Это и был мой сюрприз. Деваться приглашенным было некуда — и они опять осветились не одними юпитерами, но и улыбками. Правда, уже не столь единообразными.
— Вскоре, поверь, все наши гости поймут, что прославиться благородством им и их бизнесам крайне выгодно. Ну а вслед за ними… Одним словом, за полсотней серий могут появиться следующие полсотни, — сказал режиссер, когда съемка закончилась. — Кроме того, выглядеть гуманным хочется каждому нормальному человеку. А уж оказаться героем фильма… Тут и говорить нечего! Слаб человек, даже когда силен! — Его «шары» привычно и торжествующе проделали свой путь по дивану. — И не исключено, что тебя снова понесут на руках! В том шествии я с наслаждением буду участвовать…
— Спасибо! — сказала я так, будто меня уже понесли.
Сериал, который режиссер снимал — со мной в главной роли! — набирал обороты. Одновременно монтировался фильм об, увы, покинутой нами квартире. Однажды я осмелилась упрекнуть режиссера в том, что иногда он, сокращая снятый материал, режет его «по живому». С тех пор режиссер «резал» кадры, связанные со мной, столь осторожно, точно боялся ненароком «поранить» меня… не на пленке, а в действительности. И определял судьбу тех кадров в присутствии исполнительницы главной роли. То есть при мне.
— Ну а почему мы, в основном следуя твоему сценарию, не обращаемся к тем, которые предпринимателями не стали? Мы их обижаем. Без них сериал о твоем «Отзывчивом доме» будет многими зрителями не одобрен, — неожиданно предупредил режиссер.
«О чем он печется в первую очередь — о сериале или о моем „Доме“? — спросила я себя. И, защищая режиссера, поспешно сама же ответила: — Одинаково и о том и о другом!»
Словно услышав его, и папа высказался очень похоже:
— Ну а те, которые не «гибнут за металл», так как за него не воюют, могут пригодиться тебе своими знаниями, своими очень важными, но неважно оплачиваемыми профессиями…
Я прислушалась — и немедленно обратилась по радио к тем, кого именуют «рядовыми гражданами».
— Как раз они, «рядовые», первыми поднимаются в праведные атаки. И к тому же их большинство, — поучал меня режиссер.
И оказался прав: «рядовые» сразу отозвались на мой призыв. Обошлось без подделки чьих-либо голосов и других завлекающих приемов с моей стороны.
— Ты знаешь, в каком возрасте обожаемая нами Одри Хепбёрн взялась опекать подростков и детей всего мира? — экзаменующе спросил меня режиссер. Я была не в курсе. — Ей стукнуло приблизительно лет сорок пять. А тебе? Не сомневаюсь, что еще никогда и нигде девочка, подросток, не организовывала «Отзывчивого дома». До́ма заботы о своих сверстниках! И тех, кто помоложе… Имеет место, вновь напомню, уникальнейший случай. Сериал расскажет о небывалом историческом факте! — Режиссер трижды прокатил оба своих «шара» по дивану, что было приметой крайнего творческого возбуждения.
«Не слишком ли это? Новый фильм, а за ним — сериал? — Но тут же скромность свою я обуздала: — А почему чересчур?»
Режиссер подошел к окну и тем же торжествующим тоном сообщил:
— Жаждущие подмоги столпились возле твоей виллы! — Сообразив, что ликовать по поводу больных или обделенных заботой странно и неэтично, он сбавил тон: — А вообще-то сердце болит от этого зрелища…
И мое сердце сжималось от иных просьб, порой буквы в письмах размывались от слез.
Дом наш притягивал к себе все больше людских надежд. Менеджер и продюсер видели в этом дополнительную рекламу сериала, а я — требование оправдывать чужое доверие.
Студия направила мне, как говорили, «на выручку» трех женщин, которых представили продолжателями традиций матери Терезы. Все трое, и правда, умели сострадать, успокаивать, выстраивать справедливую очередь из писем и их авторов. Но превращать надежды в реальность было моей обязанностью. Это не освобождало от занятий в особой гимназии. А в сутках были все те же двадцать четыре часа…
— Ничего страшного, — успокаивал меня папа. — Вспомни, сколько профессий было у Леонардо да Винчи.
Меня не переставали сравнивать с бессмертными. Всерьез я этого, конечно, не воспринимала. Но все же яснее осознавала, что на подробные записи в тетрадках времени может и не хватить. Хотя Леонардо да Винчи его бы нашел.
Свои тетрадки я доверяла читать только бабуле. Но ее уже не было… И я решила познакомить с ними родителей.
В тот поздний вечер я, по привычке уютно устроившись в своей постели, с удивлением услышала, что мама читает папе в их спальне страницы моих тетрадей. Слышимость в нашем доме была безупречная, что не вызывало у меня никаких претензий… Учитывая это, мама читала негромко, но так выразительно, чтобы папа мог вникнуть в текст.
За́ полночь, пробудившись, я услышала, что чтение за стеной продолжается. Вначале мама с папой то и дело смеялись. А после стали смеяться реже…
Я вновь засыпала и просыпалась, а мама не прекращала читать. Папа же не прекращал ее слушать. Так было до рассвета…
А утром — перед работой, за завтраком — они, явно взволнованные, не находили нужных слов. И сообщили, что детально выскажутся вечером. Но вовсе не откликнувшись на прочитанное, они уйти не могли. И стали прятать свою взволнованность за вроде бы второстепенными соображениями, которые привели меня к серьезным выводам…
— Чем дальше читаешь, тем меньше в твоих записках юмора, все больше тревог и печалей, — заключила мама.
— Я становлюсь скучнее?
— Ты становишься старше, — поправил меня папа.
— Никто не может успеть повсюду, — растолковывала мне более приземленная мама. — Надо выбрать для себя то, от чего нельзя отказаться. Чтобы не отказаться в конце концов от самой себя… Дела и цели не будут сокращаться, а станут со временем, уж поверь, лишь увеличиваться, нагромождаться!
— У тебя обилие многоточий, — подметил привыкший подсчитывать папа. — Означает ли это, что, написав, продолжаешь всматриваться в то, о чем ты уже написала?
— Всматриваюсь, восстанавливаю дополнительные факты, детали… А записать уже некогда… — Ответ я вновь завершила многоточием.
Отчетливо поняв, как я разрываюсь, и папа занял более гуманную по отношению ко мне позицию.
— Когда-нибудь ты превратишь свои тетрадки в книгу воспоминаний, — сказал он то, что и сама я когда-то предполагала. — А воспоминания в подробностях пишутся на склоне лет.
И я согласилась подождать со своими подробными воспоминаниями до того «склона», о котором сказал папа. Ничего не поделаешь… До свиданья, мои тетрадки!
…Где все это произошло? И произойдет то, о чем я еще напишу в будущем… В какой стране? В каком городе? На каком континенте? Что за разница! Люди — и я в том числе — всюду смешные. И грустные… Они похожи друг на друга. И совсем не похожи: каждый по-своему ходит, и по-своему спит, и по-своему смеется… И по-своему плачет.
Очень страшные истории(Детективные повести, которые сочинил Алик Деткин)
Вместо предисловия
Любимой внучке своей Анисии-Анечке посвящаю эту книгу
Судьбе было угодно, чтобы я родился в семье инженерно-технического работника в самом начале второй половины XX века. Это была дружная трудовая семья. Я был последним ребенком в этой семье. Первым ребенком был мой старший брат Костя. Всего, значит, нас было двое. Сейчас уже Костю трудно назвать ребенком, потому что он бреется и учится в университете.
Родители наши сумели дать своим детям хорошее образование: Костя, как я уже сказал, студент, и я тоже учусь.
У нас с братом были совершенно разные характеры. Они и теперь абсолютно разные, но я пишу «были», потому что предисловия всегда пишутся в прошедшем времени, как воспоминания. Брат увлекался техникой, а я любил читать детективные повести и романы. Потом, в более зрелом возрасте, я внезапно почувствовал тягу к творчеству.
У меня не было старой няни, которая бы рассказывала мне в детстве сказки и так понемножку приучила бы меня любить литературу. Мама сама вела хозяйство, поэтому ни няни, ни домработницы у нас не было.
Но зато на меня, как на будущего автора детективных произведений, огромное влияние оказали мои родители.
Когда я еще был во втором или третьем классе, мама вышила на мешке для обуви мою фамилию: «Деткин».
Это был самый обыкновенный мешок, но он сыграл в моей жизни необыкновенную роль! Судьбе было угодно, чтобы последние три буквы стерлись, исчезли: нитки порвались, то ли от старости, то ли оттого, что мешок служил мне верным оружием в коротких, но решительных схватках, которые вспыхивали время от времени в раздевалке. Так или иначе, но от моей фамилии остались лишь три первые буквы: «Дет…»
— Мешок ДЕТектива! — крикнул один старшеклассник.
С этого и началось: меня прозвали Детективом. А если бы мама не вышила те буквы на моем синем мешке?..
Но положительное влияние родителей было не только в этом. Мама и папа часто отбирали у меня затрепанные приключенческие повести и романы. «Жалко тратить на это время!» — восклицали они. А потом я находил свою книгу под подушкой у мамы или случайно замечал ее в папином портфеле. Таким образом, с их помощью я понял, что все нормальные люди любят читать детективные книжки, но многие любят тайно. А тайная любовь, как известно, самая интересная и самая сильная!
Итак, я начал творить!.. Родители были против: «Жалко тратить на это время!» Тогда я вспомнил все известные мне случаи, когда отцы выгоняли из дому и даже лишали наследства будущих великих артистов, композиторов и писателей. Эти примеры подействовали на папу и маму.
— Ладно, — сказал папа, — раз тебе не жалко времени, которое можно было бы потратить на изучение иностранного языка, на чтение полезных книг или, скажем, на спорт, пусть будет по-твоему! Но позволь и мне обратиться к классическим примерам…
Он достал первый том собрания сочинений Лермонтова, прочитал вслух два стихотворения и сказал:
— Эти стихи были написаны Михаилом Юрьевичем, а точнее сказать, Мишей в четырнадцатилетием возрасте. Ты всего на полтора года моложе. Только на полтора. А если учесть, что дети сейчас взрослеют гораздо раньше, можно считать, что вы одного возраста