня восприняла бы их с готовностью, как полководец – войну или архитектор – заказ на строительство собора. Элиза переложила все хлопоты на тех, кому они и впрямь нравились (от прежней герцогини к ней перешёл большой штат приближённых). Старую гвардию – Бригитту, Николь и несколько отставных матросов Жана Бара – она оставила при себе. Интересанткам, слетевшимся к ней после замужества, поручила организовывать приёмы, что давало им занятие и если не счастье, то чувство, которое они готовы были за него принимать.
Таким образом, от Элизы требовалось лишь наряжаться, выходить к гостям, не забывать их имена и поддерживать беседу. Когда становилось невыносимо скучно, она всегда могла притвориться, будто услышала детский плач, и ускользнуть в противоположное крыло, где располагались её личные покои.
Так что в нынешней ситуации – сидении за ломберным столиком в обществе богатых бездельников, покуда её муж мечет талию – было лишь одно новшество: а именно, что человек, сидящий напротив Элизы, обладал неимоверным влиянием. На всех остальных приёмах, которые д’Аркашоны давали за последние несколько недель, её визави был бы капитан линейного корабля, смущённый и угодливый в присутстви