«Самая лучшая» и от записки стала отмахиваться. Она протестовала со своего зрительского кресла, сквозь которое была готова от скромности провалиться.
Когда я потом изображала на экране странности взрослых и корчила чужие физиономии, мне не терпелось узнать мнение своей неразговорчивой лучшей подруги. В темноте, прорываясь сквозь веселую реакцию зала, я спрашивала:
— Ну как?
— Это очень остроумно… — тяжело вздохнув, отвечала она. — Это очень смешно.
На нас, выходящих из зала, накинулись с тех же самых разных сторон. И выкрикивали: «Спасибо тебе, Смешилка!» Заодно, спохватившись, добавляли: «И лучшей подруге спасибо!» Она же, вместо того чтобы сказать в ответ «благодарю!» или хотя бы «пожалуйста!», отвечала скороговоркой:
— А я тут при чем?
И так отворачивалась от фотокорреспондентов, что газетам достался только ее затылок.
— Чего ты отбиваешься? Прячешься? — спросила я, когда мы оказались на улице.
— Потому что ты — Смешилка, а я — Нудилка.
И, подобно маме, принялась делать мне замечания:
— Зачем в титрах объявили, что у всех твоих персонажей есть живые прообразы?
— Лучше, чтобы они были мертвыми? — опять прикинулась я дурочкой.
— Всем известно, где ты, Смешилка, учишься, и на математичку, к примеру, прибегут поглазеть, Разве она виновата, что родилась привлекательной? И что в нее все старшеклассники…
— Все?! И ты еще спрашиваешь, за что я ее…
— Но к чему людям знать, что математичка три раза выходила замуж? Я вот ни разу не выйду.
— Да не сочувствуй ты ей. Она после первого же моего фильма выскочила замуж в четвертый раз! Такую ей рекламу устроила… Женихи хлынули в школу! Пожалела бы лучше учеников, которые могли остаться без пап. И об их мамах лучше бы побеспокоилась…
Я стала изображать, как все это могло произойти. И как над учениками и их мамами нависала угроза.
Нас сопровождали смех и прохожие. Но мы делали вид, будто не замечаем: я — потому что привыкла к такому сопровождению, а она — потому что не привыкла и очень смущалась.
— А про личную жизнь директрисы зачем с экрана объявила? Сама же изобразила, как она обо всех вас печется. А то, что у нее никогда не было мужа…
— Уже есть! — торжествующе провозгласила я. — После моих фильмов, узнав, что она такая хорошая, но одинокая, кое-кто пожелал одиночество у нее отобрать.
Так и было… Я узнала об этом всего несколько дней назад: директриса, которая никогда не торопилась домой, потому что ее там никто не ждал, внезапно туда очень заторопилась. От учеников изменения в своей личной жизни она пыталась скрывать, будто совершила что-то запретное. Рассказывая, я изображала, как все это выглядело…
— И в чем же, скажи, я виновата? Есть такая противная поговорка: «Не делай добра — не получишь зла». Или не получишь упреков.
— Пожалуйста, делай добро… — грустно попросила Нудилка. — А меня извини.
Если б она еще узнала о моих правительственных звонках! Но я те авантюры афишировать не собиралась.
По дороге я стала постепенно догадываться, а вблизи ее — главное же, его — дома окончательно поняла, что странность Нудилки не от занудства, а от ее совестливости и взыскательности к себе. И еще от болезненной скромности. Больной, значит, была не только ее нога, но и ее скромность. Она была не длиннее, а чрезмернее, чем допустимо…
Нудилка была сестрой своего брата… Но у нее, повторюсь, имелись и другие достоинства. Прежде всего, она была недовольна собой… Тогда как большинство людей собой абсолютно удовлетворены. Я это познала, как говорится, и на своем собственном примере. В значительной степени… Говорят, что «своя рубашка ближе к телу», но и собственные примеры — ближе к истине…
Распознавание Нудилки помогло возникнуть возле самой двери их дома и новой идее. Она, как и многие мои идеи, выглядела потрясающей. На мой взгляд…
— Нудилка, давай создадим дуэт. Какого еще не бывало! «Смешилка и Нудилка» — такое у него будет имя. Прости, что поставила себя впереди, — смех все же привлекательнее занудства. Но ты будешь занудой только по прозвищу. В действительности же мы докажем, что твои занудства подсказаны… совестью. Тебя тревожат сложность и даже безысходность некоторых людских судеб, а я из безвыходности нахожу выход! С помощью юмора… Не потому, что я находчивее тебя, а потому… что слезы и смех — опять рядом. Ты своей совестью будоражишь мою, и я начинаю изобретательно действовать.
Если бы она знала, до какой изобретательности я доходила!
Сделавшись звездой, я прочла о себе такое количество статей и рецензий, что стала иногда изъясняться чужими словами, с трудом отыскивая свои…
— Согласна? — затаившись, спросила я.
И ждала, что услышу занудное «нет». Но она притаилась, задумалась. И, ничего не ответив, вошла в подъезд. Где жил он!
В тот же вечер я вызвала его на экстренное свидание. Свидания бывают деловыми, бывают любовными. Любовное мне еще не светило, и я начала с делового.
Но пора уже описать, как он выглядел. Тут у меня, как говорится, нет слов!
Чехов, поведала мне бабуля, считал, что в человеке все должно быть прекрасно. Так это был тот самый случай!
Цитаты плюс ко всему помогают избавиться от многословия, доказательств… Кто осмелится спорить с великими!
Уникальные идеи следует и подавать, как уникальные блюда. А я о своей сообщила сбивчиво: говорила об одном, а думала о другом. Он тем не менее сразу ее постиг.
Достоинство, которое мама советовала мне не терять, он не терял, а, наоборот, обретал. В любых обстоятельствах… Слов произносил мало, но весили они так много, что я не всегда могла дотянуть их до своего сознания.
— Ты не только целительница, но и талантливая изыскательница, — заключил он.
Чтобы дождаться таких оценок, стоило и дальше вдыхать кислород!
— Прошу: убеди ее согласиться, — с надеждой попросила я. С надеждой, но еле слышно, так как у меня пропал голос.
Мы с Нудилкой принялись репетировать. С каждой нашей встречей она все очевиднее взбадривалась. Я вынуждена была даже предупредить:
— Не выходи из образа!
В жизни она должна была излечиваться, становиться другой, а в дуэте — ни в коем случае!
Но однажды мне показалось, что болезнь возвращается, что она опять впадает в депрессию. И это не показалось, а оказалось.
— Что с тобой? — забеспокоилась я.
— Ты — Смешилка, а я — Нудилка… Но есть еще и Выпендрилка. Брат — такой умный! — не замечает, что она перед ним выпендривается. И что это ему мешает…
— Помешать, как и помочь, способен лишь тот, в кого… Получается, он в нее…
У меня не выговорилось последнее слово: застряло в горле.
— Хочу верить, что пока еще… увлечен.
— Его надо остановить! Удержать на этой стадии… Чтобы процесс не пошел дальше. А кто она?
— Учится в том же одиннадцатом классе. Но уже на пороге одиннадцатого. Вместе с ним… Она атакует брата.
— Атаку нужно отбить! Но откуда ты знаешь? Ты же в другой школе…
— Но в одной с ним квартире.
Я похолодела:
— Она проникла в ваш дом? И атакует прямо там, изнутри?
— Бомбит по телефону. Днем и вечером.
Холод отступил: днем и вечером они, стало быть, не встречаются.
Нудилка вздохнула.
— Лучше бы он увлекся тобой, — как о чем-то несбыточном сказала она.
— Постарайся убедить. Он же твой брат!
Нудилка обозрела меня так пристально, будто видела первый раз.
— И ты в него… как все остальные?
Как все, я быть не желала:
— Нет, я… как я. — И, помаявшись, уточнила: — Неужто все до одной?
— Ну, не все на свете. А из тех, которые встретили его на своем пути…
Мне стало ясно, что испытывают подсудимые в час вынесения приговора.
— Не горюй, — обнадеживая, посоветовала она.
— А ты, если можешь… — промямлила я в ответ.
На время мы поменялись ролями. Как я могла лечить ее от депрессии, если сама в нее впала?
— Раскрой ему глаза!
— Я давно стремлюсь это сделать, а они никак не раскрываются. Изобрази ее, — может, он тогда разглядит… Если бы с ним оказалась такая… как ты! — Нудилка возвела взгляд к потолку.
Зачем, чтобы с ним оказалась такая, как я? Пусть с ним буду я.
Нет, утверждение, что «надежда умирает последней», мне решительно не подходит. «Пока живу, надеюсь!» — это мне больше нравится. А жить постараюсь долго…
К сожалению, я догадалась (тяжело все угадывать!), кого Нудилка обозвала Выпендрилкой. Угадала, ибо речь шла о признанной в школе «приме». Я была признанной звездой (и за стенами школы также!), а ее слава стенами школы замкнулась. Но мне от этого было не легче.
Назавтра я поднялась школьным этажом выше, где обитали старшеклассники. Чтобы позорче разглядеть Выпендрилку и понадежнее ее запомнить.
Каждым жестом она притягивала к себе внимание. У нее была отработанная система нацеливания на себя мальчишечьих взоров. И взоров более взрослых тоже… Она удостаивала собой окружающих, их собой одаривала. Выпендрилка элегантно проверяла, в порядке ли у нее… все то, что находилось в безупречном порядке. Взбивала волосы, ниспадавшие аж на плечи; изучала свои длинные, словно по заказу выточенные, пальцы, завершавшиеся маникюром. Улыбалась без всякого повода, чтобы обнажить свои белоснежные зубы. Вся она выглядела какой-то придуманной. «Какой объект для моего очередного изображения!» — творчески возбудилась я.
В тот же день Нудилка дорисовала портрет Выпендрилки:
— Она грезит стать моделью. А брат собирается поступить на философский факультет. О чем они будут разговаривать? Его кумиры — Вольтер, Дидро, Бердяев, а ее — современные модельерши. — Про Бердяева я ничего не слышала. — Гораздо почетнее взойти на пьедестал, чем на подиум. — При слове «пьедестал» Нудилка указала на меня, а при слове «подиум» скривилась, имея в виду Выпендрилку.
— Заслуга моделей — умение ходить, демонстрируя чужое искусство. Для них главное — ноги, — поддержала я. — А для философов главное — голова. И умение думать.